Монах Феодосий, которого Ювеналий имел неосторожность взять с собою на собор и который жил раньше у Диоскора, рьяный монофисит, прошедший огонь и воду, из Халкидона бежал в Палестину и здесь еще до прибытия Ювеналия кликнул клич постоять за веру, разглашая всем о ереси Ювеналия. Произошло сильное волнение. На сторону Феодосия стали многочисленные (около 10,000) палестинские монахи и поставили его иерусалимским патриархом. Благодетельница Палестины, вдовствующая императрица Евдокия была также на стороне его. В Иерусалиме монофиситы разломали тюремные ворота и выпустили на защиту веры заключенных узников, которые увеличили собою их полчища. Начался грабеж богатых дифиситов, и три Палестины на 18 месяцев сделались ареною насилий и убийств. Любопытно отношение монофиситов к авве Геласию, жившему около Вифлеема и пользовавшемуся величайшим авторитетом. Монофиситы старались склонить Геласия на свою сторону, но он сказал, что не хочет знать Феодосия и его сторонников, а знает только Ювеналия. Когда же к Геласию была послана от монофиситов депутация побеседовать {стр. 325} о вере, то он отказался, — и послал их к своему прислужнику мальчику, сказав, что он поболтает с ними, насколько позволит ему его здравый смысл. Геласий так раздражил монофиситов, что те хотели сжечь его, но потом поняли, что этим самым сожгут самих себя.

Ювеналий, по своем возвращении, не был принят и принужден был бежать в Византию. Свою кафедру он занял только при помощи военной силы. Феодосий, по-видимому, попался в руки правительства и умер или в сидонской тюрьме, или на дороге в Константинополь при императоре Льве. Усмирение волнения не обошлось без кровопролития и убитых. Убиенные были окружены в народе ореолом святости, a Ювеналию его противники не переставали всеми способами вредить. Рассказывают, что один монах Соломон, неся корзину, при встрече с Ювеналием сделал вид, что хочет подойти для принятия благословения. Когда Ювеналий наклонился для преподания благословения, этот Соломон с головы до ног осыпал патриарха находившимся в корзине сором и при этом сказал: «вот как поступают с теми, которые за временное состояние продают веру». Монах был арестован, но Ювеналий отпустил его на свободу и даже предложил ему денежное пособие, от которого, впрочем, последний отказался по своему фанатизму.

Поплатился и Фалассий кесарийский. Какой-то монах Теорий произвел возмущение в Каппадокии, и Фалассий принужден был спасаться бегством. Ввиду волнений, производимых монахами, среди епископов явилось стремление ослабить влияние, монахов; так, в переписке Феодорита кирского с папой Львом проводится мысль о запрещении монахам учительства. Император и императрица, сознавая, как трудно бороться с такими влиятельными лицами в народе, как монахи, принуждены были писать последним просительные послания.

Но всего труднее было положение дел в Египте. При избрании преемника Диоскору, в самой Александрии видимо встретились затруднения, так что Протерий был избран по истечении довольно продолжительных проволочек (в конце 452 или начале 453 г.). Но положение его было очень непрочно: он держался в Александрии только благодаря солдатам, присланным из Константинополя. Пока на визан{стр. 326}тийском престоле сидел Маркиан, человек твердого характера и известный защитник православия, Протерий еще мог считать себя в безопасности. Но лишь сделалась известной» смерть Маркиана (между 26 января — 7 февраля 457 г.), как против Протерия поднялось восстание. Монофиситы поставили себе патриархом Тимофея Элура, а Протерт 28 марта, в великий четверток, был убит. Говорят, что Элур взошел на александрийскую кафедру не без мошенничества: будто бы он сам ходил по монофиситским келлиям и через трубочку внушал монахам, что он ангел и послан от Бога с повелением избрать патриархом Тимофея Элура. Как бы то ни было, со смертью Протерия в Александрии открылась вакантная кафедра и ее занял Тимофей Элур.

Однако оказалось, что приверженцы Элура поторопились с его избранием: надежды, возлагаемые ими на перемену на престоле, не оправдались. Вновь избранный император, Лев I (457–474), был таких же церковных убеждений, как и его предшественник. При самом вступлении на престол Лев должен был заняться делом о церковной смуте в Египте. Он передал этот церковный вопрос на суд самой церкви, обратившись к митрополитам и влиятельнейшим из епископов с циркулярным посланием, в котором ставил три вопроса: а) как смотреть на Тимофея Элура? б) Признавать ли Халкидонский собор, который сторонники Элура отвергают? в) Не нужно ли созвать новый вселенский собор?

Из ответов епископов (для обсуждения вопроса созваны были митрополитанские соборы), присланных в 458 г. и сохранившихся в латинском переводе лишь отчасти до настоящего времени в Codex encyclius, видно, что Тимофея Элура они не признают епископом и считают заслуживающим, сверх того, лишения церковного общения (лишь некоторые представляют вопрос об этом на милость высших архиепископов и императора); новый собор считают излишним (от нового обсуждения, как от притока свежего воздуха, монофиситство, которое теперь дает только дым, разгорится в яркое пламя); авторитет Халкидонского собора признают наравне с Никейским. Лишь соборы обеих Памфилий высказали по этому последнему вопросу особое мнение. Собор сидский (под председательством митрополита {стр. 327} Амфилохия) в Памфилии I высказался за отмену Халкидонского собора. Но впоследствии и Амфилохий (сам) отрекся от этого мнения и примкнул к прочим епископам. Собор пергский в Памфилии II, признавая халкидонское вероопределение (mathema) совершенно точным выражением догмата, высказался, однако, за то, что его не следует уравнивать с никейским символом: оно, как точное выражение догматического учения и как превосходное полемическое средство, должно быть оставлено, только в руках епископов: «мы не предаем его, как никейский символ, при крещении». Пергский собор, впрочем, склоняется более к формуле «ex duabus naturis una natura Dei Verbi incarnata», признавая ее неразличною по смыслу от халкидонского вероопределения. Выросло бы, таким образом, целое поколение, ничего не знавшее о Халкидонском соборе, и тогда можно было бы отменить его постановления, как еретические. Лев стал на сторону православных и держался постановлений Халкидонского собора до самой своей смерти.

Колебание в политике начинается с царствования Зинона (475 — † 9 апреля 491 г.). Вытеснивший его (в 476 г.) узурпатор Василиск вздумал было опереться на силу монофиситов и издал «εγκύκλιον», но сознав свою ошибку, отменил его в «άντεγκύκλιον», однако не поправил тем своего положения. Зинон одержал над Василиском верх, но и сам стал на стороне униональной политики и издал «ένωτικόν», признанный более слабыми православными и монофиситами и отвергаемый строгими православными и монофиситами.

Лев изгнал Элура, и патриархом александрийским поставлен был православный Тимофей Салофакиол (460–482); но в общем направлении церковных дел в Египте не произошло перемен. Тимофей Салофакиол был человек мягкого характера и по своим убеждениям высоко поднимался над средним уровнем своего века. Он хорошо понимал трудность своего положения, знал и то, что при участии военной силы нельзя успокоить александрийскую церковь, и в затруднительных случаях всегда прибегал к нравственному воздействию на свою паству. Его собственные клирики были недовольны тем, что он слишком мягко относился к отщепенцам и не позволял преследовать монофиситов. Рассказывают, что когда привели к нему жен{стр. 328}щину, которая несла крестить ребенка в церковь, где удержались монофиситы, он обошелся с ней кротко, дал холста для имеющего креститься ребенка и отпустил. Говорят, что народ встречал его на улицах Александрии возгласами: «хотя мы не имеем церковного общения с тобою, но мы тебя любим». Вопрос о преемнике Тимофею Салофакиолу разрешился разрывом общения между римскою церковью и восточными (484–28 марта 519 г.).

По смерти Салофакиола монофиситы наметили ему в преемники Петра Монга. Православными было отправлено в Константинополь посольство с Иоанном Талайей во главе (он был архипресвитер александрийской церкви, следовательно, первое после епископа иерархическое лицо в клире). Оказалось, что в это время в Константинополе подготовлялось свержение Зинона, и александрийское посольство подпало влиянию этой революционной партии. Дело кончилось тем, что посольство было отпущено без положительных результатов, причем с Талайи было взято клятвенное обещание, что сам он не вступит на александрийскую кафедру. Между тем, православные избрали преемником Салофакиола именно Талайю. Тот, конечно, не отказался. Скоро было отправлено посольство в Константинополь с грамотой, где Иоанн Талайя оправдывал нарушение им клятвы тем, что против своей воли был избран народом и не мог противиться народной воле. Как бы то ни было, но бывший эконом церкви св. Иоанна александрийского, Иоанн Талайя, сделался папой Александрии.

Разумеется, извещение об этом событии было составлено с известными приемами. Но нужно было случиться, что доверенное лицо Иоанна Талайи, явившись в Константинополь, сделало самую невозможную ошибку. Обычай того времени требовал, чтобы новые епископы в городах рассылали свои синодики в качестве известительных посланий о своем поставлении. В этих посланиях епископы излагали свою веру. Они назывались «синодиками», потому что собор (σύνοδος), избиравший нового епископа подписывал их, удостоверяя тем свое единомыслие в вере с новоизбранным епископом. По существующему обычаю, эта грамота должна была быть вручена Акакию, патриарху константинопольскому. И хотя константинопольские епископы были самыми неприятными лицами для Александрии, но церемония соблюдалась. Секрет{стр. 329}ная инструкция, которой были снабжены послы александрийского епископа, гласила, что они должны руководиться указаниями сановника Илла, стоявшего во главе заговора против Зинона. Но когда послы прибыли в Константинополь, то оказалось, ко вреду Иоанна Талайи, что Илл получил назначение на пост главнокомандующего на востоке и был уже в Антиохии. Послы Талайи были настолько тупоумны, что, явившись в Константинополь, не вручили Акакию грамоты, а отправились в Антиохию за инструкциями к Иллу. Произошла путаница — и в каком комическом положении оказался епископ Константинополя! Ему было нанесено оскорбление: явились послы — и не представили грамоты. Между тем, римский епископ чрез константинопольского справлялся и о делах в Египте; так было и теперь при Акакии. В Риме было известно о смерти Тимофея Салофакиола, но преемник его не был известен. Акакий был поставлен в невозможное положение. Зная о поставлении Иоанна Талайи, он не мог официально сообщить об этом, так как не получил синодики от послов — и, следовательно, не мог вступить в общение с ним, не будучи уверен в его православии. Это раздражило Акакия и он, конечно, не мог стоять за утверждение Иоанна Талайи.

Между тем у Петра Монга в Константинополе была сильная партия, которая распространяла слухи, что Талайе не по плечу поддерживать согласие в Александрии и что его управление будет так же безрезультатно, как и Салофакиола, а лучше утвердить такого человека, как Петр Монг, излюбленный александрийцами; ему будет под силу управлять александрийцами ко благу церкви. При этом стали представлять, что Петр Монг не так черен: он не противник Халкидонского собора и согласен пойти на компромиссы. Петр Монг с его качествами выходил человеком словно нарочито созданным для поддержания своего положения. Таким образом, появился в свет «ένωτικον» Зинона, «соединительное послание» в Египет. Его составлял не Зинон, а всего вероятнее Акакий, которому потом ставили в вину появление энотикона.

В энотиконе Зинона Халкидонский собор не отвергался, но вопрос о нем обходился молчанием. Это — униональная попытка обойти факт существования Халкидонского собора и его όρος’а с точными богословскими выражениями и появ{стр. 330}ления монофиситов с точною же терминологиею. Нормальными вероизложениями признаются: символы никейский и константинопольский (император даже не знает, чтобы кто-либо держался другой веры), постановления Ефесского I собора и 12 глав св. Кирилла. Нестория и Евтихия и их единомышленников анафематствуем. Сын Божий, поистине вочеловечившийся Господь И. Христос, единосущен Отцу по Божеству и Он же Сам единосущен нам по человечеству. Он — один, а не два (ένα τυγχάνεΐν και ού δύο). Ибо одному принадлежат и чудеса и страдания, которые Он добровольно претерпел плотию (ένος γάρ είναε φαμεν τά τε θαύματα καί τά πάθη άπερ έκουσίως ύπέμεινε σαρκί). (Ср. §§ 5. 15. 22 томоса). Мы отнюдь не приемлем разделяющих, или сливающих, или считающих (плоть Христа) только призраком. Безгрешное воплощение от Богородицы не ввело (не прибавило) другого Сына: Троица пребывает Троицею и по воплощении единого от Троицы, Бога Слова (μεμένηκε γάρ Τριάς ή Τριάς και σαρκωθέντος του ενός τής Τριάδος Θεου Λόγου). — Это послание император пишет «не поновляя веру, но удостоверяя» египтян (ού καινίζοντες πίστιν, άλλ’ υμάς πληροφορουντες). «А всякого, кто мудрствовал или мудрствует что-либо другое, теперь ли, или когда-либо (прежде, η πώποτε), в Халкидоне ли или на каком другом соборе, мы анафематствуем, в особенности же вышесказанных Нестория и Евтихия и их единомышленников».

Так как во всем энотиконе ни «φύσις», ни «ύπόστασις», ни «πρόσωπον» ни разу не встречаются, то «синодит» мог ad libitum подразумевать «πρόσωπον» или «δύο φύσεις» там, где монофисит читал между строк «μία φύσις». Крайний приверженец Халкидонского собора мог успокаивать себя тем, что во всяком случае не сказано ясно, что в Халкидоне кто-либо в самом деле мудрствовал что-либо другое (тем более, что логически невозможно мудрствовать несогласно с программою столь эластичною); что это, следовательно, только чистая теоретическая возможность, не перешедшая в факт. Люди, стоявшие на верной исторической почве, могли допустить, что некоторые отдельные лица в Халкидоне мыслили действительно, например, евтихиански; но за это они заслуживают анафемы, которая собора, как собора, как целого, нисколько не касается. Наконец, монофиситы, убежденные, что весь собор, за немногими исключениями, дер{стр. 331}жался несторианского образа мыслей, относили анафему прямо к ненавистному им «Халкидонскому синоду».

Петр Монг был отправлен в Александрию, но борьба здесь ему оказалась не под силу, и течение дел в Александрии обострилось. Одни ограничивались анафемой на мудрствовавших иначе и implicite дополняли, что Халкидонский собор ввел что-то новое, а другая партия — строгих — прямо требовала осуждения Халкидонского собора. Петр Монг много боролся с этим последним течением. Он обращался с разъяснениями к народу, излагая содержание энотикона, как противное Халкидонскому собору, хотя сам он был такого мнения, что собор не ввел ничего противного св. отцам. Противники Халкидонского собора настаивали на отвержении последнего, — и Петр Монг соглашался с ними, но в Константинополь писал, что он не отвергает его, так как в Халкидоне не было постановлено ничего противного учению св. отцов. Точно также выходило недоразумение с переложением мощей его предшественников, в чем видели оскорбление православию. Самое же главное, чем Петр Монг запутал свои отношения к Риму, состояло в том, что он вошел в сношение с антиохийским патриархом Петром Гнафеем.