В указе Сенату от 15 апреля 1738 г. говорится, что коллегия должна «быть под ведением Сената, а Синоду от сего времени той коллегии не ведать, понеже в оной коллегии состоят сборы и другие экономические дела, которые подлежат к ведению Сената, а духовных дел, какие бы могли касаться до Синода, не бывает» [782]. По всем делам, касавшимся Коллегии экономии, Святейший Синод обязан был обращаться к Сенату. Независимая от Святейшего Синода, Коллегия экономии начала хозяйничать в церковных имениях хуже татар, как жаловался позднее архиепископ Арсений Мацеевич. Налоговый гнет усугублялся из–за сложности системы сбора. Коллегия экономии требовала налоги в виде подушной подати, в то время как на местах практически сбор производился по дворам. Как следствие, возникали ни с чем не сообразные и непосильные поборы. Так, в 1744 г. в Ростовской епархии на церковных землях при 4412 дворах числилось 16 527 тягловых крестьян, которые все были «заопределенные» и должны были платить Коллегии экономии 4000 руб. [783] В продолжение 1740 г. все «определенные» церковные имения были переданы в ведение коллегии. «Таким образом, коллегия с 1738 г. оказалась учреждением, от которого почти всецело зависело имущественное положение Церкви» [784]. Указ от 2 января 1739 г. определял, что управлению Коллегии экономии подлежат даже «после духовных персон оставшие пожитки, и деньги, и всякие вещи». Тем самым отменялась статья 61 «Прибавления» к «Духовному регламенту», согласно которой наследство монахов передавалось Святейшему Синоду [785].

Самостоятельная деятельность коллегии, особенно всемогущей при Анне Иоанновне, не принесла никаких выгод казне. В 1738 г. налоговые недоимки одной Синодальной области исчислялись в 40 000 руб., тогда как общие недоимки всех епархий в 1732 г. составляли, как уже упоминалось, только 81 000 руб. При императрице Анне Иоанновне была создана даже особая Доимочная канцелярия, наделенная чрезвычайными полномочиями, деятельность которой оказалась не менее пагубна для казны государства, чем пресловутой Тайной канцелярии императрицы. Ей поручили самым беспощадным образом взыскивать налоговые недоимки со всех имений, как светских, так и церковных; она имела в своем распоряжении военные исполнительные команды, которые бесчинствовали в деревнях, не гнушаясь и пыток. Во время турецкой войны государственные финансы находились в весьма плачевном состоянии; соответственными были и меры фискально–административного давления. «Многие провинции точно войною или моровым поветрием разорены», — заявлял фельдмаршал Миних [786]. 17 ноября 1742 г. Новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич и Ростовский митрополит Арсений Мацеевич подали императрице Елизавете записку, в которой горько жаловались на «нашу святейшую экономию», которая, «презря закон христианский, до утварей церковных добралась… ниже у турка столько Церковь наша страждет, сколько у нас в России». В дополнительном доношении от 27 декабря того же года оба иерарха указывали: Более же того Церковь, матерь нашу, столь долговременно страждущую, отягощать опасно, дабы нам душеспасительныя ея сосца не оскудели», и просили императрицу о «помиловании Церкви Христовой» (см. § 8) [787].

15 июля 1744 г. императрица Елизавета повелела Коллегию экономии упразднить, а церковные имения передать под управление Святейшего Синода, при котором учреждалась особая Канцелярия синодального экономического правления [788]. Святейший Синод поспешил делегировать в канцелярию своих представителей из числа духовенства, вступив тем самым в долгий конфликт с обер–прокурором князем Я. П. Шаховским, требовавшим назначить туда светских чиновников [789]. Обер–прокурор рассматривал церковные вопросы с петровских позиций, и это совпадало с устремлениями императрицы Елизаветы. «Самою существенною чертою последнего периода попыток упорядочения церковно–имущественного права было открытое стремление законодательства и распоряжений со стороны высшей церковной власти возвратиться к тем заветам, какие оставлены были Петром I» [790], — утверждает исследователь периода секуляризации. Это утверждение не вполне соответствует положению вещей. Конечно, указ от 15 июля 1744 г. формально имел некоторое сходство с распоряжением Петра I от 14 февраля 1721 г., однако развитие ситуации в последующие десятилетия привело к тому, что правительство было просто уже не в состоянии отказаться от участия в управлении церковными имениями и контроле над ними. Затянувшиеся препирательства обер–прокурора со Святейшим Синодом, иногда переходившие на личности [791], имели следствием то, что правительство Елизаветы стало считать указ от 15 июля ошибкой и занялось подготовкой полной секуляризации церковных земель. Такой вывод важен для оценки действий Петра III и Екатерины II, которые всего лишь проводили в жизнь то, что было решено уже при Елизавете. Обер–прокурор Шаховской настоял на том, чтобы Канцелярия экономического правления была укомлектована светскими чиновниками, как то имело место уже в Монастырском приказе в 1701–1720 гг. Одновременно им поручалось надзирать на местах за управлением церковными имениями. Шаховской добился даже издания для последних особой инструкции, подробно регламентировавшей меры по самому скрупулезному контролю. Медлительность синодального делопроизводства возбуждала все большее недовольство обер–прокурора, часто вынуждая его к прямым протестам.

1 октября 1748 г. по инициативе князя Шаховского был издан именной указ, недвусмысленно продемонстрировавший, что правительство вновь заинтересовалось церковными имениями и намерено отменить указ от 15 июля 1744 г. Указ 1748 г. требовал от Святейшего Синода точнейших данных о доходах с церковных имений и подробных сведений об их расходовании, а также о числе жителей мужского пола в этих имениях; кроме того, требовался отчет о денежных и зерновых запасах и о доходах по каждой из статей, в том числе и о натуральных повинностях крестьян землевладельцам [792]. Последнее требование вызвало в Святейшем Синоде крайнее смущение. До сих пор ни епархиальные архиереи, ни монастыри не отчитывались о натуральных повинностях крестьян, которые всегда взимались ими в собственную пользу, и потому следовало ожидать, что в отчетах будут представлены неверные, заниженные данные. У Святейшего Синода не было ни малейших шансов получить точные сведения, чтобы представить их правительству. Ввиду того что отчеты из епархий поступали в Синод очень медленно, последний смог представить летом 1749 г. лишь частичный отчет, который обер–прокурор нашел неверным и неполным. В правительство отчет был подан лишь в 1754 г., уже после отставки Шаховского. Несмотря на все усилия, финансовые данные выглядели по–прежнему подозрительно. Тем не менее отчет Святейшего Синода 1754 г. давал некоторое представление о крестьянском населении на церковных землях. В епархиальных имениях, включая и Синодальную область, числилось 647 481, в имениях девяти ставропигиальных монастырей — 203 587, а всего, следовательно, — 851 078 душ мужского пола [793].

31 декабря 1753 г. Святейший Синод своею властью отменил различие между «определенными» и «заопределенными» вотчинами. Когда крестьяне «заопределенных» имений узнали, что по указу от 15 июля 1744 г. они переподчинялись духовным властям, среди них начались беспорядки; стало ясно, что от такой перемены они не ждут ничего, кроме усиления гнета и произвола [794]. Волнения, продолжавшиеся вплоть до секуляризации церковных земель, свидетельствовали о полной неудовлетворительности церковного управления вотчинами [795].

В то же время между Синодом и правительством появились новые разногласия по вопросу о размещении в монастырях инвалидов и уволенных с военной службы. Еще Петр I требовал, чтобы монастыри устраивали дома для престарелых и инвалидов. Соответствующие указы неоднократно повторялись впоследствии [796], а в 1753 г. из Кабинета императрицы в Святейший Синод было направлено требование сообщить о количестве содержавшихся при монастырях инвалидов. Святейший Синод доложил, что монастыри не могут определить точное число мест для инвалидов за неимением твердо установленных штатов. Переписка на эту тему затянулась на несколько лет. 6 октября 1757 г. Конференция Ее Императорского Величества направила Святейшему Синоду указ, который, наряду с решением проблемы инвалидов реорганизовывал управление церковными имениями. «В 30–й день минувшего сентября, — говорилось в указе, — Ее Императорское Величество, присутствуя Высочайшею Особою в Конференции, повелеть соизволила»: 1) церковными имениями должны управлять отставные офицеры; 2) церковные имения в финансовом отношении приравнять к частному землевладению; 3) доходы должны поступать в казну епархиальных управлений и монастырей; 4) на содержание тех и других разрешено использовать лишь суммы, предусмотренные штатами; 5) монастыри обязаны содержать инвалидов и с этой целью строить инвалидные дома; излишки средств должны поступать в государственную казну [797]. Дополнительно от Святейшего Синода требовалось: 1) скорейшее определение монастырских штатов; 2) точные данные о доходах; 3) сведения о возможностях монастырей по принятию инвалидов. Причиной этой реорганизации явилась прежде всего неспособность Святейшего Синода отчитаться об экономическом состоянии имений и о доходах с них. Кроме того, государственная казна вследствие увеличения расходов в ходе Семилетней войны находилась в затруднительном положении, и потому примечательно, что Конференция Ее Императорского Величества, обычно занимавшаяся только вопросами внешней политики и войны, обратилась к проблеме церковных земель. Уже в августе того же года Конференция навязала Святейшему Синоду обязательный заем в 350 000 руб. И наконец, члены Конференции подготовили докладную записку о необходимости государственного управления церковными имениями. К тому же проблема инвалидов в условиях войны стала особенно настоятельной [798].

Ни одно правительство за полстолетия, пока вопрос о церковных вотчинах не мог выйти за пределы circulus vitiosus [порочного круга (лат.)], не проявило столько неспособности прийти к какому–либо ясному решению, столько колебаний и непоследовательности, как правительство Елизаветы. Вместе с тем, как справедливо подчеркивает А. Завьялов, за это время принадлежавшее Церкви право собственности на землю ни разу не подвергалось сомнению, вопрос ставился лишь о праве управлять ими [799]. Едва ли причина этого кроется в том, что правительство якобы разделяло точку зрения иерархов XVII и XVIII вв., например, Арсения Мацеевича, или у правительства не хватало мужества просто захватить церковные имения. Скорее всего решающим моментом явилась половинчатость самой церковной реформы Петра I как в этом вопросе, так и в целом. Правительственная политика периода секуляризации исходила из идеи Петра о необходимости максимально рационального использования церковных вотчин в интересах казны, не считаясь с фактическим правом собственности Церкви, но и не затрагивая его юридически. Колебания правительственной политики зависели от состояния государственной казны в тот или иной момент и от решения, что в данный момент выгоднее, светское или духовное управление. При таких обстоятельствах Святейший Синод мог лавировать и, настаивая на своем праве собственности, бороться за частичное или полное управление церковными имениями. Разрешению многолетнего конфликта способствовало установление штатов, т. е. бюджета, епархий и монастырей, о котором вновь идет речь в указе от 6 октября 1757 г. Определив общую сумму, необходимую для содержания церковных учреждений, правительство могло бы свободно располагать излишками доходов с церковных имений. Однако ясность в этом вопросе была отнюдь не в интересах Святейшего Синода, который старался скрыть свои доходы и расходы под покровом неопределенности. Кажется, последствия установления твердых штатов Святейший Синод представлял себе намного яснее, чем правительство. В 1724, 1727, 1739 и 1740 гг. оно неоднократно напоминало Синоду о возможном установлении штатов, но каждый раз оказывалось далеко не так настойчиво, чтобы Синод не смог уклониться с помощью все новых отговорок. Каждый проект разверстки штатов Святейший Синод сопровождал ссылками на невозможность получить точные данные и отказывался признавать обязательным для себя. Нельзя даже утверждать, что Синод был в этом не прав, так как постоянные перемены в системе управления могли действительно сделать почти невозможным ясное представление о размерах доходов, получаемых с церковных имений [800].

Тактика Святейшего Синода в течение 20–летнего правления Елизаветы учитывала характер императрицы и ее благожелательность по отношению к Церкви. Кроме решительного противодействия Ростовского митрополита Арсения Мацеевича открытых протестов не было, а использовались, и не без успеха, методы бюрократических проволочек, в стремлении таким образом парализовать меры, предпринимавшиеся государственной властью. Эта судьба постигла и указ Святейшему Синоду о представлении требуемого бюджета от 6 октября 1757 г., и повторный от 29 марта 1758 г.; в январе 1759 г. последовало напоминание об указе от 1 октября 1748 г. В ответе Святейший Синод сослался на свой доклад от 1754 г., хотя уже тогда он был признан неудовлетворительным. 22 января 1759 г. Сенат сообщил Синоду о назначении особого прокурора для Канцелярии экономического правления, против чего Святейший Синод протестовал, указывая на то, что такая должность в указе 15 июня 1744 г. не предусмотрена. Как отнеслась к возражениям Святейшего Синода тогда уже больная императрица, неизвестно [801]. На основании некоторых распоряжений, направленных Конференцией Ее Императорского Величества Святейшему Синоду, А. Завьялов приходит к выводу, что в последние годы царствования Елизаветы представители государственных интересов, в особенности Сенат, имели перевес в вопросе о церковном землевладении. Даже тот факт, что Святейший Синод на общих конференциях с Сенатом 24 июня и 6 августа 1760 г. добился для себя права на управление церковными имениями и временной приостановки действия указа 1757 г., не доказывает еще, что правительство отказалось от своего намерения изменить систему управления церковными имениями. Дело шло к быстрому осуществлению реформы, о которой было заявлено в 1757 году [802]. Своим временным успехом Святейший Синод был обязан взятому на себя обязательству выплачивать правительству ежегодно 300 000 руб. из доходов от церковных земель [803]. Из переписки между епископом Амвросием Зертис–Каменским и митрополитом Арсением Мацеевичем видно, что иерархи уже тогда опасались дальнейшей секуляризации [804].

При Петре III стремление реформировать систему управления церковными имениями стали настойчивее, что вполне совпадало и с убеждением императора в необходимости общей церковной реформы (см. § 8). Ее защитником был генерал–прокурор Сената А. И. Глебов, участие которого в значительной мере определяло текст указов Петра III [805]. В своем указе Сенату от 16 февраля 1762 г. император напоминал о том, что Елизавета, «соединяя благочестие с пользою отечества и премудро различая вкравшиеся злоупотребления и предубеждения от прямых догматов веры и истинных оснований православной Восточной Церкви, за потребно нашла монашествующих, яко от сего временного жития отрекшихся, освободить от житейских и мирских попечений и вследствие того, присутствуя своею особою в тогдашней конференции, а именно 30 сентября 1757 г., сама такое полезное всему государству о управлении архиерейских и монастырских вотчин узаконение положить изволила… Но хотя Его Императорское Величество, присутствуя недавно сам в Сенате, и повелели упомянутое узаконение немедленно и обще с Синодом в действительное исполнение привести, однако же как в рассуждении важности сей материи, так и дабы паки в бесплодных… советованиях и сношениях не тратить напрасно время, восхотели Мы чрез сие точнее нашему Сенату повелеть, чтоб выше изображенное узаконение Ее Величества государыни императрицы Елисаветы Петровны, объявленное экстрактами из протокола Конференции в Синод и Сенат от 6 октября того же года, отныне, как наискорее, по точному и прямому содержанию помянутых экстрактов без всякого изъятия самым делом в действо произведено» [806]. Новый указ от 21 марта 1762 г. доводил решение относительно церковных земель до «всенародного известия» и восстанавливал Коллегию экономии [807]. Духовные инстанции и их священноначалие освобождались от своих обязанностей по управлению имениями, которое переходило к государственным чиновникам из числа обер–офицеров и штаб–офицеров (ст. 1). Подушная подать с крестьян, сидевших на церковных землях, повышалась до одного рубля [808]. В качестве компенсации крестьяне получали в полное пользование пахотные земли, которые до тех пор они обрабатывали в пользу владельцев церковных имений. Земельные участки, мельницы, рыбные ловли и т. п., арендуемые церковными учреждениями, сохранялись за арендаторами. Рублевый налог и арендная плата поступали в кассу Коллегии экономии (ст. 2), которая должна была выплачивать из этих средств оклады на содержание церковных учреждений и монастырей согласно штатам 1724 г. Монастыри и епархиальные управления сохраняли свои права пользования лесом, пастбищами и тонями в границах, подлежавших установлению по соглашению с Коллегией экономии (ст. 3). Безземельные монастыри, не пользовавшиеся государственными субсидиями, сохраняли прежнюю экономическую основу своего существования, как–то: рыбные ловли, садовые земли и т. д. Монастыри, получавшие субсидию от государства — ругу, должны были получать ее и впредь (ст. 4).

Статья 6 содержит следующую разверстку штатов:

Епископские кафедры Псковская, Новгородская и Петербургская по 5000 руб. в год Прочие кафедры по 3000 Семинарии во всех епархиях 78 000 Надбавка трем епископам — членам СвятейшегоСинода по 2000 Остальные члены Святейшего Синода и прочие — согласно штатам 1724 г.: Архимандриты 10 ставропигиальных монастырей по 500(ранее — 100 руб. и зерно) Настоятели монастырей 2–го класса по 200 Настоятели монастырей 3–го класса по 150

В статье 5 монастыри велено разделить на 3 класса и указаны соответствующие оклады монахов и суммы на церковные нужды.

Прекращались все судебные дела по проступкам крестьян в отношении духовных правлений, за исключением уголовных преступлений. Эта амнистия принесла императору большую популярность и послужила основой для позднейших легенд о «царе Петре Федоровиче»; память о ней жила в народе вплоть до пугачевских времен и даже позже. Было подтверждено распоряжение о размещении при монастырях инвалидов. Из другого указа (от 6 апреля 1762 г.) видно, что в январе того же года в монастырях жили 1358 отставных офицеров и солдат, на содержание которых тратилось 12 464 руб. и 3333 четверти зерна [809]. В статье 7 для офицеров, управлявших церковными имениями, устанавливается премия за успешное хозяйствование в размере одной десятой от суммы увеличения доходов. Дополнительный указ от 6 апреля, посвященный организации Коллегии экономии и управлению имениями, повелевал выплачивать офицерам–управляющим полные офицерские оклады и требует от них быстрейшей инвентаризации имений [810].

Указы Петра III означали полную секуляризацию, хотя обычно ее связывают только с указом Екатерины II от 1764 г. Екатерина сохранила основу, заложенную Петром III, изменив лишь детали. Высшая иерархия была, конечно, недовольна реформой, упорно ссылаясь на традиционные права Церкви, т. е. свои собственные привилегии. Но и позднейшие историки во многих отношениях также отзывались о реформе отрицательно. Вообще говоря, у иерархов не было причин жаловаться: правительственные штаты были щедры, и большинство епархий получили в результате больше, чем давали их прежние доходы. Лишь немногие кафедры, такие, как Новгородская, Ростовская или Казанская, владевшие богатыми имениями в густо населенных местностях, потерпели убытки. Кроме того, архиерейские дома получили возможность уволить большˆую часть своего аппарата, ставшего теперь излишне многочисленным. Монастыри делались беднее, но и это было положительной стороной реформы. Длительный период обмирщения монашества теперь можно было формально считать законченным. Вместе с реформой, освободившей монастыри от тяжелого бремени хозяйственных забот, появилась возможность устроить жизнь в монастыре в соответствии с монашескими правилами. Некоторые историки упрекают правительство в том, что реформа была недостаточно продумана и не все ее последствия были предусмотрены. Но назовите реформы, которые лишены этих недостатков, тем более в XVIII в.! Впрочем, А. Завьялов смягчает свой приговор, когда, называя реформу несправедливой, тут же заявляет: «Не нужно особенной прозорливости, чтобы предвидеть для некоторых учреждений прямую пользу от реформ» [811]. В действительности же с церковной точки зрения реформа уже давно назрела и пошла на пользу всем учреждениям Церкви. Государство предоставило Церкви возможность внутренне обновиться. К сожалению, иерархия почти не воспользовалась этой возможностью, но ответственность за это ложится на саму Церковь.