И если государство и общество снисходительнее терпело в своей среде христиан, то это было для них не только облегчением, но и великим новым соблазном и трудностью.

Во всех отношениях прав был Аполлоний, когда говорил сенату, что истинному ученику Христову нетрудно умереть за веру, ибо он ежедневно за нее умирает во всей своей жизни. В отношении внутренней борьбы с соблазнами зла, которую Аполлоний имел прежде всего в виду, — это истина вне времени. В эту эпоху ежедневное христианское мученичество имело свое особое значение. Жизнь принуждала на ежедневное будничное испо–ведничество. Сочинения христианских писателей конца II и начала III века (особенно Тертуллиана и отчасти Климента Александрийского) довольно ясно обрисовывают трудность положения.

Познакомимся же с этими трудностями и соблазнами на грани III века, ибо через них просвечивает вся христианская жизнь этого времени.

Начнем с трудностей «семейных», посмотрим, как возникала и протекала христианская жизнь в семье, где глава оставался язычником. Ибо часто случалось, что жена или дочь обращались раньше мужа или отца. Эту особую отзывчивость к христианству женщин и детей заметил еще язычник Цельс. Он со злостью высмеивает это обращение женщин и детей, стараясь унизить христианство и выставить его в смешном виде. Но и в этом искаженном образе проникновения христианства в языческие семьи есть несомненно подлинные куски исторической жизни, поэтому к нему стоит обратиться.

Например, в какую–нибудь семью позван ремесленник. И вот «мы видим, — рассказывает Цельс, — что и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи — все эти необразованные и грубые люди… стоит им только остаться в обществе одних только детей и каких–нибудь женщин, одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца (язычника, конечно. — С. М.) и своих учителей, а верить им только одним… что они одни только знают, как нужно жить, и что дети, если последуют за ними, то и сами будут благоденствовать и весь дом окажется счастливым. И если во время этого разглагольствования они заметят, что подходит к ним кто–нибудь из руководителей воспитания и вообще кто–нибудь из ученых людей, или даже сам отец, то более трусливые из них начинают уже робеть, а более дерзкие при этом не упускают случая внушить детям — сбросить с себя ярмо и выйти из повиновения. При этом шепчут им в уши, что в присутствии их отца или их учителей они даже не хотят и не могут научить детей (и женщин) ничему хорошему, так как им вовсе не хочется, ввиду глупости и жестокости этих совершенно испорченных, глубоко погрязших и опустившихся в тину грехов людей, испытывать на себе их преследования и ярость, но что если они желают научиться от них чему–нибудь хорошему, то должны оставить и отца и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправляться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню и здесь получить совершенное знание».

Наблюдение Цельса, что ремесленные мастерские явились очагами христианства, подтверждается ранним, успешным и прочным распространением христианства именно среди ремесленников Малой Азии.

Имена и судьба святой Феклы, Домициллы, Алки, Габии, Марции, Перпетуи и многих других женщин, рассказ Второй Апологии Иустина и другие сочинения подтверждают, что «женская половина дома», особенно в высших слоях римского общества, прежде всего отзывалась на проповедь христианскую. По этому поводу Цельс едко иронизирует над христианами: «Все эти рабы, женщины и дети только и могут и желают принять вашу веру».

Перейдя в христианство помимо мужа, римская женщина попадала в весьма нелегкое положение. Не говоря уже о тех случаях, когда муж отступался от такой жены или даже предавал ее (о чем рассказывает, например, святой Иустин во Второй Апологии), обычные «ежедневные» затруднения христианки среди языческой семьи были немалы и особенно тяжелы в духовной жизни.

«Служительница Господня, — рассказывает Тертуллиан, — должна жить посреди богов и ларов, присутствовать при праздниках и торжествах идолов (когда они справлялись в семье. — С. М.), глотать дым ароматов в начале года и в первый день каждого месяца. Она выходит из дома дверьми, украшенными лаврами и светильниками (это делалось в честь каких–нибудь языческих празднеств. — С. М.). Возлежа беспрерывно за трапезою с мужем и его пирующими друзьями, не прилепится ли она к их мнениям? Слыша пение мужа, что она услышит? Да и сама что станет петь перед ним? Вероятно, какие–нибудь стихи из комедии или песнь в честь пьянства… Осмелится ли она произнести имя Бога, воззвать к Иисусу Христу?.. Для женщины в этом положении все бывает чуждо, враждебно, все подвергает ее осуждению, все стремится удалить ее от пути спасения».

Помимо жизни в доме, насыщенном язычеством, женщина стеснена была во всех проявлениях своей христианской жизни. Тот же Тертуллиан описывает это так: «Нужно ли совершить стояние (стояние — это молитвы, сопровождаемые постом. — С. М.), — муж как раз назначит свидание в банях. Придет ли день поста — муж именно в этот день пригласит друзей на пиршество. Случится ли в церкви особое моление — никогда не окажется столько забот по хозяйству. Какой муж–идолопоклонник дозволит жене беспрепятственно посещать братьев, обходить деревни, посещать бедных в их хижинах? Какой муж захочет расстаться с женою ночью, чтобы она пошла молиться с братиями во время ночных бдений? Стерпит ли он, чтобы она проводила всю ночь в церкви в праздник Воскресения Христова и чтобы явилась она на вечерю Господню, предмет стольких клевет? Будет ли он смотреть равнодушно, что она ходит в темницы целовать оковы мучеников? И что скажет он, когда узнает, что жена его должна давать братьям лобзание мира, должна подносить воды для омытия ног верующих, разделять с ними хлеб и вино во время вечери, проводить время в созерцании и молитве? Если придет путешественник из христиан, то какое гостеприимство будет он иметь в доме язычника? Когда надо будет дать бедному хлеб, то не найдет ли жена неверующего житницу свою запертой ?»[114]

В этом обзоре придавленной язычником–мужем христианской жизни женщины хорошо вырисовывается христианский быт на грани III века: молитвы, ночные бдения, живое общение христиан между собою, любовь к мученикам, к странникам и многое другое. Ко всему этому можно еще добавить те черты жизни, которые наблюдались в более счастливой семье, где все или большинство были верующие.

Там, по словам Тертуллиана, супруги «вместе молятся, вместе припадают на колени, вместе постятся: взаимно ободряют друг друга и руководят. Они равны в Церкви и в общении с Богом, равно делят бедность и обилие, ничего один от другого скрытного не имеют, не в тягость друг другу. Каждый из них может свободно посещать больных и помогать нищим. Нет им стеснения творить милостыню, нет опасности присутствовать при совершении Святых Таин, нет препятствий к исполнению ежедневных обязанностей, нет нужды укрываться, втайне креститься и произносить втихомолку молитвы. Они вместе поют псалмы и гимны, стараясь друг друга превзойти в хвалении Бога своего. Иисус Христос радуется, видя такое их домоводство, посылает мир Свой на дом сей и обитает в нем вместе с ними» [115]

Но вернемся к менее счастливой и более обычной тогда семье, где жена или дочь христианка, а весь строй ее быта языческий. Что, если глава семьи — ревностный язычник — не потерпит жены–христианки? Или хуже того, начнет мстить христианам за совращение своей жены или дочери? Случай тогда нередкий.

Рассказывают, что правитель Каппадокии Клавдий Луций Гермитанин, рассердясь, что жена его приняла веру христианскую, жестоко мучил и гнал христиан. Подобно этому, святой Иустин в своей Второй Апологии рассказывает, что муж, предавший свою христианку–жену, предает в гневе и пресвитера, ее наставника. В такой семье женщина была не только стеснена, но должна была всячески скрывать малейшие проявления своей веры, часто оберегая не только себя, но и собратьев по вере.