На первых же порах возникшего спора лично к Гарнаку было обращено множество протестов. Враги его без церемонии сравнивали его с Эгиди, известным провозвестником общечеловеческой религии, имеющей заменить все теперешние вероисповедания, именовали его ненавистным для верующего слуха именем Штрауса и даже упрекали его в идолопоклонстве. Ввиду бесчисленных нападок на свою личность Гарнак решился составить небольшое сочинение, в котором он ясно и определенно, в устранение всяких перетолкований, выражает свои мысли относительно Апостольского символа (Bertling. S. 3; Battenberg. S. 5, 30). Так появилась его брошюра «Das Apostolische Glaubensbekenntniss». Эта брошюра заинтересовала очень многих, как можно судить потому, что у нас под руками девятнадцатое ее издание, 1892 г. Значит, в несколько месяцев ее разошлось десятки тысяч экземпляров. Сколько еще изданий имело то же сочинение в текущем году — мы не знаем.

Изложим с некоторой подробностью содержание брошюры Гарнака, так как вся полемическая литература относительно Символа главным образом вращается около этого труда берлинского профессора.

Автор начинает с краткой истории Апостольского символа. Теперешний Апостольский символ, употребляемый протестантами и католиками, говорит он, по его букве не мог явиться ранее второй половины V в. Есть достаточные основания утверждать, что эта форма Символа около середины V в. впервые появилась в южно–галльской Церкви. Из этого следует: Апостольский символ в его теперешней форме есть крещальный Символ южно–галльской Церкви указанного времени. Вследствие близких отношений Каролингов к Риму из Галлии этот Символ перешел во всемирную столицу, — по крайней мере, неизвестно, чтобы он встречался здесь раньше, — и из Рима распространился по всем странам Запада. Его можно называть новоримским Символом, потому что, как показано будет ниже, существовал также древнеримский Символ. Рассматриваемый Символ, по крайней мере в IX и X вв., не считался простым поместным Символом: ему придавали высший авторитет, называли его Апостольским, потому что выдавали его за составленный апостолами. Предание о его составлении гласило: «В десятый день по Вознесении, когда ученики из страха перед иудеями собрались вместе, Господь послал им обещанного Утешителя. Через снишествие Его они воспламенились, как раскаленное железо, исполнились знания всех языков и составили Символ». Причем предание добавляло, что каждый из 12–и членов изречен кем–либо из апостолов, начиная с Петра. Такое представление о происхождении Символа никем не оспаривалось в течение всех Средних веков и было господствующим во всех областях Римской церкви. Только греки заявляли, что они не знают никакого Апостольского символа.[4] Можно себе представить, замечает Гарнак, каким авторитетом обладает Символ, таким образом возникший! И однако же он считался по достоинству наравне со Св. Писанием. Поэтому каким страшным ударом должно было показаться, когда перед временами Реформации Лаврентий Валла стал говорить против указанного происхождения Символа и когда подобное же сомнение выражал Эразм Роттердамский. С этих пор предание об апостольском происхождении рассматриваемого Символа стало угасать: протестанты постепенно совсем отрешились от него, а римский катехизис, по крайней мере, уже более не принимает рассказа о том, что каждый член изречен кем–либо из числа апостолов.

Дело в следующем: от середины III в. до середины V в. Римская церковь при богослужении пользовалась Символом, который был у нее в высоком уважении и к которому она не позволяла делать никаких добавок; об этом Символе она думала, что он составлен 12–ю апостолами и что он апостолом Петром был принесен в Рим. Вот весьма вероятный текст этого древнеримского Символа. «Верую в Бога Отца, всемогущего, и во Христа Иисуса, Его Единородного Сына, нашего Господа, рожденного от Св. Духа и Марии Девы, распятого при Понтии Пилате и погребенного, воскресшего в третий день из мертвых, вознесшегося на небо, сидящего одесную Отца, откуда Он придет судить живых и мертвых; и во Св. Духа, св. Церковь, оставление грехов, воскресение плоти·». Руфин и Амвросий (кон. IV в.) рассказывают нам, что этот Символ произошел от апостолов; возможно, что они знали и сагу о том, что каждый член составлен кем–либо из апостолов. Но это представление об апостольском происхождении Символа не так древне, как древен сам Символ. Как это можно заключать из того, что другие западные Церкви (начиная с конца II в.) имели такие крещальные Символы, которые хотя и были дщерями древнеримского Символа, но в них свободно допускались добавки. Такая свобода в обращении с текстом Символа со стороны других западных Церквей доказывает, что все эти Церкви приняли их Символ от Рима в то время, когда еще не существовало предания о его апостольском происхождении. Если бы такое предание уже было, они не осмелились бы по своему усмотрению распространять его. Значит, и в самом Риме представление об апостольском происхождении древнего местного Символа появилось много позже самого возникновения этого Символа, появилось после того времени, когда евангельская проповедь вместе с Символом из Рима распространилась в западных провинциях. Давая окончательный вывод относительно того, когда возник римский Символ в древнейшей его форме и когда сложилась легенда об апостольском его происхождении, Гарнак говорит: «Если Африканская церковь во времена Тертуллиана (около 200 г.) имела твердо сформированный крещальный Символ и если этот последний, в чем нельзя сомневаться, был дочерью римского, то можно утверждать, что сам римский Символ возник несколько раньше середины II в.; легенда же о его апостольском происхождении появилась значительно позже, между 250 и 330 гг., — появилась в Риме; поводом к возникновению ее послужила общая уверенность, что учение Церкви и все главные направления в ней проистекли от апостолов».

Часть дальнейших рассуждений Гарнака, для краткости речи, мы опустим, потому что полемика его противников и возражателей сосредоточивается не на ней. Так, мы опустим сделанное Гарнаком сравнение текста древнеримского Символа с текстом т. н. новоримского Символа и указание им тех прибавок и распространений, какие появились в этом последнем по сравнению с первым. Также опустим довольно подробные объяснения берлинского профессора о том, почему на исходе V в. древнеримский Символ в самом Риме был заменен другим Символом (а именно Константинопольским символом, или Символом II Вселенского собора, теперь употребляющимся в нашей Русской церкви), причем древнеримский Символ был совершенно забыт на самом месте его возникновения; и о том, почему в VIII и IX вв. в Риме не удержался и Константинопольский символ, будучи заменен Символом древнегалльским, ведущим свое начало от древнеримского Символа, но в то же время и отличного от этого последнего. Приведем лишь заключительные слова, которыми автор заканчивает свои рассуждения по поводу сейчас указанных двух вопросов. «Какое удивительное, — пишет он, — течение истории! Римская церковь некогда одарила Галлию своим Символом. Этот Символ здесь с течением времени обогатился разными прибавками. Между тем, сама Римская церковь создала легенду о чисто апостольском происхождении ее Символа, сохранявшегося без изменений. Затем под давлением обстоятельств она же отказалась от него — и он совсем исчез. Но потом, когда Франция сделалась всемирной Империей (подобно древнему Риму), она стала и владычицей Рима; в это время Рим отсюда же получил обратно свой собственный Символ, но в расширенной форме; приняв этот подарок, Рим, со своей стороны, придал ему свой авторитет и короновал дочь короной матери, потому что легенда об истинно апостольском происхождении была перенесена на эту новую форму Символа».

Не вдаваясь в какую–либо критику этих выводов Гарнака, считаем не излишним заметить следующее: с особенным ударением останавливаясь на факте заимствования той формы Апостольского символа, в какой он теперь принимается в католичестве, а за ним и в немецком протестантстве, — заимствования Римом из Франции, автор тем самым как будто бы апеллирует к национальному чувству своих соотечественников, направляя их расположение в пользу отмены Апостольского символа при богослужении, чего так хочет сам он, Гарнак. Нам кажется, что автор, указывая на французское происхождение теперешнего немецко–протестантского Символа, дает понять своим соотечественникам, что едва ли уместна подобная зависимость немцев в таком важном деле, как богослужение, и зависимость от кого же? Horribile dictu: от французов!

С вышеуказанным намерением мы оставим в стороне и находящиеся в этой же части исследования Гарнака замечания автора о некоторых отступлениях в употреблении основного текста Апостольского символа, имевших место как в некоторых местах католического мира в Средние века, так и в протестантстве (у Лютера). Отметим в этом случае лишь вывод, к какому приходит Гарнак. Эти отступления служат «доказательством, — говорит Гарнак, — что живая Церковь не может прилепляться к букве, если она знает лучшее слово (для выражения своего исповедания) или если она не уверена в том смысле, какой соединяется в том или другом случае с буквой». К чему клонится этот вывод, понять легко: автор дает понять, что изменения в теперешнем Символе и законны, и полезны, и оправдываются предыдущей историей такого религиозного произведения, как так называемый Апостольский символ.

Для нас больше всего интересна критика Гарнака, какой он подвергает текст Апостольского символа по его содержанию. Интересна эта критика не сама по себе, потому что наперед можно представить, какое направление примет работа немецкого ученого, а по отношению к тем спорам, какие возгорелись в настоящее время в немецком богословии. Полемика немецких защитников Апостольского символа направляется главным образом против тех объяснений, какие сделаны Гарнаком относительно содержания рассматриваемого Символа. Ввиду этого нам необходимо войти в некоторые подробности предложенной Гарнаком критики Символа. Сначала этот ученый подвергает критике содержание древнеримского Символа, а потом содержание тех прибавок, какие сделаны в этом Символе в Галлии и какие дали ему форму древнеримского Символа, принятого и протестантами.

Анализируя содержание древнеримского Символа, Гарнак занимается такими вопросами: какой смысл первоначально соединялся с тем или другим членом Символа и в каком отношении этот смысл находится «к древнейшему евангельскому благовестию»? Последние слова автора нуждаются в некотором пояснении. Гарнак усвояет себе то рационалистическое воззрение, что христианское учение развивалось и постепенно видоизменялось, что Христос и апостолы держались более простых религиозных представлений, чем каких стала держаться Церковь во II в. и в дальнейшем. Поэтому, задавая себе вопрос: в каком отношении Апостольский символ, в древнейшей его форме, принадлежащей ко II в., находится «к древнейшему евангельскому благовестию», Гарнак тем самым объявляет, что его задачей будет раскрыть, насколько данный Апостольский символ близок или не близок, гармонирует или расходится с первохристианской проповедью, как понимает эту последнюю сам критик. Разумеется, самую постановку вопроса православный богослов должен признать неправильной. Но как бы то ни было, Гарнак твердо держится указанной точки зрения, и нам, если мы желаем вполне уяснить его критику, приходится вникать в его аргументы, предоставляя полемику его возражателям, с сочинениями которых ознакомимся ниже.

Обращаемся к критическим замечаниям Гарнака на древнеримский Символ по его содержанию. «С первого взгляда может представляться, — говорит немецкий ученый, — что отвечать на вопрос о том, что «исповедует» Символ и что он возвещает — чрезвычайно легко. Большая часть его положений заимствуется буквально из древнейшего христианского благовестия, и в его целом Символ кажется исповеданием настолько прозрачным и простым, что не видится как будто бы и никакой надобности в объяснениях. Но если мы вглядимся пристальнее и войдем в смысл теологии того времени, когда произошел Символ, то дело представится в другом свете».

«Символ есть распространение крещальной формулы: «Во имя Отца, Сына и Св. Духа». Поэтому он состоит из трех членов, как и эта формула. Деление же символа на 12 членов есть, очевидно, позднейшая искусственная операция, против которой говорит весь состав его. Распространение крещальной формулы получилось вследствие того, что имелось целью точнее определить все три члена этой формулы: Отец — Сын — Св. Дух».

Критика Гарнака «первого члена» Символа вполне благоприятна Для его достоинства. Он находит, что в словах «Верую в Бога, Отца, всемогущего» выражена мысль первоначального благовестия о Боге именно как Отце. По его суждению, эта древнехристианская мысль Потом утратилась в Церкви, и взамен ее стали говорить о Боге как Отце мира, т. е. Творце последнего. Чем чище выражена первохристианская истина о Первом лице в данном члене, тем совершеннее представляется Гарнаку этот член.

Второй член. — Начало этого члена Гарнак ставит так же высоко. Слова «Христос Иисус, Единородный Сын Божий, наш Господь» он называет простыми и сильными, заключающими евангельскую и апостольскую веру. Здесь употреблено, по мнению автора, два самых многозначительных предиката в отношении ко Христу: «Единородный Сын Божий и Господь». Из различных евангельских наименований Христа здесь избраны такие, которые заключают в себе все прочие евангельские наименования Его. Но вслед затем Гарнак входит в некоторые подробности относительно выражения «Единородный Сын», в которых он разъясняет, что очень рано в Церкви потерялся первоначальный смысл выражения, и с этим выражением стали соединять смысл неправильный. «Во времена после Никейского собора со словами «Единородный Сын , пишет Гарнак, начали соединять представление о предвременном, вечном Сыновстве Христа, и всякое другое понимание стали считать ересью. Нельзя указать, чтобы около середины II в. (т. е. во времена происхождения Символа) с выражением «Единородный Сын» соединялся сейчас указанный смысл; напротив, история показывает, что тогда не так понимали рассматриваемые слова (?). В эти времена, если употребляли по отношению ко Христу выражение «Сын» или говорили о Нем, что Он «рожден», то думали об историческом Христе и Его земном явлении; исторический Иисус Христос есть Сын. Впервые христианские апологеты и гностические теологи в своих спекуляциях придали разбираемым словам другой смысл и стали соединять с ними представление об отношении еще не явившегося в мир Христа к Отцу. Позднее с теми же словами старались соединять понятие о двоякой природе Христа, находя в них полное учение об этом предмете. Поэтому, — выводит заключение Гарнак, — кто отыскивает в древнеримском Символе учение о предвечном Сыновстве, тот дает ему совсем другой смысл, чем какой заключался в нем первоначально».

Затем Гарнак переходит к разбору остальных выражений, составляющих содержание второго члена. Приведя эти выражения, немецкий ученый замечает: все эти выражения в существе дела согласны с первоначальным евангельским благовестием, — согласны, но не вполне. «Если бы здесь находились только слова «Распятого при Понтии Пилате и погребенного, в третий день воскресшего из мертвых, сидящего одесную Отца, откуда Он придет судить живых и мертвых», то нельзя было бы усматривать никакого различия между Символом и первоевангельской проповедью. Но прибавка здесь слов «рожденного от Св. Духа и Марии Девы» указывает, что здесь мы имеем дело не с первоначальным евангельским благовестием; в пользу моего воззрения можно привести самые основательные исторические показания; ибо 1) таких слов нет во всех посланиях апостола Павла и вообще во всех посланиях Нового Завета; 2) их нельзя найти в Евангелии от Марка и с какой–либо уверенностью в Евангелии от Иоанна; 3) генеалогии Иисуса, находящиеся в Евангелиях от Матфея и Луки, ведут происхождение Его от Иосифа, а не от Марии; 4) все четыре Евангелия — два непосредственно, а два опосредованно — свидетельствуют, что первоначальная евангельская проповедь о Христе Иисусе начиналась Его крещением. — Это несомненный факт, что учение о рождении Христа от Св. Духа и Марии Девы уже в середине II в. и даже несколько раньше сделалось твердым звеном христианского Предания; но, с другой стороны, несомненно и то, что такое учение не находило никакого места в древнейшем благовестии. Это благовестие открывалось возвещением об Иисусе Христе, сыне Давидовом по плоти, Сыне Божием по Духу (ср.: Рим. 1, 3 и сл.), или же возвещением о крещении Христа Иоанном и сошествии Св. Духа на Него. Если же в Апостольском символе не встречается указания на его сыновство по Давиду, на крещение и нисшествие Св. Духа на Христа и если вместо всего этого внесено учение о рождении от Св. Духа и Марии, то это составляет новость По сравнению с древнейшим благовестием; а это, в свою очередь, доказывает, что Символ принадлежит не к самому древнему времени и наравне с Евангелиями от Матфея и Луки не составляет древнейшей ступени евангельской истории. Впоследствии, уже вскоре после времени появления нашего Символа, Церковь стала требовать, чтобы выражение «Дева» было понимаемо по отношению к Марии в смысле приснодевства».