«Я буду беден», «у меня не будет пищи», «нет одежды», «мне нужны деньги», «мне надобно устроить своих детей и подумать о потомстве», «я в мире имел известное звание (положение)», «иначе жить невозможно», — вот то, что все чаще приходилось слышать от многих христиан, не имевших сил по–новому перестроить свою жизнь[119]. Эта привязь к миру, к житейскому в ущерб духа жизни вышла на первый план у многих христиан к началу III века. По существу вопрос был сложнее, чем кажется на первый взгляд. В своей глубине это был вообще вопрос об отношении Церкви к миру, лежащему во зле, к служению и пользованию миром, отвлекающим от служения Христу и Богу.

Положение еще усложнялось тем, что среди самих христиан появились всякие полуязыческие мутные течения, например, гностические учения, оправдывающие любую жизненную сделку с язычеством и его нравами какими–нибудь высокими соображениями и для всякой нравственной слабости находившие благовидные причины.

Уверовавший колебался в принятии крещения, боясь «клятвенных» (у Климента Александрийского) обязательств в строгости христианской жизни. Находилась какая–нибудь Квинтилла, гностическая проповедница, которая говорила, что «крещение водою» вовсе не обязательно, освобождая, тем самым, христианина и от Таинства и от обетов крещения.

Человек увиливал от трудностей христианского пути — ему подсказывали какие–нибудь карпократиане, что они вовсе и не нужны, нужна «только вера и любовь», понимая под этим что–то весьма туманное и ни к чему не обязывающее.

Христианин запутывался в сетях греха; его лишали последних сил выбиться на дорогу, убеждая, что нужно все испытать — и доброе, и злое (на деле, впрочем, выходило одно злое).

Наступало время гонений. В арсенале у гностиков для всех малодушных и слабых был достаточный запас веских доказательств, что открытое исповедание веры и мученическая смерть — вещи вовсе не нужные и даже бесполезные, а участие в жертвоприношениях вполне терпимо. Так всюду и всегда гностики и им подобные — домашние враги христианского дела и мысли — вносили мало заметное, но постепенно действующее разложение.

Что этому противопоставляли пастыри, наставники Православия?

Насколько можно судить по святому Иринею, Тертуллиану и отчасти Клименту Александрийскому, они учили строить жизнь совсем в ином плане, чем привык «мир», с вкусом к иным благам, чем в язычестве и полуязыческом христианстве. В вопросах земного бытия они учили жить с всецелым доверием к обетованиям Божиим, что Он не оставит Своих служителей, и поэтому не бояться жертв, на которые вынуждала вера. «Правда, Бог не дает (Своим служителям) ни тяжелых золотых ожерелий, ни пышных и беспокойных одежд, — говорит Тертуллиан, — ни галльских рабов, ни германских носильщиков… но Он доставляет им все нужное, и этого довольно для благоприличия и умеренности». На жалобы о трудности жизни он напоминает о заповедях и целях христианской жизни, добавляя, что никто из избранных Богом мужей не говорил: «Мне нечем жить». «Вера не боится голода… она привыкла не беспокоиться не только о голоде, но и о самой жизни… что трудно для человека, то легко для Бога» и с помощью Божией.

Христианское миросозерцание на грани III века. Тертуллиан первого периода как выразитель

общепринятых в его время идеалов.

Мученичество и мученики

Христианам, которые по разным причинам тянулись в конце II века на сделку (компромисс) с язычеством и вообще миром греха, противостояли те из их собратий, которые жили иными целями, иными благами, иными радостями и надеждами.