С начала XVIII в. преподавание в духовных училищах, а затем ректорство в семинариях стали ступеньками лестницы, ведшей к сану епископа. Таким образом, этот высокий сан возлагался на совсем молодых монахов, никогда не видевших монастыря (см. § 18) [946]. Для того чтобы стать епископом, не нужны были какие–то особые достоинства или выдающиеся качества, достаточно было средних способностей и стажа педагогической деятельности, которые через несколько лет обеспечивали кафедру. Если преподаватель духовного училища из числа ученых монахов переводился из одной семинарии в другую, оставаясь ректором и не достигая епископского сана, то это значило, что либо ему очень не везет, либо у него чересчур самостоятельные, неудобные для Святейшего Синода взгляды [947]. Архиепископ Никанор Бровкович цитирует высказывание профессора Московской Духовной Академии (1833–1867) В. Н. Карпова, воспитавшего несколько поколений ученых монахов: «Много их на моем веку прошло пред моими глазами. Коли кто из них так себе — серединка, флегма, то, что называется ни шатко, ни валко, — такие в жизни идут себе своею дорогой тихо и ровно, и преуспевают, и высоких степеней достигают. А эти даровитые, да энергичные, да пылкие всегда почти погибают» [948]. Святейшему Синоду, а вернее — обер–прокурору, были неугодны одаренные «новаторы», доставлявшие беспокойство и мешавшие привычному, установившемуся ходу вещей. Нужны были натуры послушные, которые спокойно, размеренно двигались бы по проторенной колее. Человек такого поведения со временем мог рассчитывать на сан митрополита или по крайней мере на богатую епархию [949].

Еще в XVIII в. раздавались голоса, осуждавшие практику пополнения епископата исключительно за счет ученых монахов. В 1767 г. епископ Переяславский Сильвестр Старогородский в своих Пунктах, приложенных к инструкции для делегата от Святейшего Синода в Комиссию по составлению нового законоуложения, высказывал пожелание «о избрании и возведении на епископства не столь по учению, как доброжительству, если в совокупности обое в ком не усмотрится» [950]. Макарий Булгаков был, напротив, апологетом ученого монашества. Еще молодым архимандритом, в начале своей церковной, или, что то же, ученой, карьеры, он писал в «Истории Киевской Академии»: «Переберите списки архипастырей всех епархий русских и вы не найдете ни одной, которые бы не видели у себя нескольких или по крайней мере одного преосвященного из образовавшихся в Киевской Академии — сего, как прилично назвать ее здесь, рассадника российских иерархов осьмнадцатого века» [951]. В XIX в. привилегии ученого монашества горячо отстаивал митрополит Филарет Дроздов, который требовал, чтобы преподаватели духовных училищ и епископы были только из ученых монахов. «Правительство… имеет настоятельную надобность благоприятствовать православному (т. е. ученому. — И. С.) монашеству… для приготовления и избрания ректоров и инспекторов духовных академий и семинарий и профессоров богословия. Светскому наставником богословия быть неприлично, белые священники привязаны к семействам и приходам». Филарет считал, что «от трехлетнего послушнического искуса могут быть освобождены… совершившие полный богословский курс в духовных училищах, с полным одобрением в поведении, приобретенным в продолжение нескольких лет под непрерывным надзором и руководством нравственным»; он полагал, что молодые люди, окончившие духовную академию, уже по достижении 25 лет могли постригаться в монахи [952]. В 60–е гг. митрополит Филарет приложил немало усилий, чтобы уговорить протоиерея А. В. Горского, которого он хорошо знал как выдающегося ученого и замечательного человека, принять монашество (тогда обсуждалась его кандидатура на должность ректора Московской Духовной Академии). Поскольку Горский отказался, Филарет рекомендовал на это место одного из ученых монахов и лишь несколько лет спустя скрепя сердце решился дать свое согласие на назначение Горского [953]. Что касается монашеских обязанностей епископов, то Филарет считал, что «монашествующий, возводимый в сан епископа, по необходимости обязан подчинить характер монашества высшему характеру епископства и исполнять обязанности монашеские в такой мере, в какой они совместны с положением и обязанностями епископства». По рекомендации Филарета Святейший Синод установил в 1832 г. возрастной минимум для пострижения в монахи — 25 лет, однако на практике он во многих случаях бывал еще меньше, если учащийся желал пострижения еще до окончания учебы [954]. Такие случаи особенно участились с 80–х гг. XIX в., когда привлекательность иночества в глазах учащихся резко упала, так что дело доходило до прямой агитации с целью побудить их принять постриг, дабы пополнить поредевшие ряды кандидатов в епископы, которых все чаще приходилось поставлять из среды вдовствующего белого духовенства, принимавшего монашество [955]. Следствием такой агитации — особенно со стороны Антония Вадковского и Сергия Страгородского в Петербурге, а также ректора Московской и Казанской Академий Антония Храповицкого — явилась волна порой поспешных постригов среди молодых студентов. Из 30 рукоположений в епископы, предпринятых в Святейшем Синоде при участии митрополита Антония Вадковского в 1898–1910 гг., 29 приходились на долю ученых монахов, принявших монашество в юношеском возрасте. Таким способом удалось восстановить монополию ученого монашества на епископский сан [956].

Материальное положение ученого монашества с самого момента его возникновения было также в высшей степени привилегированным. Как правило, ректорство в академии или семинарии было связано с настоятельством в одном из монастырей, часто весьма отдаленном. Последнее было чисто номинальным, но означало получение дополнительных доходов из этого монастыря. В 1767 г., когда ученым монахам, преподававшим в духовных учебных заведениях, были установлены штатные оклады, эта практика была санкционирована Святейшим Синодом. 18 декабря 1797 г. Павел I издал указ об организации кафедрального духовенства, согласно которому в трех лаврах и московском Донском монастыре учреждалось 18 штатных вакансий для ученых иеромонахов, окончивших «с успехом и пользою» одну из академий. Им полагалась ежегодная дотация из монастырских средств в размере 150 руб. Другие постановления, содержащиеся в этом указе, напоминают «Объявление» 1724 г.: «Синод наш не оставит предписать точную их должность, имея за правило, чтоб они упражнялись в переводах, сочинениях, в проповеди слова Божия, в преподавании наук по академиям и семинариям… да и вообще, чтоб они не в праздность обращались, но прямо на пользу церковную и государственную служили, отличалися добрым поведением, а тем и могли бы достигать помещения на степени архиерейские» [957]. После принятия Уставов 1809–1814 гг. доктора и магистры богословия начали получать надбавки к жалованью. И лишь в Уставах 1867–1869 гг. связь между ректорством и настоятельством была отменена [958].

В XVIII и начале XIX в. вдовствующие священники, принявшие монашество, только в самых редких случаях удостаивались епископского сана [959]. Положение изменилось во 2–й половине XIX в., и в особенности с 70–х гг., когда количество постригов среди выпускников академий стало быстро уменьшаться. «Кандидатов на архиерейство совсем нет», — жаловался архиепископ Никанор Бровкович, который, входя в 1887–1888 гг. в Святейший Синод, превосходно знал ситуацию [960]. В этом затруднительном положении епархиальные архиереи бывали вынуждены побуждать овдовевших протоиереев, профессоров академий и преподавателей семинарий принимать монашество с последующим выдвижением их на замещение епископских кафедр. И тем не менее общее число поставленных таким способом епископов было на удивление мало: за 2–ю половину XIX и начало XX в. их было всего около 40. В общем они проявили себя с хорошей стороны, с особым вниманием относясь к нуждам приходского духовенства [961].

Из статистики о епископате конца XIX и начала XX в. интересны следующие данные. В 1897 г. епархиями управляли 100 епископов; из них 78 являлись выпускниками духовных академий, 8 — семинарий, один имел университетское образование, один — военное, светские гимназии окончили 12; 39 до пострига были вдовыми священниками; из иных сословий (не духовного) происходили 4. В 1903 г. насчитывалось 16 епископов на покое и 107 — занятых церковным управлением, из них 3 митрополита, 15 архиепископов и 105 епископов. 109 были выпускниками академий, 8 — семинарий, законченное университетское образование имели 2, незаконченное — еще 2, сельскохозяйственное образование — 1, военное — 1. И только четверо были докторами богословия: Петербургский митрополит Антоний Вадковский, Владимирский архиепископ Сергий Спасский, Костромской епископ Виссарион Нечаев и викарий Киевского митрополита Сильвестр Малеванский. 5 иерархов были старше 80 лет (среди них двое еще управляли епархиями), 14 — старше 70 лет; самому младшему было 34 года [962].Все окончившие академии, за исключением трех, прошли обычный путь ученых монахов: через семинарию и академию — к епископскому сану, и даже большинство бывших вдовых священников некоторое время преподавали в семинариях. Таким образом, и для тех, и для других в равной мере педагогическая деятельность послужила «подготовкой» к епископской кафедре.

в) В иерархической структуре епископата в течение синодального периода произошел ряд изменений. В конце XVII в. существовали 22 епархии, из которых одна управлялась патриархом, 13 — митрополитами, 7 — архиепископами и 1 — епископом. Различия между епархиями в сущности не имели практического значения, так как перемещения архиереев были крайне редки. Архимандриты и игумены монастырей при случае могли быть рукоположены сразу в митрополиты или архиепископы. Так обстояло дело еще в первые годы царствования Петра I, когда Стефан Яворский был рукоположен в митрополита Рязанского, а Димитрий Туптало — в митрополита Тобольского и Сибирского из игуменов; то же произошло с Филофеем Лещинским, Арсением Мацеевичем и некоторыми другими [963].

Петр I отменил рукоположение сразу в архиепископы и митрополиты, возведя в принцип постепенное восхождение по иерархической лестнице. Назначение епископов Петр рассматривал как вопрос государственно–политический, подлежавший его личному ведению. В «Духовном регламенте» говорится, что Духовная коллегия должна быть «аки некая школа правления духовнаго», где ее советники и асессоры, будущие кандидаты в епископы, будут иметь возможность «научитися духовной политике». 14 февраля 1721 г. царь приказал Святейшему Синоду представлять всякий раз по два кандидата на «высочайшее рассуждение». Тем самым практика назначения епископов монаршей волей приобрела силу закона. При Александре I, в 1822 г., число представляемых Святейшим Синодом кандидатов было увеличено до трех. Еще в указе Сената от 22 апреля 1716 г. были сформулированы статьи епископской присяги, которые в главных чертах вошли затем в «Духовный регламент»: «Исповедую же с клятвою крайняго судию Духовныя сея коллегии быти самаго всероссийскаго монарха, государя нашего всемилостивейшаго». Эта присяга была отменена лишь в 1901 г. (см. § 3) [964].

С точки зрения канонического права поставление в епископа состоит из двух актов: 1) рукоположения, или хиротонии, сообщающей поставляемому духовные дары, — акта, имеющего чисто догматическое, духовное основание, и 2) наречения на определенную епископскую кафедру — правовой процедуры, имеющей каноническое основание [965]. В допетровское время эти два акта строго различались, вплоть до того, что между ними зачастую проходило немало времени. Святейший Синод вскоре после своего возникновения ввел обратный порядок: сначала происходило наречение, в ходе которого объявлялось, что носитель высшей государственной власти признает данного кандидата достойным занять ту или иную кафедру. Наречение происходило в Святейшем Синоде или в Московской Синодальной конторе, при этом кандидат приносил епископскую присягу императору. Хиротония (рукоположение) происходила позднее в церкви и осуществлялась по крайней мере двумя, большей частью тремя, епископами по особому богослужебному чину, причем новопосвященным произносилось архиерейское исповедание веры. Письменный текст исповедания подписывался как новым епископом, так и (в качестве свидетелей) архиереями, участвовавшими в рукоположении [966].

Смещение епископа или лишение его сана являлись прерогативой вышестоящих церковных инстанций и не могли производиться государственной властью, так как сообщение или отнятие благодатных даров (харизмы) было совершенно вне ее компетенции. Вместе с тем в синодальный период государство неоднократно принуждало Святейший Синод смещать епископов или лишать их сана. Так, Петр I повелел извергнуть из сана и казнить Ростовского архиепископа Досифея, Игнатия, епископа Тамбовского, приказал лишить сана, Игнатия, митрополита Крутицкого, — сослать в Сибирь. Уже после Петра I по требованию государственной власти Святейший Синод лишил сана Феодосия Яновского, сосланного затем в монастырь с именем монаха Федоса. По повелению императрицы Анны Иоанновны были лишены сана Лев Юрлов, Казанский митрополит Сильвестр Холмский, Киевский архиепископ Варлаам Ванатович, архиепископ Евфимий Коллети и архиепископ Феофилакт Лопатинский; впрочем, при императрице Елизавете оставшиеся в живых были восстановлены в сане. Екатерина II приказала лишить сана митрополита Арсения Мацеевича. При Александре I был лишен сана и сослан в монастырь Могилевский архиепископ Варлаам Шишацкий за то, что в 1812 г. после захвата Могилева французами он приветствовал Наполеона и присягнул ему на верность [967]. В последующее время, особенно при Николае I и в обер–прокурорство Победоносцева, многие епархиальные архиереи смещались и отправлялись на покой по монастырям за проступки административного характера. Последним случаем такого рода было, кажется, смещение Саратовского епископа Гермогена Долганова при обер–прокуроре Саблере в 1912 г. [968]

Еще одним нововведением Петра I стала отмена белого клобука для митрополитов, при этом все епископы получили право ношения саккоса, что ранее было привилегией митрополитов. Впавший в немилость Нижегородский митрополит Сильвестр Холмский был в 1719 г. перемещен сначала в Смоленск — в сане митрополита, но без белого клобука, затем — простым епископом в Тверь (1720–1723) и наконец — в Рязань (1723–1725). Даже Московская кафедра с 1742 по 1775 г. замещалась архиепископами. Лишь Платон Левшин стал митрополитом (1775–1812), но его преемник Августин Виноградский (1818–1819) снова был в сане архиепископа, да и сам Филарет Дроздов в 1821–1826 гг., уже возглавляя Московскую епархию, имел сан архиепископа. В Петербурге после 1770 г. в череде митрополитов оказался и один архиепископ — Амвросий Подобедов (1799–1801) [969].

Согласно штатам 1764 г., епархии были подразделены на три степени, но титулование иерархов не было при этом регламентировано. С отменой деления на степени в 1867 г. титул митрополита закрепился за епископами Киева, Москвы и Петербурга, тогда как архиепископский сан с этого времени перестал быть связан с определенными епархиями, превратившись в личное отличие епископов.

«Духовный регламент» в статье 13 устанавливал: «Да весть же всяк епископ, каковый он ни есть степенем, простой ли епископ, или архиепископ, или митрополит, что он Духовному коллегиум, яко верховной власти, подчинен есть, указов онаго слушать, суду подлежать, и определением его довольствоваться должен». С течением времени укреплялась власть обер–прокуроров, все более влиявших на избрание епископов и на управление епархиями. Теперь епископам приходилось считаться не только с мнением членов Синода, но и с воззрениями обер–прокурора. Сложившееся положение очень верно характеризует А. М. Иванцов–Платонов в работе 1882 г.: «Один прокурор более любит и выдвигает на первый план епископов светских, близких к обществу (граф Д. А. Толстой. — И. С.); другой — аскетов и простецов (граф А. П. Толстой и отчасти Победоносцев. — И. С.). Один преимущественно уважает ученость, а другой — бескнижную простоту. Один желал бы, чтобы в епископах больше было консерватизма, другой — либерализма. Один требует, чтобы епископы были лишь покорными исполнителями его предначертаний, а другой желал бы насильственным же внушением более пробудить в них самостоятельность и энергию. Удивительно ли, что представители Церкви все более и более теряют при этом самостоятельность и энергию и что вообще эти качества в жизни церковной не только с каждым столетием или полустолетием, а может быть, с каждым десятилетием слабеют и слабеют!» [970]

Еще в XVIII в. епархии были почти не затронуты властью обер–прокурора. Епархиальный архиерей, исполнявший свои обязанности в согласии со взглядами собратий в Святейшем Синоде, имел возможность в случае конфликтов с государственной властью — конечно, отнюдь не всегда — рассчитывать на их поддержку, в особенности если дело касалось канонически обоснованных границ епископской власти. В XIX в. в связи с усилением власти обер–прокуроров ситуация в епархиях совершенно изменилась, в особенности же с тех пор, как в самих епархиальных управлениях у обер–прокуроров появились личные уполномоченные в лице консисторских обер–секретарей. Теперь епископ находился под постоянным контролем, так что о самостоятельном церковном управлении практически не могло быть и речи. Оппозиция обер–прокурору в Святейшем Синоде приводила, как уже говорилось (§ 9), к возвращению строптивого архиерея в его епархию, причем он мог быть уверен, что его дальнейшая карьера будет затруднена [971]. Более серьезное сопротивление каралось увольнением на покой. У Протасова и Победоносцева излюбленным средством острастки архиереям были частые переводы их с одной епархии на другую [972].

В XVIII в. служебная карьера епископов оказалась втянутой также в орбиту фаворитизма. В числе фаворитов при дворе наряду со светскими лицами были и представители духовенства. При Анне Иоанновне в этой роли выступал Феофан Прокопович, при Елизавете — ее духовник протоиерей Дубянский. Особенным влиянием пользовался многолетний духовник Екатерины II протоиерей Панфилов († 1794), «поверенный государыни в церковных делах», как его характеризует П. Знаменский. Епископы привыкли уважать его взгляды и искать его благосклонности. В противном случае смельчака (как, например, митрополита Платона Левшина) могли ожидать неприятности [973]. В XX в. фаворитизм среди духовенства пережил благодаря Распутину свой новый — последний, но самый пышный — расцвет (§ 9).