К сожалению, архиереи из числа политиков из угодливости поступались перед царями не только церковными правилами, но отчасти самими догматами веры. Большая часть партии политиков весьма легко склонилась на Лионскую унию с Римом. Правда, члены этой партии утешали себя в этом случае тем, что они принимали не сами догматы латинян, что было бы великим злом, но лишь соглашались с ними на мир и единение, что они считали меньшим злом»;[830] но все же они, несомненно, не проявили той ревности к вере, какая так отличала зилотов.

Партия умеренных из своей уступчивости царям извлекала для различные выгоды — большей частью, впрочем, нравственного значения. Представители данной партии делались близкими к царям лицами, получали свободный доступ во дворец и имели возможность ходатайствовать перед императорами за несчастных, угнетенных, обиженных. В этом отношении они много деладц полезного для общества, существенно различаясь, таким образом от зилотов, которые не считали себя слугами общества. Кроще этого весьма важного преимущества они достигали почетного отличия: права, например, сидеть в государственном совете на каких, то особенных стульях, возле самого царского трона. Какое значение имело это право — затрудняемся сказать. Несомненно одно, что историк Никита Хониат едва ли не основательно посмеивается по поводу указанного права, как вещи ничтожной.[831] Один патриарх из числа умеренных получил за свои услуги престолу почетный титул «отца» царского, дав в свою очередь императору наименование «нового Константина». Титулом «царский отец» патриарх мог называться и подписываться.[832]

Таковы были отношения политиков к светскому правительству.

Теперь посмотрим, в каких отношениях они стояли к духовенству, когда, например, какой‑нибудь политик облекался высшей духовной правительственной властью, делаясь патриархом. К своим собратьям — умеренным — патриарх из этой же партии относился слишком снисходительно; смотрел сквозь пальцы на нравственные недостатки и отступления от дисциплины. Так, при некоем патриархе из политиков, Германе, встречаем в Адрианополе такого архиерея, патриаршего родственника, «который вовсе не думал о жизни духовной, но который занимался нарядами, любил лошадей, носил оружие и вменял себе в честь ходить с войсками в поход». Когда этот архиерей впоследствии лишен был Адрианопольской кафедры, то он усердно просил царя, чтобы он позволил ему — сообразно с его наклонностями — в качестве полководца «идти сражаться с врагами и овладеть всеми их трофеями».[833] Разумеется, таких необыкновенных архиереев, способных быть полководцами, невозможно было встретить у зилотов.[834] Вышеприведенный факт показывает, что патриархи из политиков спустя рукава относились к недостаткам духовенства, но это не значит того, чтобы они были бездеятельны. История свидетельствует, что они заботились о восстановлении церковного порядка, если по нерадению вкрадывались сюда с течением времени упущения.[835] Они, по–видимому, поощряли сохранение и развитие соборной формы церковного управления. Одной из задач церковной деятельности политиков было уничтожать следы зилотического правления с невыгодных его сторон. Сюда относятся меры к прекращению споров и раздоров, нередко вносимых зилотической партией в сферу церковных дел. К чести политиков нужно сказать, что если они были во власти, т. е. патриарх был из их сторонников, то они не старались о низвержении епископов–зилотов и не подвергали их поруганиям, как, наоборот, поступали с политиками торжествующие свою победу зилоты. Вообще патриархи–политики не любили в своей деятельности прибегать к суровым наказаниям лиц духовных, если они почему‑либо заслуживали наказания.[836] Они больше склонялись к мерам кротким и снисходительным. Они выступали на защиту управляемого ими духовенства даже перед самим царем и умели достигнуть своих целей в этом случае.[837] Не страхом хотели они действовать на духовенство, а заботливостью о нем.

Нужно сказать, что значительная часть жизни политиков, если они были не у дел, были не во власти, тратилась более или менее попусту. В таком случае они подстерегали зилотов, старательно отыскивая в их действиях оплошности, или же тратили время на прямую или, чаще, косвенную борьбу с ними. Если оказывалось, что патриарх из зилотов достигает особенной силы и значения, это начинает волновать партию политиков «всех архиереев и священников, всех настоятелей монастырей, всех клириков и даже чиновников» [838] — вообще всех недовольных патриархом–зилотом. Если суровость и притязательность патриарха зилотического духа доводили противную партию политиков до потери терпения, то «они начинали сперва тайно, сквозь зубы бранить его, а потом и открыто, — говорит историк, — почти в глаза и в его присутствии»; иногда они доходили до такого раздражения, что «готовы были просто растерзать его, если он не хотел сойти с патриаршей кафедры».[839] Случалось, что борьба между двумя партиями, торжествующей — зилотической — и политиками, не стоявшими у кормила власти, велась чисто духовным оружием, но публично: если Патриарх–зилот подвергал анафеме умеренных, то эти последние отвечали ему с его единомышленниками тем же.[840] К этим средствам борьбы против властвующего зилотизма политики присоединяли и другие, более второстепенного свойства. Так, если зилоты свои Протесты и требования выражали слишком настойчиво и становились в положение схизматиков или раскольников, то умеренные старались обратить внимание царя на такой нелегальный способ протеста; старались внушить ему, что схизма — вещь опасная не только для Церкви, но и государства.[841] Те же политики для того, чтобы дискредитировать патриарха–зилота в глазах общества, рассказывали о нем разного рода анекдоты, которые должны были ярко выставлять недостатки патриарха — его нелюдимость, суровость.[842] В деятельности зилотов они старались открывать черты самые непривлекательные; они не скупились на позорящие названия противников, именовали их и Неронами, и Диоскорами, и Юлианами–Отступниками.[843] Действия зилотов они называли «мерзостью запустения на месте святе» и предрекали беды государству.[844] Само собой понятно, что и партия зилотов не оставалась в долгу у политиков по части порицаний главарей этих последних. Так, одного патриарха–политика зилоты прозвали ироническим именем Мармутцы, намекая на его не вполне греческое происхождение; того же патриарха неизвестно почему они же прозвали «Фатриархом».[845] А главное — зилоты успешнее низвергали патриархов враждебной партии, когда первые домогались того,[846] и таким образом ставили политиков в очень неловкое положение.

Окончив характеристику партии политиков, мы можем взвесить все сказанное нами о достоинствах и недостатках этой партии. А взвесив, легко можем прийти к тому естественному заключению, что эта партия имела возможность приносить Церкви не более пользы, чем и противная партия — зилотов.

Столкновение двух партий, зилотов и политиков, встречается на пространстве целых веков. В XII в. партия умеренных, уступчивых — партия политиков — чаще противоположной появляется у кормила церковного правления. В XIII в. видим почти то же самое, если не будем принимать во внимание положение византийских патриархов в Никее, — положение, не дающее твердых оснований для более точных выводов о силе и значении двух рассматриваемых нами партий. Но в том же XIII в., точнее в конце его, довольно ясно можно замечать, что партия зилотов крепнет и усиливается, лучше формируется и начинает отличаться большей определенностью принципов. А в XIV в. зилоты явно торжествуют над своими противниками. Этот последний факт рельефно отмечен и профессором И. Е. Троицким в его обширных. статьях «Арсений и арсениты». Понимая арсенитское движение и борьбу арсенитов с противниками, как обнаружение известного рода принципов, которыми арсениты отличались от их противников, автор справедливо находит, что принципы арсенитов, разумеется, не в чистом и первоначальном их виде, наконец в XIV в. одерживают верх над принципами противоположной стороны. Приведем его собственные слова. Но для того, чтобы были более понятны эти слова, мы должны сказать, что, различая, как делали мы, два направления в жизни иерархии изучаемого времени, он одно из них определяет как такое направление, которое руководилось преимущественно монашескими идеалами (у нас — «зилоты»), а другое, как такое, которое держалось сферы интересов белого духовенства (у нас — «политики»).[847] Автор статей «Арсений и арсениты», подводя итог движений арсенитских и противоарсенитских, пишет: «Окончательное торжество монашества (по нашему — партии зилотов) над белым духовенством (по нашему — партией политиков) по вопросу о занятии высших мест в иерархии, и следовательно по управлению Церковью, совершилось во времена так называемых исихастских споров (1340—1359 гг.) Движение, вызванное этими спорами, имело уже исключительно монашеский характер. Оно разрешилось полным триумфом афонских иноков, предводимых Григорием Паламой, над Константинопольским патриархом Иоанном Калекой (1337—1347 гг.) и над придворным ученым Никифором Григорой.[848] На победу их над этим патриархом можно смотреть, как на победу монашества над белым духовенством. Это был последний патриарх на Константинопольком престоле из белого духовенства, как один из его предшественников, Иоанн Глика (1315—1320), был последним патриархом из государственных сановников. С этих пор высшие места в иерархии исключительно уже замещаются монашествующими, а Константинопольский патриарший престол надолго делается достоянием питомцев св. горы Афонской».[849] Борьба партий замолкла.

Спрашивается: какой получился результат той преимущественно глухой борьбы, которая в течение веков велась между зилотами И политиками? Самое лучшее из того, чего домогались зилоты, по Нашему мнению, состоит в стремлении поставить Церковь в такое Положение, чтобы она могла совершать свое дело и исполнять свое Назначение без какого‑либо неблагоприятного для ее успехов вмешательства со стороны византийской царской власти. А самое важное и серьезное из того, чего добивались политики, по нашему мнению, исчерпывается их стремлением поддерживать духовное просвещение в интересах народного религиозного образования или, по крайней мере, разумного понимания христианских истин. В ка кой мере зилоты достигли своей цели, а политики — своей? Что касается цели, поставленной себе зилотами и сейчас нами указан ной, то она осталась ими недостигнутой. На этот вопрос дает краткий, но основательный ответ автор статей «Арсений и арсе ниты» Он задает себе вопрос: «энергичнее ли стали защищать права Церкви монашествующие представители ее иерархии? Лучше ли эти права были ограждены от покушений со стороны светской власти в их руках?» и отвечает: «Увы! Нет. Среда, в которую вступали иноки, бравшие в свои руки кормило правления Церковью, оказывалась сильнее той, из которой они выходили. Здесь совершалась с ними странная метаморфоза. Вступая в нее (среду), они целиком повторяли историю своих «мирских«предшественников. Таким образом, положение Церкви относительно высшей государственной власти осталось прежнее».[850] Осуществилось ли, с другой стороны, стремление политиков споспешествовать народному религиозному развитию, стремление, «чтобы народ имел ученых наставников и учителей?» К сожалению, тоже — нет. Никифор Григора говорит: «Прежде Церковь богата была между прочим и учителями. Они в различные времена и в разных местах Константинополя объясняли: кто песни Давида, кто послания Павла, кто евангельские заповеди Спасителя. Все те из них, которые были облечены в сан священства, частным образом и поочередно проповедывали божественное слово по домам, в собрании членов се мейства и их соседей (по теперешнему это можно назвать внебогослужебными церковными собеседованиями). Это располагало к жизни по заповедям Божиим, служило к познанию истинной веры и прямо вело к добру. Или лучше: это было духовное орошение слушателей из великого и божественного источника, орошение, которое их изменяло, преобразовывало и располагало к лучшему С течением времени все это исчезло, как исчезли и все другие добрые обычаи, которые точно погрузились на дно морское. Этого рода опустошение отсюда простерлось и на другие Церкви. И вот души всего христианского мира блуждают точно по какой‑нибудь непроходимой и безводной пустыне. Вместе с тем, как угас животворный луч слова и учения, все слилось в безразличную массу; люди впали в бессмысленное состояние и не стало человека, который мог бы сам решать, что полезно и какими признаками отличается благочестие от нечестия».[851] Вместо религиозного просвещения наступил мрак невежества и неразумия.

Отчего же такая неудача постигла и зилотов, и политиков? Пространный и убедительный ответ дает изложенная нами история Константинопольских патриархов изучаемых веков. А краткий ответ может быть сформулирован так: каждая из прежде упомянутых партий, находясь у кормила правления, слишком усердно истребляла следы и плоды деятельности другой, оттого и получился тот печальный результат, о котором у нас идет речь.

Познакомившись с умственным, нравственным и церковнообщественным положением византийских патриархов и отчасти подведомственного им прочего духовенства, считаем не лишним для полноты этого очерка сделать замечания о материальном состоянии как патриархов Константинопольских, так и прочих лиц духовного сана в том же патриархате. Замечания наши, к сожалению, должны быть несколько отрывочны, что зависит от качества И количества материалов по вопросу, находящихся в нашем распоряжении.

Можно утверждать, что материальное положение Константинопольских патриархов, начиная с последних годов XI в. и до завоевания столицы Греческого царства латинянами (в начале XIII в.), было вполне удовлетворительно. Правда, собственно епархия патриарха Константинопольского была очень невелика. Как и прежде, она ограничивалась самим Константинополем с его предместьями. Поэтому доходы патриарха, если бы они получались от одного Константинополя, едва ли были бы значительны. Но патриарх пользовался правами так называемой ставропигии, вследствие чего материальное положение его достигало значительного процветания. В общем, право ставропигии состояло в том, что при основании какого‑либо монастыря, Церкви или молитвенного дома в епархии какого‑либо митрополита или епископа, патриарх, через водружение от своего имени креста, причислял известный монастырь, приходский храм или молитвенный дом к своему ведению, так что вследствие такого причисления монастырь, Церковь, часовня выходили из‑под ведения местной епископской или митроПолитской власти. Последствием этого отчисления, между прочим, было и то, что сбор доходов как с самых монастырей и Церквей, так и соседних с ними селений, поступал в казну патриарха. Нужно еще заметить, что в то время как прочие греческие патРиархи пользовались правом давать ставропигии только в пределах своих патриарших округов, Константинопольский иерарх мог раздавать старопигии и подчинять своей власти монастыри, Церкви и молитвенные дома и вне своего округа по всему Востоку.[852] Есть основание полагать, что в XII в. патриарх Константинопольский владел весьма многими ставропигиями и что они приносили ему значительные доходы. Во времена Феодора Вальсамона, т. е. в конце XII в., встречалось много митрополитов и архиереев, «негодующих на патриаршие ставропигии и утверждающих, что они посылаются в их пределы в противность правилам». Оппоненты в своем противодействии распространению ставропигий опирались на то, что лица, которым вверено управление ставропигиями, обращаются с местными архиереями надменно, «не удостаивают их и слова».[853] Но, конечно, не этот один мотив заправлял оппозицией: архиереям было невыгодно через ставропигии лишаться своих доходов. Это видно из того, что у некоторых архиереев возникали препирательства с патриархом прямо из‑за доходов, соединенных со ставропигиями.[854] Архиереи, «негодующие на патриаршие ставропигии», во времена Вальсамона домогались от императоров и патриархов византийских «отмены ставропигий». Но просители, конечно, удовлетворены не были. Вальсамон по этому поводу пишет: «Со стороны Святейшей Великой церкви прямо отражено было нападение митрополитов и епископов указанием на долговременный церковный неписаный обычай».[855]

Если материальное положение патриарха Константинопольского в XII в. было обеспеченным, то нельзя того же сказать о митрополитах и епископах и прочем духовенстве этого же века. Вот, например, что говорится в письме Феофилакта Болгарского к патриарху, Николаю Грамматику, по поводу тех притеснений, какие приходилось переносить епископам и прочему духовенству от сборщиков податей. Сборщиками податей «все разыскивается и взвешивается, так что безумие доходит до измерения плоти и костей, — говорит образно писатель. — Они (сборщики податей) полагают, что епископ не испытывает голода, что у него все рождается из земли без посева и обработки; что реки его влекут на дне своем самородное золото; что собаки рождают ему коней и лошаков, что у служителей всегда все ново». Быть может, не без преувеличения автор письма говорит: «Клириков лишают последней одежды и оставляют нагими». На основании писем Феофилакта, справедливо можно заключать, что духовенство в конце XI и начале XII вв. обязано было платить подать со своих земельных участков и что оно не было свободно от других многочисленных разнообразных казенных поборов. Духовенство вместе с прочим селением было отдано в жертву многочисленной, своекорыстной, адной толпы сборщиков податей и дозорщиков. Феофилакт просит Мратриарха пойти с ходатайством к императору Алексею Комнину дб избавлении духовенства и народа от несправедливостей сборщиков податей и привязчивости дозорщиков.[856] Сколько знаем, в царствование Алексея Комнина не произошло никаких перемен, выгодных для духовенства в указанном отношении. Существенные дблегчения для духовенства, имевшего дело с земельным владением, совершились лишь в царствование Мануила Комнина, в середине XII в. Этот император издал несколько законов, которые Давали духовенству различные привилегии по части владения земельными участками и которыми весьма решительно ограничена привязчивостью всяких дозорщиков к духовенству по тому же доводу.[857] О материальной необеспеченности духовенства в конце XI щ начале XII вв. весьма ясно свидетельствует, кроме вышеприведенного письма Феофилакта, одна новелла императора Алексея Комнина. В новелле этого императора (выданной в 1093 или 1108 роду) указывается следующий замечательный факт: некоторые игуЦены монастырей и другие монашествующие лица — экономы и даже простые монахи, а также клирики Софийского храма, вообще все духовные лица, получавшие средства к жизни от должностей ИЛИ каких‑либо служений, неохотно принимали архиерейский сан архиерейское служение вдали от Константинополя. Указанных Кандидатов в архиереи устрашала бедность, которую им пришлось переносить с возведением в архиереи к недостаточным по материальному положению Церквам. Чтобы сколько‑нибудь улучшить положение архиереев в бедных епархиях, под которыми здесь разумеются епархии, попавшие во власть мусульман и крестоносцев, император Алексей постановил следующее определение: «Пусть некто из них (из числа вышеуказанных кандидатов в епископы) Be отказывается подъять иго архиерейства; ибо все они с этих порбудут пользоваться (и по поставлении в архиереи) принадлежащими им игуменствами, экономиями и другими служениями и должностями (конечно, номинально), и, приняв совершительный чин (епископство), должны владеть получаемыми и от прежних должностей Доходами, доколе не получат облегчения в их тяжкой доле и не Достигнут благополучия во вверенных им по избранию Церквах».[858] Как известно, часть Византийской империи в XI и дальнейшие века постоянно оставалась во владении мусульман, пока и вся империя не сделалась достоянием турок, поэтому надежды императора на улучшение положения архиереев в мусульманских епархиях были простой мечтой. Тому же императору Алексею принадлежит новелла, изданная в 1086 г. и представляющая собой повторение одной новеллы императора Исаака Комнина. В этой новелле указаны нормы тех сборов, какие должны получать епископы со своих пасомых для личного их продовольствия, а также заключалось урегулирование платы, взимаемой архиереями с лиц, посвящаемых во священники.[859] О материальном положении священников и прочего клира в XII в. мы мало знаем. С уверенностью можно полагать, что оно было не блестяще. Об этом можно думать на том основании, что клирики этого времени слишком неразборчиво хватались за всякие занятия, могущие улучшить их благосостояние. Они открывали какие‑то «мироваренные заведения» и содержали «бани»: такого рода занятия, которые один патриарх XII в. относит к числу занятий «бесчестных и постыдных».[860]

Вообще твердых выводов относительно степени обеспеченности греческого духовенства в Константинопольском патриархате в конце XI и XII вв. сделать нельзя. Можно только сказать, что до Мануила Комнина оно было очень незавидно, а со времени этого царствования несколько улучшилось или, по крайней мере, должно было улучшиться. Еще скуднее наши сведения о материальном положении того же духовенства от начала XIII в. до шестидесятых годов того же столетия. Разумеем эпоху латинского владычества в Константинополе. A priori можем утверждать, что в это время положение патриарха Константинопольского, проживавшего в Никее, по части материальной обеспеченности было незавидным. Вероятно, то же латинское владычество в Константинополе отражалось неблагоприятно и на материальном положении прочих архиереев Константинопольского патриархата. Из рассматриваемой эпохи ясное указание на материальное состояние архиереев встречаем лишь одно. Вот оно. Историк Пахимер, говоря о последнем Константинопольском патриархе, проживавшем в Никее, делает такое замечание о нем: «Никифор, бывший митрополит Эфесский, избранный, конечно, собором, однако же больше по желанию царя, прибыл в Никею (на патриаршество) со множеством собранного в Эфесе золота».[861] Полагать нужно, что богатство Никифора, человека невысоких нравственных качеств, приобретено им незаконными путями, и вообще этот пример богатого архиерея и патриарха едва ли не представлял собой исключение в изучаемое время. Что как Никифор, так и другие архиереи этого времени если обогащались, то обогащались незаконными путями, к такому заключению отчасти уполномочивает нас свидетельство Григория Кипрского, патриарха последней четверти XIII в. Описывая жизнь св. Евфимия Мадитского, Григорий влагает в уста этого святителя между прочим такие слова: «Знаю и верно знаю, но лучше бы не знать, что после меня (Евфимий жил в XI в.) станут продажным образом давать хиротонию, будут предоставлять честнейший сан не достойным получить его, а могущим предложить больше серебра, не добродетель будут ценить, обращать внимание не на образ жизни, а на золото и численность его, себя будут пасти, по выражению Писания, а не овец».[862] Думаем, едва ли патриарх Григорий стал бы цитировать приведенные слова Евфимия, если бы они не оправдывались печальным опытом. Нужно при этом помнить, что Григорий пережил эпоху Никифора и знал положение дел в Эфесе. Если наша догадка о незаконных путях, какими Никифор сумел накопить много денег во время бытности митрополитом в Эфесе, не лишена вероятности, то самый этот факт — обогащения при помощи симонии — ясно дает разуметь, что обычные способы материального приобретения в изучаемое время были скудны. На скудность материальных средств, какими располагали епископы во время пребывания греческой столицы в Никее, по нашему мнению, хорошо указывает та падкость на деньги, какую обнаружили епископы все того же времени при одном очень знаменательном случае. Михаилу Палеологу, не имевшему никаких прав на корону, захотелось во что бы то ни стало проложить себе торную дорогу к престолу; для этой цели он стал подольщаться к одним, старался ублаготворить других. Средство это имело очень значительный успех и в отношении к сонму епископов. Историк повествует следующее: «Михаил Палеолог отнес содержание патриарха и особенно архиереев на счет казны»; [863] причем «Палеолог, — продолжает историк, — сам брал и выдавал (архиереям) все нужное, вменяя себе в честь давать больше надлежащего, и поступал таким образом с лукавой целью ослепить глаза духовенства и приобрести его расположение. Выдавая им подарки, он ежеминутно (?) располагал их к себе со всей силой. В самом деле, между ними не было никого, кто не превозносил бы его похвалами».[864] Само собой понятно, Палеолог мог «ослеплять глаза духовенства» и вызывать у него всяческие «похвалы» только в том случае, если архиереи были бедны и значительные деньги им были в диковинку. Состоятельный человек, как известно, не только не прельстится подачкой, но даже отринет ее.

Положение Константинопольских патриархов и других епископов этого патриархата в материальном отношении в остальной период существования Византийской империи было не одинаково. Оно было благоприятнее до двадцатых годов XIV в., а с этого времени заметно и сильно ухудшается. Материальный кризис духовенства совпадает с быстро увеличивающейся скудостью самого государства.