Указ Петра I от 16 декабря 1700 г. о передаче всех гражданских дел с участием духовных лиц и мирян в компетенцию светских судов означал начало ограничения церковной юрисдикции. 21 января 1701 г. последовало восстановление Монастырского приказа, который становился отныне высшей судебной инстанцией для духовенства, слуг архиерейских домов и крестьян церковных вотчин. Предварительное следствие велось соответствующими органами Монастырского приказа в уездах и губерниях. Увольнение от должности или извержение из сана как наказания оставались прерогативой церковного суда[*] . Для расследования государственных преступлений Петр I создал Преображенский приказ, по требованию которого Духовный приказ должен был извергать из сана. Духовенство нередко оказывалось перед судом этого особого трибунала по совершенно пустяковым поводам, тогда как Духовный приказ местоблюстителя ведал только преступлениями против веры. Тяжбы между духовными лицами, церковными слугами и церковными крестьянами, с одной стороны, и мирянами — с другой, относились к компетенции соответствующих приказов.

В 1720 г. Монастырский приказ был снова распущен [922]. Его функции перешли к Юстиц–коллегии и ее канцеляриям в губерниях и уездах. В 1721 г. Святейший Синод докладывал царю о неясности правового положения духовенства, указывая на отсутствие соответствующих норм в «Духовном регламенте». Петр пошел навстречу желаниям Святейшего Синода, издав ряд указов, расширявших церковную юрисдикцию. Святейший Синод и епархиальные архиереи снова получили судебную власть над подчиненными им лицами, за исключением уголовных, политических и немногих других дел. Государственные преступления оставались в ведении Преображенского приказа [923]. В это время впервые появляются церковные депутаты в светских судах в тех случаях, когда по делу проходили представители духовенства. Они, однако, по большей части отсутствовали на слушаниях в Тайной канцелярии императрицы Анны Иоанновны. Императрица Елизавета окончательно признала право духовных депутатов присутствовать на уголовных процессах против духовных лиц. При Екатерине II это было уже всеобщей практикой. По ее указу от 1791 г. во всех епархиях эти функции поручались постоянным депутатам. В XIX в. права и обязанности депутатов были точно определены, а их участие в работе судов простиралось даже на вынесение приговоров. Свод законов и Устав духовных консисторий подтвердили статус депутатов, отмененный только судебной реформой 1864 г. (см. § 6)[ 80].

Согласно указам Петра I, миряне подпадали под церковную юрисдикцию только по вполне определенным преступлениям против религии (богохульство, колдовство, ересь, уклонение от исповеди и др.), причем мера наказания устанавливалась светским судом. Многие преступления относились к компетенции светских судов, как, например: умыкание невесты, дела, связанные с завещаниями, кровосмешение и др. [924] Уже в 1727 г. все миряне, состоявшие на службе в Церкви или жившие на ее землях (слуги архиерейских домов, крестьяне), подлежали гражданскому суду. При Анне Иоанновне Тайная канцелярия мало считалась с правовыми нормами, установленными Петром I, и жестоко карала также за преступления, которые относились к сфере духовного суда. Елизавета восстановила права последнего и запретила аресты духовенства светской властью без согласования с церковным начальством [925]. Екатерина II изъяла из компетенции духовного суда дела по обвинениям в богохульстве и колдовстве. Ее «Наказ» (1769) (гл. 20, ст. 494) предписывал «осторожность в исследовании дел о волшебстве и еретичестве». Утвержденная ею новая процедура бракосочетания обязывала священника спрашивать брачащихся, нет ли препятствий к заключению брака, запрещала венчание in absentia (т. е. в отсутствие жениха или невесты. — Ред.) и в любых местах вне церкви [926].

В Московском государстве смешанные браки были запрещены. По требованию Петра I Святейший Синод разрешил в 1721 г. смешанные браки с пленными шведами и другими иностранцами, вступившими в русскую службу. При этом супруг должен был до вступления в брак взять на себя обязательство не принуждать жену к перемене веры и крестить детей по православному обряду. Православным мужского пола жениться на иностранках других исповеданий было дозволено лишь при Николае I в 1833 г. В 1864 г. последовало разрешение православным женского пола заключать браки с иноверцами, не состоявшими на русской службе [927]. Оба эти закона были изданы государством, но подлежали исполнению консисториями. Минимальным возрастом для вступления в брак в 1774 г. были 15 лет для мужчин и 13 — для женщин. По именному указу от 19 июля 1830 г. Святейший Синод повысил возрастной ценз до 18 и 16 лет соответственно (за исключением закавказских епархий). Эти правила вошли в Свод законов, который подтвердил также установленный Святейшим Синодом в 1774 г. максимальный брачный возраст для мужчин — 80 лет [928].

В течение всего синодального периода заключение и расторжение браков было делом Церкви, и чаще всего именно в этих случаях миряне приходили в соприкосновение с церковной юрисдикцией. Церковные правила определяли степень родства, допустимую для брачащихся, условия расторжения брака или вступления в повторный брак. По указу Святейшего Синода от 1810 г. (как то было, впрочем, и ранее) бракосочетание для лиц, состоявших друг с другом в родстве до четвертой степени, не дозволялось. В XVIII и XIX вв. бывали отдельные исключения по настоянию государственной власти. Так, в 1827 г. Московская консистория потребовала объявить недействительным совершенное при нарушении названных норм бракосочетание императорского флигель–адъютанта А. П. Мансурова, однако Николай I повелел закрыть дело. В ответ на это митрополит Филарет просил об отставке, но она не была принята императором. В вопросе о браке генерал–адъютанта П. А. Клейнмихеля, лютеранина по вероисповеданию, с состоявшей с ним в родстве четвертой степени православной Святейший Синод сумел отстоять свое запрещение [929]. В XVII и XVIII вв. бракоразводные дела рассматривались и решались епархиальным архиереем, хотя бывали и случаи, когда разводная грамота выдавалась приходским священником. Указами Святейшего Синода от 1730 и 1767 гг. такая практика была запрещена и право расторжения брака сохранялось только за епархиальными епископами, пока наконец указами от 1805 и 1810 гг. Святейший Синод не перевел эти дела в свое ведение. В Московской Руси лишение гражданских прав или исчезновение без вести одного из супругов не могли служить основаниями для расторжения брака. Согласно указам Петра I от 1720, 1722 и 1723 гг., в последнем из названных случаев развод стал в принципе возможен [930].

В Уставе духовных консисторий точно определены функции церковного суда и дисциплинарные полномочия благочинных по отношению к подчиненному им духовенству (ст. 69–71, № 94 в издании 1841 г., и ст. 65–67 в издании 1883 г.). Компетенция епархиального суда по отношению к лицам духовного звания распространялась, согласно разделу 3 Устава, на следующие дела: 1) проступки и преступления против должности, сана и благонравия; 2) тяжбы о пользовании церковным имуществом; 3) жалобы духовных и светских лиц на духовенство (за исключением уголовных дел). В отношении светских лиц епархиальному суду подлежали: 1) незаконные браки; 2) расторжение браков и восстановление их в случае незаконности развода; 3) выдача брачных свидетельств и свидетельств о рождении от законного брака; 4) проступки мирян, влекущие за собой церковные наказания (ст. 148 в издании 1841 г. и ст. 158 в издании 1883 г.). Здесь же (ст. 159 в издании 1841 г. и ст. 149 в издании 1883 г.) определена компетенция светских судов по отношению к духовным лицам. В нее входили: 1) тяжбы духовных лиц между собой или с мирянами по неисполненным договорам и обязательствам, а также о возмещении ущерба (гражданское право); 2) преступления против государственных законов; 3) тяжкие уголовные преступления (уголовное право). В уголовных делах первоначальное расследование велось духовными инстанциями (ст. 150 и 160). Направление депутатов в суды (до 1864 г.) обсуждается в ст. 161 и 162 издания 1841 г. Судебная процедура в таких случаях регулировалась определениями Свода законов (т. 15, ч. 2, ст. 1027–1029 в издании 1876 г.). Устав консисторий (ст. 163–186 в издании 1841 г. и ст. 153–171 в издании 1883 г.) содержит точные определения судебной процедуры для духовных судов. В отношении духовных лиц предусмотрены следующие меры наказания: 1) лишение священнослужителей сана, а священномонашествующих сана и монашества, с исключением из духовного ведомства; 2) лишение священнослужителей сана с оставлением в духовном ведомстве на низших должностях и лишение священномонашествующих сана с оставлением в одном монашестве на покаянии; 3) временное запрещение в священнослужении с отрешением от должности и с определением в причетники; 4) временное запрещение в священнослужении без отрешения от места, но с возложением епитимьи в монастыре или на месте; 5) временное испытание в архиерейских домах и монастырях; 6) отрешение от места; 7) исключение за штат (т. е. лишение денежного содержания. — Ред.); 8) усугубление надзора; 9) пеня и денежное взыскание; 10) поклоны; 11) строгий или простой выговор; 12) замечание (ст. 187 в издании 1841 г. и ст. 176 в издании 1883 г.). Кроме того, в Уставе есть ряд предписаний по применению наказаний (ст. 177–196 в издании 1883 г.).

В некоторых епархиальных судах для оказания помощи благочинным при проведении судебного следствия имелись собственные судебные следователи [931]. Судебные уставы 1864 г. ухудшили положение духовенства по отношению к светскому суду. За служебные преступления (например, растрату церковных средств либо выдачу подложных метрических свидетельств) духовных лиц привлекала к ответственности непосредственно государственная прокуратура. Епархиальные инстанции теперь не принимали уже участия в предварительном следствии, от консисторий не требовалось согласия на передачу дела в гражданский суд, они были лишены права посылать туда своих депутатов. Суд просто сообщал епископу о вынесенном приговоре. Епископ мог, правда, высказывать свое мнение по уголовным делам, но суд не был обязан его запрашивать [932].

Целый ряд статей Устава посвящен духовному суду над мирянами (ст. 216–297 в издании 1841 г. и ст. 205–277 в издании 1883 г.). Так, например, преступления против брака: прелюбодеяние и т. п. — наказывались церковной епитимьей или даже ссылкой в монастырь (ст. 278–279 в издании 1841 г. и ст. 276–277 в издании 1883 г.). Последняя мера часто применялась по отношению к сектантам — иногда по инициативе государства. Некоторые преступления мирян рассматривались светским и духовным судами совместно. К таковым относились: 1) нарушение супружеской верности — если одновременно с церковной процедурой расторжения брака подавалась жалоба и в светский суд; 2) браки, заключенные насильственным или обманным путем, дела по которым рассматривались уголовным судом при участии духовного суда для выяснения законности брака; 3) преступления против брака (нарушение правил о допустимой степени родства или браки православных с нехристианами); 4) превышение допустимого числа браков (не более трех); 5) преступления против веры и Церкви, о которых в большинстве случаев церковные власти уведомляли светский суд; последний выносил приговор и сообщал о нем Церкви, которая в свою очередь налагала и церковное наказание [933]. Особым церковным наказанием был отказ в церковном погребении для самоубийц, если не представлялось судебно–медицинского свидетельства о том, что самоубийство было совершено в состоянии невменяемости или в результате психической болезни (ст. 1472 и 859 Уголовного кодекса, т. 15 Свода законов). Согласно статье 1473, дело по неудавшемуся самоубийству подлежало церковному суду. Самым тяжким наказанием для мирян было отлучение от Церкви. Оно могло налагаться только Святейшим Синодом и влекло за собой утрату некоторых гражданских прав (Свод законов, т. 15, ст. 45, 95, 246, 706).

к) Обер–прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев время от времени созывал епископские съезды для обсуждения важных церковных вопросов. Первое из таких собраний состоялось в Киеве в сентябре 1884 г., когда 11 епископов южных и юго–западных епархий под председательством митрополита Платона Городецкого обсуждали вопрос о мероприятиях против штундизма, распространение которого стало принимать значительные размеры. В результате появилось послание епископов юго–западных епархий своим приходам, которое, однако, не воспрепятствовало дальнейшему росту секты. В том же году в Петербурге состоялось совещание епископов, собравшихся в связи с 50–летним юбилеем пастырской деятельности митрополита Исидора Никольского. Предметом обсуждения были школьное дело, а также проблемы обеспечения сельского духовенства. По инициативе Победоносцева и профессора Московской Духовной Академии Н. И. Субботина в 1885 г. в Казани была созвана конференция девяти епископов Поволжья для обсуждения мер против раскола. Одновременно были рассмотрены вопросы миссионерской деятельности среди поволжских инородцев. Миссионерская деятельность в том же году стала предметом обсуждения и на конференции семи епископов Сибири под председательством архиепископа Иркутского. В 1888 г. епископы, собравшиеся в Киеве по поводу 900–летия Крещения Руси, опять совещались по вопросу борьбы со штундизмом. В 1908 г. съезд епископов в Киеве снова был занят проблемой борьбы с сектантством на юге России. Совещание в Казани в 1910 г. было посвящено миссионерской работе среди нехристианского населения Поволжья и Сибири [934].

§ 12. Епископат

а) Епископат синодального периода по своему составу и происхождению значительно отличался от епископата предшествовавшей эпохи, когда в теории и на практике господствовало мнение Иосифа, игумена Волоцкого († 1515), что епископ может выйти только из монастыря. В Московском государстве пребывание в монастыре считалось необходимым условием для получения епископского сана. В синодальный период, напротив, епископы, как правило, происходили из среды ученого монашества, которое в отличие от монастырской братии было мало знакомо с собственно монастырской жизнью.

Ответственным за новый порядок в известном смысле явился Петр I. Он отдавал предпочтение епископам с Украины, где ученое монашество образовалось уже в XVII в. Как уже говорилось выше (§ 1), Петр не доверял великорусскому монашеству и епископату, видя в них противников своих реформ и приверженцев патриаршества. Поэтому он способствовал тому, чтобы ряды великорусской иерархии пополнились многочисленными выходцами с Украины. Уровень образования малороссийских иерархов был значительно выше, чем у их великорусских собратий, ибо все они почти без исключения обучались в Киевской коллегии (с 1701 г. — академии). Эти епископы действительно не были фанатичными сторонниками патриаршества, да и вообще идея патриаршества не была популярна на Украине, которая была вынуждена подчиниться Московскому патриарху только в 1686 г. Однако вскоре выяснилось, что в остальном украинские архиереи вовсе не были такими уж реформаторами, как того ожидал Петр [935]. Единственным искренним приверженцем петровских реформ среди них являлся Феофан Прокопович, другие же, будучи сторонниками неограниченной и независимой епископской власти, хотя и подчинились государственной церковности Петра, отнюдь не были согласны с нею в принципе. Малороссийская иерархия, пересаженная на великорусскую почву, как видно из многих биографий, происходила большей частью из шляхетской среды и сохраняла ее жизненный уклад [936]. Свою оппортунистическую поддержку государственной церковности эти епископы старались компенсировать деспотическим господством над подчиненным им епархиальным духовенством, находя при этом опору у своих земляков, заседавших в Святейшем Синоде [937]. В 1–й половине XVIII в., за исключением краткого периода «старомосковской реакции» при Петре II, Святейший Синод состоял почти сплошь из малороссийских епископов. Вплоть до XIX в. реформы, приведшие к установлению государственной церковности в высшем церковном управлении, мало ощущались на уровне приходского духовенства. Здесь доминировала епископская власть, словно стеною отделявшая приходское духовенство и общины от высшего церковного управления. В епархиях малороссийские архиереи были чрезвычайно непопулярны. «Беда да горе! — писал в 1763 г. епископ Белгородский Иоасаф Миткевич. — Всы теперь малороссияне везде в крайнем презрении» [938]. Конечно, не могло быть и речи о каком–либо сопротивлении епископам и их малороссийскому окружению в епархиальных управлениях. И в монастырях в 1–й половине XVIII в. появляются во все возрастающем числе настоятели–украинцы [939]. Период преследований при Анне Иоанновне не изменил состава иерархии, так как репрессии затронули в равной мере обе группы епископата. В царствование Елизаветы число выходцев с Украины среди епископов еще более увеличилось. Лишь в 1754 г. вышел указ, предписывавший Святейшему Синоду выдвигать на должности настоятелей и епископские кафедры не только малороссийских, но и великорусских кандидатов [940]. После того как малороссиянин Арсений Мацеевич показал себя главным противником секуляризационных планов Екатерины II, императрица прониклась недоверием к украинским архиереям и взяла за правило назначать епископами великорусов. Она справедливо указывала на «закоснелое властолюбие» украинских иерархов. Число великорусских епископов, которые еще в 1764 г. занимали всего лишь 12 кафедр из 26, начало возрастать также и потому, что теперь ученое монашество стало пополняться выпускниками Славяно–греко–латинской Академии в Москве [941].

б) Своеобразный феномен ученого монашества в Русской Церкви заслуживает более подробного рассмотрения. Его значение трудно переоценить — на протяжении всего периода от XVIII до XX в. на нем лежало не только управление Церковью, но и руководство всей пастырской работой. Обычно всю ответственность за церковные нестроения синодального периода возлагают только на систему государственной церковности, упуская из виду такую важную сторону дела, как отношение иерархов к своим служебным обязанностям, которое в течение этих 200 лет оставляло желать лучшего. Отстаивать канонически установленные границы своей власти было правом и обязанностью епископов, но не менее важными для них должны были быть их пастырские обязанности [942].

Колыбелью ученого монашества в XVII в. была Киевская Духовная Академия. Ее выпускники уже в молодые годы назначались настоятелями монастырей в Киеве или в южных епархиях. С начала XVIII в. Петр I, как уже говорилось, начал назначать их и в Великороссию, где они становились главным образом преподавателями Московской Академии, в списках которой за первые десятилетия XVIII в. значатся лекторами исключительно монахи киевской выучки [943]. В одном из указов Петра от 1719 г. предписывалось назначать ученых монахов и иеромонахов в столичные церкви и в Александро–Невский монастырь с перспективой поставления в епископы [944]. Петр хотел иметь образованных епископов и в 1724 г. написал совместно с Феофаном «Объявление, когда и почему возникло монашество, каков был прежний монашеский устав и как должно улучшить теперешний». В этом трактате, и одновременно памфлете против монашества, император набрасывает план учреждения двух семинарий, выпускники которых занимали бы высшие церковные должности. После принятия монашества они должны были в течение трехлетнего испытательного срока в Александро–Невском монастыре наряду с выполнением своих монашеских обязанностей также читать, переводить и сочинять проповеди. Как ученым монахам им в сравнении с обычными монахами полагались привилегии, прежде всего — в отношении одежды и пищи. «Годные» назначались преподавателями духовных училищ, игуменами монастырей и епископами, а «негодные» рассылались по монастырям простыми монахами [945].