If we now look at the Constantinople intelligentsia, there were not a few stains. The intelligentsia was touched by the harshness of his language. Chrysostom really did not look at the faces. Three widows felt the most affected - Marsa, Castritia and Eugraphia. From Palladius of Helenopolis we know that Chrysostom, both in his sermons and during his personal visits to homes, did not hesitate to denounce widows who were becoming younger. "Why do you curl your curls? he spoke; respectable women are ashamed to look at you." Chrysostom's arrows began to be attributed to the widows named above, and especially to Eugraphia. But other persons, not particularly high-ranking ones, were also touched upon by Chrysostom. In Constantinople, the widow of a noble citizen, Olympias, was famous for her charity. As long as Nectarios lived, anyone who was in need or showed the appearance of needy could receive generous help from Olympias. Chrysostom, taking a closer look at this charity, said that to do good in this way means to throw money into the water. The generous hand of Olympias then became more cautious, and accusations began to be heard against Chrysostom that he hindered charity. It came to curiosities. It was said that a separate bath was prepared for Chrysostom. This was also seen as something bad. Chrysostom's seclusion gave rise to wild suspicions that he fasted only in front of his eyes, and secretly spent his time in the feasts of the Cyclops. They reinterpreted Chrysostom's attitude to Olympias, which sought guidance in him. A close circle of persons loyal to him and the entire mass of Constantinople deeply loved John, but, nevertheless, there was not a few hostile element. Under such circumstances, Chrysostom had to enter into a matter with Theophilus of Alexandria.

At this time, one of the long brothers, Dioscorus, had already been deposed. The Council of Alexandria drew up a formidable definition against Origenism. Wishing to acquire an accomplice in the person of Epiphanius of Cyprus, a zealous champion of Orthodoxy and an enemy of Origenism, Theophilus sent him a message that Chrysostom was introducing Origenism in Constantinople. Elder Epiphanius arrived in Constantinople. Chrysostom wanted to show him respect, but Epiphanius, already prejudiced against Chrysostom, did not want to enter into communion with him as a heretic. He celebrated the Liturgy in the country church of St. John the Baptist and even ordained a deacon. The canonical rules were violated; however, Chrysostom reacted to this complacently, and invited Epiphanius to his place. But Epiphanius demanded that Chrysostom condemn the long brothers and subscribe to the definitions against Origenism. Chrysostom saw no reason for such an act. Then Epiphanius began to fight for Orthodoxy. Persons hostile to Chrysostom urged Epiphanius to appear in the church of the Holy Apostles, pronounce an anathema against the Origenists and reproach Chrysostom, who did not want to condemn the long brothers. But among the bishops there were also those who (p. 168} protested against the impetuosity of Epiphanius; at their head stood Theotimus, bishop of the city of Tom. He said that one should not condemn a person who was not judged by his fathers during his lifetime. But Epiphanius wanted to insist on his own. However, Chrysostom was also warned. On the appointed day, he sent a deacon to the church of the Holy Apostles to tell Epiphanius that he was causing trouble, which could not bring good to the church. Epiphanius (in which justice must be done to him) realized his mistake and withdrew from the temple. On leaving Constantinople, he said: "I leave you the capital, the court, and hypocrisy."

После Епифания прибыл в Константинополь и Феофил. Когда александрийский папа прибывал в какой-либо город, или торговый порт, то он умел устроить себе почетный прием. Александрийцы — это англичане нашего времени; они находились во всех портовых городах. Немало было их и в Константинополе. Они, понятно, встретили своего папу торжественно. Как много успел Феофил сделать в свою пользу, можно судить потому, что, прибыв в качестве обвиняемого, он был помещен в одном из дворцов. С Златоустом он не хотел входить в общение и не виделся с ним в течение двух недель. Нужным людям Феофил раздавал подарки, которые на языке того времени назывались «благословеньями» [εολόγια]. Светскому лицу нельзя было отказаться от такого подарка, ибо то было епископское благословение. Но и епископу нельзя было отказать в подарке, когда таковой у него просили, ибо то значило бы отказать в благословении. На низших лиц Феофил действовал пышными обедами. Вскоре он достиг того, что лица, посаженные Златоустом в тюрьму, были отпущены. Между тем на собор стали собираться епископы, и в числе их 28 египетских епископов.

Златоуст знал, что творится у Феофила, и все-таки оставался заседать только с преданными ему епископами. Вдруг однажды он получает от Феофила приглашение явиться на собор [в предместье Халкидона Руфиниану, «при Дубе» επι δρύν, куда переправился Феофил из Константинополя]. Приглашение было выражено в такой форме: «святый собор епископов — Иоанну. Против тебя подано много обвинительных заявлений; поэтому приходи на собор и захвати с {стр. 169} собою Серапиона и Севириана». Епископы, заседавшие с Иоанном заметили, что Феофил не имеет права так поступать с Иоанном. С ним заседают 40 епископов и в том числе 7 митрополитов, а с Феофилом — только 36. К тому же лучше собраться собору в Константинополе, чем в Руфиниане. Златоуст благодарил собор и — с своей стороны — заявил, что он готов идти на собор Феофила, только чтобы исключены были из числа судей его явные враги — Феофил, который еще по пути рассказывал, что едет низложить Иоанна, Акакий верийский, который, недовольный приемом Златоуста, говорил: «я ему заварю кашу» (έγώ αύτω άρτύω χύτραν), также Севириан и Антиох. Эти требования не были уважены, и отцы приступили к суду в отсутствие Иоанна.

Дело тогда поставлялось так. Если обвиняемый не являлся, то он, хотя еще не оказывался через то виноватым, но тем самым создавал для себя новый пункт обвинения. 13 заседаний держал этот собор при Дубе (403), 12 заседаний против Златоуста и одно против Ираклида ефесского. Главными обвинителями были диакон Иоанн и монах Исаак сириец. Диакон Иоанн был низложен Златоустом за убийство; но на соборе, обвиняя Златоуста, он заявил, что епископ, лишив его сана, поступил с ним слишком строго. Подобного рода обвинения были вполне законны на соборе, уже заранее решившемся осудить Иоанна. Златоуст был обвинен этим собором по всем тем пунктам, которые были представлены, и объявлен лишенным сана. А так как в числе обвинений было и обвинение в оскорблении величества (causa majestatis), то отцы собора предоставили расследование этого обвинения власти гражданской.

Роль свою Феофил провел мастерски. Судим был первый епископ востока, a Феофил поставил дело не так. С точки зрения Феофила выходило, что он только присутствовал с своими епископами на этом соборе, а судил Иоанна Павел ираклийский, — судил митрополит подчиненного ему епископа. Император имел слабость утвердить приговор собора при Дубе, и Иоанн присужден был к ссылке.

Но последовавшее вскоре за отъездом Златоуста землетрясение побудило императора, вследствие усиленных просьб императрицы, снова возвратить Иоанна в Константинополь, {стр. 170} и святитель торжественно вступил на свою кафедру. Иоанн получил собственноручное письмо императрицы, в котором она писала Златоусту, что у нее нет слов, чтобы выразить свое горе, что она нисколько не виновата во всем случившемся, что она не может забыть, как от Златоуста её дети получили крещение. Таким образом, в верхних кругах горизонт расчищался.

Лишь только в Константинополе стало известно, что любимый пастырь возвращается, как устроено было блестящее торжество: Босфор, покрытый множеством судов, и ближайшие улицы города сияли бесчисленным множеством огней. Но Златоуст очень хорошо понимал свое затруднительное положение и не решился вступить прямо в город. Он послал от себя известие, что только тогда вступит в город, когда больший собор признает его невинность. Поэтому он остановился в своей пригородной даче. Но волнение народа возрастало. Златоуст был увлечен массою народа в город и принужден был вступить в храм св. Апостолов. Здесь он произнес блистательное слово, которое особенно известно многократным повторением слов «благословен Бог». Здесь Иоанн говорил, что он, в сущности, и не разлучался со своею паствою и что надо благословлять только Бога за все случившееся. «Что было хорошего — благословен Бог, что было худого — благословен Бог за то, что оно прошло». Разумеется, что все, что только осталось от собора, должно было разбежаться. Вопли народа раздавались против самого Феофила, что его надо спустить в Босфор. Феофил должен был искать спасения в бегстве.

Но прошло несколько месяцев — и опять начали появляться пятна на расчистившемся горизонте. Опять начали случаться различные недоразумения с аристократией. Случилось вскоре открытие статуи императрицы около храма св. Софии, где Златоуст совершал богослужение. Крики толпы слышны были в самом храме, и это дало Златоусту повод сказать слово, где давались намеки на императрицу: «опять Иродиада беснуется, опять пляшет, опять требует главы Иоанна Крестителя».

Между тем Иоанн настаивал, чтобы его оправдание совершилось на законном соборе. Собравшиеся на этот собор послали Феофилу известие, чтобы он или сам приезжал руководить действиями собора, или прислал какого-нибудь {стр. 171} другого руководителя. Феофил очень хорошо понимал, как неудобно было бы ему самому опять, явиться в Константинополе, а потому и послал сюда несколько молодых египетских епископов, дав им инструкцию, как надо действовать. Инструкция эта была очень проста. В ней. Феофил обратил внимание на одно правило Антиохийского собора, 4-е, и этого, с фактической стороны, было вполне достаточно для осуждения Златоуста.

Епископы — из прежних врагов Златоуста — понимали, что они сделали бы большую ошибку, если бы прямо открыли заседания собора. Поэтому они вошли с Иоанном в общение и тем сняли с себя всякое подозрение во вражде к нему. Когда было приступлено к разбирательству на соборе, то дело не дошло до формальных обвинений. Все было построено на правиле Антиохийского собора. Златоуст был осужден на соборе, а гражданская власть исполняла только соборное определение, а потому он не имел права, без церковного решения, возвращаться только по приказанию гражданской власти. Правило Антиохийского собора гласит, что таковой епископ, если не будет наперед оправдан церковным судом, безвозвратно лишается права на занятие епископской кафедры. По смыслу правила, таким образом, выходило, что епископ, будь он невинен, как ангел Божий, не может быть восстановлен в сане, раз он самовольно занял кафедру. Правило было, следовательно, против Иоанна. Это хорошо понимали собравшиеся епископы, но они понимали, что тем не менее такое осуждение было незаконно. Прежде всего, Златоуст не признавал законности судившего его собора: на этом соборе председательствовал его подчиненный епископ — Павел ираклийский; во 2-х, он принужден был занять свое место силою обстоятельств; в 3-х, главное — не признавал самого правила Антиохийского собора. Его не признавали и другие епископы. Собору 341 г. правило это не принадлежит [а принадлежите нужно думать, собору 333 г.] [40], и епископы смотрели на него, как на правило, направленное арианами против Афанасия. Как правило арианское, оно не могло быть обязательно для православных. Противники настаивали на противоположном. {стр. 172} Дело дошло до императора. Один из епископов, сторонников Златоуста, заявил императору, что если епископы противной стороны признают это правило вполне обязательным, то пусть они подпишутся, что они веруют точно так же, как и те отцы, которые издавали это правило. Прижатые [к стене] отцы обещали подписаться, но лишь только вышли от императора, как забыли о своем обещании. Епископ Константинополя, таким образом, был два раза осужден и положение его становилось все труднее и труднее.

25 декабря император не явился в храм, говоря, что он не может вступать в общение с епископом, над которым тяготело церковное осуждение. Время шло, и партия противная действовала. Но все же еще надеялись, что над Златоустом назначено будет формальное расследование. В великий пост получено было, наконец, от императора приказание — удалиться Златоусту из церкви. Епископ ответил, что своею волею он не может оставить церкви, которая ему вверена Самим Богом; если будет употреблено насилие, он должен будет покориться. Главные вожди враждебной партии говорили императору, что они берут низложение Иоанна на свою голову, и убеждали его убрать Иоанна и дать городу к пасхе нового епископа. Сторонники Златоуста, с своей стороны, просили императора — ради праздника не производить смущения в народе. Наконец, наступила великая суббота.

Кто с археологическим интересом присутствуете на службе этого дня, того поражает богослужебная практика последнего. Но то, что сейчас неизвестно, было некогда самою настоящею действительностью. На службе читается 15 паремий; известно нам и то распоряжение устава, чтобы когда кончается служба, был второй час ночи. Почему это так? Археология отвечает, что в этот день совершалось крещение взрослых. Перед началом вечерни после малого входа епископ удалялся из храма в βαπτιστήρων, для крещеная взрослых, a оставшиеся, естественно, назидались чтением паремий. Когда крещенные с зажженными свечами, в белых одеяниях. вместе с епископом входили в храм. то первая песнь, которую они слышали, была «Елицы во Христа крестистеся», и после этого привета они слушали апостол. начинающийся подобными же словами: «Елицы во Христа Иисуса крестихомся». Вот каким временем была для епископа {стр. 173} великая суббота. То же самое было и у Златоуста, и ему нужно было окрестить тысячи просвещаемых.

Был девятый час дня, как вдруг фракийские солдаты ворвались в храм, и началось избиение. Новокрещенные, едва одетые, бросив зажженные свечи, побежали вон из храма. Церковь была очищена от епископа, но она очищена была и от верующих. На пасху никто не явился в храм, а все верующие собрались в главной зале Константиновских бань. Но так как и здесь последовало нападение солдат, то верующие удалились в предместье Константинополя, отстоявшее на 5 миль. Противники Златоуста прилагали все старание, чтобы император не проведал о происходящем в городе и о горячей привязанности народа к епископу. (Когда Аркадий увидал множество новокрещенных в белых одеждах и спросил: «кто это?», ему ответили: «это — еретики). Таким образом, Златоуст и пасху еще провел в Константинополе. Но было очевидно, что ему осталось только удаление.