д) Бывали случаи, когда епархиальный суд или Святейший Синод лишали духовное лицо его сана и исключали вместе с потомством из духовного сословия. Добровольный выход из сословия был чрезвычайно затруднен и встречался большей частью среди рано овдовевших священников (см. § 6). В Московском государстве и в последнем случае выход из своего сословия был большой редкостью, и в обществе такие священники считались изгоями. Епископы не разрешали овдовевшим священникам занимать места даже церковнослужителей. Если же священник после смерти жены не отказывался от своего сана, то совершение таинств ему все равно запрещалось, до тех пор пока он не решался принять монашество. И только Поместный Собор 1667 г. разрешил священникам, отказавшимся от своего сана, быть церковнослужителями или состоять на светской службе [1124].

В дополнение к этим соборным установлениям Петр I издал 30 апреля 1724 г. указ, дозволявший вдовым священникам после сложения сана преподавать в школах или служить в церковной администрации. После смерти Петра этот указ был постепенно забыт, и епархиальные архиереи начали вновь чинить препятствия добровольному сложению сана [1125]. Лишь при Екатерине II Святейший Синод испросил у нее подтверждение петровского указа, а кроме того, в 1765 г. запретил епархиальным архиереям и епархиальным судам выносить приговоры, связанные с лишением сана, без утверждения Святейшего Синода [1126]. В целом этот вопрос обсуждался Сенатом и Синодом снова в 1831–1832 гг. в связи с кодификацией законов при Николае I. В результате вышел именной указ от 28 июня 1833 г., согласно которому добровольно сложившие сан священники по истечении трехмесячного срока на размышление и после вразумления со стороны своего священноначалия получали право, не теряя сословных привилегий, научных степеней и орденов, вступать в государственную службу. Однако они теряли при этом все отличия, полученные ими во время церковного служения [1127]. Уже 22 февраля 1839 г. в дополнение к этому указу лично императором был издан еще один, но с более строгими нормами. Теперь диаконам разрешалось поступать на государственную службу только по истечении 6, а священникам — 10 лет. Эти условия вошли в качестве дополнений к указу 1833 г. и в Свод законов (2–е изд.), а также в издание 1876 г. [1128] В 1860 г. вопрос снова рассматривался в Синоде, причем обер–прокурор граф А. П. Толстой затребовал мнение митрополита Филарета Дроздова. Последний препроводил Святейшему Синоду записку «Взгляд на вопрос о неизгладимом характере священства и на отношение оного к церковному суду над священнослужителями». В ней говорилось, что «выражение «неизгладимый характер» (character idelibilis, signum indelibile) в отношении к таинствам не встречается ни в Священном Писании, ни в правилах апостольских и соборных, ни в писаниях древних святых отцов. Происходя из средневековой схоластики, оно получило права гражданства в догматической области на Западе в XVI в., на Тридентском Соборе». Затем оно употребляется в «Православном исповедании» Петра Могилы, а также в Изложении веры Восточных патриархов 1723 г., в котором, впрочем, речь идет лишь о таинстве крещения, накладывающем на крещеного неизгладимую печать. «Учение о неизгладимом характере священства не введено в догматы православной кафолической Церкви. А как оно не введено в догматы, то и не должно быть принято в основание какого–либо другого учения или правила для церковного суда». Кроме того, «лишение сана определяют весьма многие правила святых апостол, соборов и святых отец. Но если возможно лишение сана за вину в наказание, то возможно и снятие сана по уважительным причинам (т. е. по просьбе его носителя. — И. С.)… Возможность и нужду в некоторых случаях снятия священства можно признать доказанною… Выражение «снятие сана» есть облегчительное выражение «лишения сана»… Просящий снятия сана виновен в нарушении закона священства и своей присяги. Из сказанного по справедливости заключить должно, что те, с которых снимается священнослужительский сан, не должны пользоваться равными правами с людьми, совершенно невинными… Закон требует дополнения, что родившиеся в духовном звании, если снимается с них священнический сан, в то же время поступают из духовного ведомства в светское» [1129]. В личном письме к обер–прокурору митрополит выражает мнение, что священник, утративший сан, должен был бы покинуть свою епархию на 7 лет, а диакон — на 3 года. По прошествии трехлетнего срока их можно было бы принимать на государственную службу. В одном из писем митрополит Филарет снова касается вопроса о вдовых священниках, полагая, что нет никаких препятствий для того, чтобы вдовец мог продолжать служение, и заставлять его отказываться от сана нет оснований. Далее сказано буквально следующее: «В продолжение 38–летнего наблюдения моего за духовенством Москвы ни один из вдовых священников не был обличен в распутстве. Вообще вдовые протоиереи и священники в Москве пользуются добрым мнением, а некоторые и глубоким уважением к их нравственному достоинству» [1130].

К предложению А. Н. Муравьева разрешить рукоположение в священники неженатых Филарет отнесся отрицательно. Этот вопрос был решен лишь в 1869 г.: неженатые лица старше 40 лет могли рукополагаться в священники, но при том условии, что они навсегда отказывались от женитьбы [1131].

§ 14. Приходское духовенство в государственном законодательстве

а) До XVIII в. все духовенство, как черное, так и белое, имело особое правовое положение: оно подлежало исключительно духовному управлению и юрисдикции и привлекалось к государственному суду только при некоторых уголовных преступлениях. Вмешательство государственной власти в решения духовных судов было большой редкостью. Лишь выход из духовного сословия вследствие лишения сана прекращал эти привилегии духовенства. Законодательство Петра I, стремившегося привлечь к государственной службе все сословия, не могло не затронуть названных привилегий. Мероприятия по сокращению численного состава духовенства, усилению сословной замкнутости и наследственного порядка замещения церковноприходских должностей привели к радикальному ограничению привилегий. И только XIX в. снова принес некоторое облегчение в этом отношении, хотя полностью привилегированное положение духовенства восстановлено не было [1132].

В законодательстве Петра I больше внимания уделялось сословным обязанностям, налогам и повинностям, нежели сословным правам. В Московской Руси в соответствии с общей правовой практикой налогом облагались только земельные владения монастырей и архиерейских домов. В отдельных случаях особыми жалованными грамотами те или иные монастырские либо патриаршие вотчины навсегда или на известный срок освобождались от податных сборов. Правда, уже с XVI в. выдача таких тарханных грамот все больше становится исключением; кроме того, эти грамоты сравнительно редко давались на церковные земли, предназначавшиеся для содержания белого приходского духовенства. Хотя в поземельных книгах и встречаются так называемые «белые», т. е. свободные от налогов, земли, приписанные к приходским церквам, но их было мало, и они имелись только в немногих приходах. Черные же, т. е. обложенные налогом, земли оставались таковыми, даже если общины добровольно выделяли их на содержание духовенства. Связанное с черной землей государственное тягло включало и дополнительные налоги: на выкуп пленных, на военные расходы, на сооружение крепостей и т. д., которые также приходилось выплачивать со своих земель приходскому духовенству [1133]. Ввиду общего роста налогового бремени в начале XVIII в. с приходского духовенства взимались еще «мелочные всякие сборы» — мельничный, пчелиный, банный, пожарный, с рыбных ловель и т. п. Духовенство обязано было участвовать в караульной службе у городских шлагбаумов, до указа 1724 г. не освобождалось и от ненавистных военных постоев. Но на практике этот указ часто не выполнялся, и еще при Екатерине II духовным властям поступали горькие жалобы на продолжавшиеся армейские постои [1134]. Уже упоминавшиеся случаи распространения подушной подати на членов семей клириков в связи с разборами означали дополнительное финансовое бремя для главы семьи, поскольку сыновья по большей части продолжали жить в родительском доме. Наряду с общими рекрутскими наборами сыновья духовенства привлекались также к исполнению специальных повинностей — например, в 1711 и 1718 гг. в качестве плотников при строительстве Адмиралтейства, а в 20–е гг. рабочими на олонецкие фабрики. В некоторых епархиях духовенству приходилось платить еще и налоги на постройку каналов [1135].

Указ 1720 г. о введении подушной подати распространялся также на белое духовенство и их сыновей, за исключением самих священнослужителей, которые попадали в особый список. Все протесты Святейшего Синода поначалу оставались безрезультатны, пока наконец через два года, 4 апреля 1722 г., не вышел императорский указ с разъяснением правовых недоразумений [1136]. Свободными от уплаты налогов объявлялись все действующие священнослужители и члены их семей, церковнослужители, не являвшиеся сыновьями таких священнослужителей, обязаны были платить подушную подать. В 1723 г. в связи с установленными Святейшим Синодом штатами приходского духовенства от подушного налога были освобождены также заштатные священнослужители, но не их сыновья [1137]. Несмотря на принципиальное значение указа от 4 апреля 1722 г., правовое положение духовенства оставалось нестабильным, поскольку продолжавшиеся военные наборы, в особенности при Анне Иоанновне, «ломали» состав духовного сословия. Послепетровское законодательство в отношении прав и обязанностей духовенства в большой степени отражало личные взгляды государей и определялось сиюминутными политическими потребностями. В целом же продолжала господствовать идущая от Петра тенденция к максимальному ограничению числа духовенства [1138]. Лишь Свод законов 1832 г. внес ясность в правовое положение духовенства в государстве.

В течение всего правления Петра I налоги с земли взимались среди приходского клира с большой строгостью. После учреждения Святейшего Синода эти функции перешли к нему. Сперва во многих епархиях это привело к двойному сбору налогов: вслед за чиновником епархиального управления часто являлся правительственный. Только в 1723 г. Святейший Синод добился от императора распоряжения предоставить сбор земельного налога по всем губерниям исключительно церковной администрации. С 1724 г. налоговые дела были окончательно переданы в ведение Камер–конторы Святейшего Синода [1139].

При Петре I духовенству были сделаны некоторые уступки в вопросе о владении частной собственностью. Хотя на основании соборных постановлений XVII в. духовенству по–прежнему запрещалось иметь торговые лавки и вообще заниматься какой бы то ни было торговлей и винокурением, но запрет на использование собственных земель был снят. Правда, все связанные с землей налоги приходилось платить сполна [1140]. Совершенно новым явлением стала возможность для духовенства владеть крепостными. Еще Соборное Уложение 1649 г. (гл. 20, ст. 104) возбраняло духовенству приобретать вотчины и иметь крепостных. Обложение подушным налогом церковнослужителей и сыновей священнослужителей часто приводило к их регистрации при помещиках или духовенстве на церковных землях. Это духовенство несло ответственность за уплату подушной подати зарегистрированными лицами. В результате между ними без всякого юридического основания складывались отношения, напоминавшие крепостные. Лишь при императрице Анне Иоанновне власти обратили внимание на это явление и внесли ясность: зарегистрированные церковнослужители и сыновья священнослужителей не принадлежат духовным лицам, а закрепляются за той землей, которой они пользуются. Однако среди украинского духовенства было много выходцев из шляхты, обладавших наследственными землями и крепостными. До 1728 г. духовенство имело там право приобретать земельные владения, с землевладением было связано сохранявшееся до 1751 г. право на винокурение. Украинское духовенство придавало этим привилегиям большое значение и в 1767 г. включило просьбу об их восстановлении в наказы представителям Святейшего Синода в Комиссии по составлению нового законоуложения [1141].

Со времени Петра I начало все сильнее проявляться стремление государства ограничить церковную юрисдикцию. Уже в Московском государстве получение грамоты о судебном иммунитете (так называемой несудимой грамоты) для монастырских и церковных вотчин означало изъятие монахов, приходского духовенства, холопов и крестьян из юрисдикции не только местных светских, но и церковных судов и их подчинение высшей инстанции светского суда в Москве. Чисто духовные дела составляли, конечно, исключение. Согласно Уложению 1649 г., некоторые виды судебных дел принадлежали, в принципе, к ведению исключительно светского суда. Затем в 1650 г. компетенция Монастырского приказа была распространена на все церковное управление. Тем не менее сам царь Алексей Михайлович вопреки этим законам выдавал и тогдашнему митрополиту Новгородскому, а позднее — патриарху Никону, и другим епископам, а также монастырям в некоторых исключительных случаях несудимые грамоты, изымавшие их из светской юрисдикции. И все же иерархи чувствовали себя ущемленными, ибо они сами, так же как низшее духовенство и церковнослужители, должны были в определенных случаях искать правосудия в светских инстанциях. Уложение 1649 г., «беззаконная книга», как называл его патриарх Никон, казалось в принципе неприемлемым, и потому Поместные Соборы 1667 и 1675 гг. весьма решительно требовали отмены его и восстановления церковной юрисдикции в ее прежнем объеме. И действительно, с 1667 г. компетенция Монастырского приказа была ограничена, а в 1677 г. он снова стал финансовым учреждением, которое должно было обеспечивать интересы казны по отношению к церковным вотчинам. Церковная юрисдикция была восстановлена и, согласно решениям Соборов 1667 (правила 37–38) и 1675 гг., распространена также на особо тяжкие уголовные преступления [1142].

Мероприятия Петра I были поначалу не чем иным, как возвратом к Уложению 1649 г. Учрежденная 18 февраля 1700 г. Палата об уложении должна была ревизовать текст 1649 г. и подготовить его новую редакцию — новое уложение. Но работа палаты не дала практических результатов. Статьи о святительском суде, написанные патриархом Адрианом в качестве контрпредложений на подготовлявшееся палатой разграничение церковного и светского судов, явились последней попыткой отстоять всеобъемлющую духовную юрисдикцию. Начиная с 1700 г. стали друг за другом появляться указы царя, все более ограничивавшие полномочия церковного суда. В 1701 г., после смерти патриарха Адриана, был восстановлен Монастырский приказ. Его компетенция была той же, что и в 1649 г., и он должен был заниматься всеми тяжбами между церковными людьми и мирянами. Исключение составляла только территория, непосредственно управлявшаяся местоблюстителем патриаршего престола. Такой знаток истории Монастырского приказа, как М. Горчаков, называет его «центральным для всей России по особому ведомству учреждением, специально посвященным преобразовательным целям Петра по отношению к Церкви» [1143]. С учреждением коллегий, и прежде всего — Юстиц–коллегии, существование Монастырского приказа стало излишним, и 17 апреля 1720 г. он был упразднен [1144]. Духовенство оказалось под юрисдикцией местных органов Юстиц–коллегии. Затем по представлению Святейшего Синода царь восстановил церковную юрисдикцию по отношению к духовенству, оставив в ведении светского суда лишь политические преступления. Тем не менее фактическое положение духовенства при Петре I и в особенности при его преемниках было очень тяжелым, так как указы постоянно нарушались местными властями. Как отмечает П. Знаменский, Святейшему Синоду стоило большого труда добиться восстановления церковной юрисдикции на практике. В Синод то и дело поступали жалобы на вмешательство государственных органов в деятельность духовных судов [1145]. При Петре I духовные лица очень часто получали вызовы в светские суды. Государство ощущало недостаток в органах, которые осуществляли бы реформы непосредственно на местах, и тогда правительство стало поручать духовенству много новых, несвойственных ему функций. По этой причине духовенство постоянно оказывалось в конфликте с законом. В новые обязанности духовенства входило осуществление политического контроля над населением. «Священник, — пишет П. Знаменский, — становился полицейским органом». Подтверждение этой точки зрения находим в «Прибавлениях о церковном причте и монахах», которые служили дополнением к «Духовному регламенту». Согласно этому документу, духовенству вменялось в обязанность наблюдение за раскольниками: контрольные списки являвшихся к исповеди служили для выявления раскольников (гл. 1, ст. 5, 20; гл. О пресвитерах, ст. 16, 17, 20, 29); подлежали доношению проявления суеверий и факты общения прихожан с раскольниками (ст. 12, 18, 19, 20). Духовенство должно было присягать императору. Кроме того, «Прибавления» регулировали взаимоотношения приходского духовенства с членами общины, а также его служебные обязанности и образ жизни (ст. 2, 28, 14, 15, 20–24). На духовенство возлагались следующие функции: надзор за странствующими монахами и безместными священниками, участие в регистрации населения при ревизиях, надзор за повивальными бабками и ведение списков матерей, умерших при родах [1146]. Тот факт, что духовенство поневоле делалось как бы частью государственно–полицейского аппарата, проникавшего во все сферы жизни общества, вредило его авторитету, подрывая доверие прихожан к своим пастырям. Вмешательство государства заходило так далеко, что священников под угрозой наказания заставляли нарушать тайну исповеди, если выяснялось, что исповедующийся или известные ему лица вынашивают «измену или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь или здравие государево и на фамилию Его Величества». Священники должны были доносить также и «слова, до высокой Его Императорского Величества чести касающиеся и государству вредительные» [1147]. Феофан Прокопович в «Духовном регламенте» пытался доказать, что в этом вовсе нет никакого нарушения тайны исповеди [1148]. За этими требованиями государственной власти стоял Преображенский приказ, а впоследствии — Тайная канцелярия, которые располагали большим арсеналом средств, включая и пытки, для того, чтобы каждый допрос приводил к признанию в государственном преступлении. Священники, не доносившие властям о каких–либо выражениях недовольства государственными указами, прозвучавших на исповеди, считались соучастниками преступления [1149].

Хотя окончание в 1721 г. войны со шведами принесло духовенству, как и всему народу, освобождение от некоторых налогов и повинностей, но в царствование Анны Иоанновны с началом турецкой войны 1736–1739 гг. налоговый гнет принял небывало тяжелые формы. Подозрительность императрицы и ее фаворитов привела к усилению полицейского надзора, шпионства и доносительства, повсюду чудились государственная измена и враждебность «к персоне Ее Величества». Тайная канцелярия была одинаково страшна как для священников, так и для высшей иерархии. Приходской клир был беззащитен от злоупотреблений местных властей [1150]. Если о правах духовенства постоянно забывали, то всевозможные законодательные ограничения этих прав неукоснительно соблюдались.

Только с восшествием на престол Елизаветы преследования духовенства прекратились [1151].

Но и в правление «кроткия Елисавет» правовое положение духовенства оставалось неопределенным, хотя фактически оно улучшилось. Так называемая Елизаветинская комиссия по составлению нового законоуложения в своем проекте закона о сословиях (так, впрочем, и не утвержденном императрицей) обошла вниманием духовное сословие, лишь мельком упомянув о нем во 2–й главе 3–й части под заглавием «О православных и иноверцах»; но и здесь речь шла только об иноверческом духовенстве [1152]. Святейший Синод, который по упразднении Тайной канцелярии мог действовать свободнее и осмеливался даже вступать в препирательства со светскими властями, добился в 1742 г. согласия императрицы на освобождение духовенства от гражданских и полицейских обязанностей. Указ 1746 г. среди прочего освобождал духовенство также от бремени военных постоев. Один из последующих указов запрещал духовенству вести торговлю, выступать поручителями в судах, ссужать деньги и др. [1153] При второй ревизии 1744 г. было подтверждено освобождение клира от налогов и повинностей. Священники и диаконы, являвшиеся до того времени налогообязанными, освобождались от уплаты налогов вместе со своими детьми, родившимися после рукоположения в сан. Но налогообязанные лица, посвященные в сан после ревизии 1744 г., должны были оставаться в своем прежнем качестве до следующей ревизии. Церковнослужителей, плативших подушную подать, это освобождение не касалось. Исключение составляли лишь те церковнослужители, которые, будучи зарегистрированы у помещиков, затем получили от них вольную. Политика Анны Иоанновны настолько подорвала уважение к духовенству, что помещики зачастую относились к нему пренебрежительно и угнетали его. Императрица Елизавета пошла навстречу представлениям Святейшего Синода и своим указом от 1744 г. повелела государственным властям следить за тем, «дабы духовным персонам никаких обид и притеснения отнюдь чинено не было». Но, очевидно, этот указ соблюдался плохо: в продолжение всего царствования Елизаветы жалобы от духовенства, как великорусского, так и малорусского, поступали беспрестанно [1154].