При пользовании Аматом не нужно упускать из внимания и того обстоятельства, что мы имеем дело не с оригинальным текстом истории, а с переводом, который сделан не везде буквально, но с сокращениями в одних местах, с дополнениями в других, притом же с дополнениями иногда крайне неудачными, особенно о лицах и событиях, касающихся Византии.[280] Все такие изменения следовало бы строго выделить, прежде чем избирать Амата в руководители. К сожалению, опыт доказал, что эта задача не так легка, как может показаться с первого взгляда.[281]

5) Хроника Касинского монастыря Льва,[282] касинского библиотекаря, впоследствии (XII в.) епископа Остийского, младшего современника Амата, написана по поручению касинского аббата Одеризия (преемника Де–зидерия) и, согласно с главной задачей — изложением истории монастыря, начинается с основания Монтекасино и доводитсядо 1075 г. (окончить хронику автор не успел). Хроника не ограничивается узкой сферой монастырских дел, но касается многих лиц, стоявших в известном, хотя и отдаленном, отношении к монастырю, в том числе норманнов и греков. В ней автор в хронологическом порядке применительно к январскому летосчислению[283] излагает события, руководствуясь разнообразными источниками:[284] личным опытом, рассказами очевидцев (в том числе аббата Дезидерия и Яквинта), разными документами из монастырского архива (в том числе реляцией послов папы Льва IX о сношениях Рима с Константинополем), «Диалогами» Дезидерия, письмами Петра Дамиани, «Историей» Амата и каким–то неизвестным сочинением, может быть, древними касинскими анналами.

Известия о греках и их отношениях к норманнам Лев почерпнул для своей хроники в ее окончательном виде[285] у Амата.[286] Показаниями Амата о более ранних событиях он пользовался с осторожностью, внося из другого, неизвестного источника, подробности, изменения и поправки,[287] относительно же событий с 1040 г. доверял показаниям Амата вполне, и если делал дополнения (на основании свидетельства очевидцев), то лишь фактами, незатронутыми Аматом, оставляя факты, сообщенные последним, без изменения. Такое отношение к Амату показывает, что Лев Остийский не чужд критики и заботился о достоверности рассказа. Действительно, как о норманнах и греках, так и о других предметах, составляющих содержание его хроники, он пишет согласно с истиной, басен не допускает, и если какие легенды внес в первую редакцию хроники, то во второй их выбросил. Поэтому исследователи справедливо высоко ставили значение этого памятника. Значение его для истории Византии и византийского владычества в Италии не ослабляется даже тем обстоятельством, что в нашем распоряжении есть теперь история Амата — главный его источник; хроника Льва, пользовавшегося оригинальным текстом истории, может служить для проверки имеющегося в наших руках перевода. Дополнения, заимствованные из неизвестного источника и из показаний очевидцев, чрезвычайно ценны.

6) Продолжение хроники Льва,[288] составленное в XII в.[289] преемником его по званию библиотекаря Петром Диаконом и доведенное до 1138г., вообще считается памятником ненадежным;[290] автор слишком легковерен, слишком большое пристрастие питает к легендам, к подложным и подозрительным привилегиям и донациям. Эта особенность ослабляет и тот ограниченный интерес, какой имеют для нас внесенные им в хронику краткие заметки об отношениях византийского императора Михаила Парапинака к Касинскому монастырю и об отношениях Роберта Гвискара к Византии.

7) Касинские анналы, называемые также хроникой Анонима Касин–ского[291] (правильнее было бы сказать «анонимов»),[292] обнимающие в разных кодексах различное время на протяжении от 1000 до 1212 г., не лишены значения для XII и XIII в., но для XI в., в частности для истории греческих владений в Италии, не имеют почти никакой важности. Не говоря уже о том, что для событий XI в. это источник не самостоятельный,[293] он не дает нам никаких новых сведений, ограничиваясь лишь двумя краткими, имеющими некоторое отношение к делу заметками (под 1053 и 1080 гг.).

8) Деяния Роберта Гвискара Вильгельма Апулийского,[294] писателя конца XI и начала XII в., — сочинение, начатое по просьбе папы Урбана II, следовательно, не ранее 1088 и не позже 1089 г., и оконченное при Роджере, сыне Роберта Гвискара, следовательно, не позже 1111г.[295] Несмотря на заглавие, автор не ограничивается личностью Роберта, но рассказывает вообще историю утверждения норманнов в Италии, частью в Сицилии, передает о столкновениях их с греками и сообщает сведениях о византийских императорах, отличающиеся краткостью, за исключением вставки о Романе Диогене и положении при нем Империи, которая обширнее всех других вставок этого рода. События доведены до 1085 г. (до смерти Роберта Гвискара).

Сочинение написано гекзаметрами и изобилует поэтическими образами; в уста действующих лиц влагаются целые речи, на которые, разумеется, нужно смотреть как на плод фантазии автора. Сочинение богато и содержанием, в нем есть данные, которых ни в каком другом источнике не встречаем. Некоторые пренебрежительно относятся к этим данным, видя в них отображение народных сказаний и собственных измышлений автора.[296] Есть доля правды в этом взгляде на происхождение показаний Вильгельма; но было бы односторонне во всех его показаниях (а не в некоторых только) видеть продукт фантазии. Не подлежит сомнению,[297] что он пользовался письменными источниками, как–то: Аматом, к которому, впрочем, обращается лишь в пяти местах,[298] недошедшим до нас сочинением барийского происхождения,[299] простиравшимся до 1051 г., и наконец тоже недошедшим латинским сочинением, послужившим, между прочим, источником для Анны Комниной.[300] Связь с последними двумя письменными источниками придает Вильгельму Апулийскому значение, которое несправедливо было бы у него оспаривать: один из этих источников ставит его сочинение как исторический· памятник наряду с Анной Комниной, другой отводит ему место рядом с Лупом и Анонимом Барийским.

9) Сицилийская история Готфрида Малатеррыбенедектинского монаха конца XI и нач. XII в., написанная по поручению графа Сицилии Роджера (брата Гвискара) не раньше 1099[301] и не позже 1101 г.[302] Хотя деяния Роджера были главным предметом повествования, по заявлению самого автора,[303] однако же он не ограничивает своего кругозора исключительно личностью этого героя, но подобно Вильгельму Апулийскому, в меньшей впрочем степени, касается других предметов, говорит о судьбе норманнов в Италии, их столкновениях с греками, о деятельности Маниака, о Роберте, его отношениях к лже–императору Михаилу. Подобно Вильгельму Апулийскому, Малатерра питает пристрастие к стихам и местами (в последних двух книгах, 3–й и 4–й) передает рассказ в стихотворной форме; не прочь он также вложить в уста своего героя витийствен–ную речь, наполненную богословскими тонкостями и более свойственную монаху, чем неграмотному средневековому рыцарю.[304] Наконец, он выдерживает аналогию с Вильгельмом и со стороны источников.

На свой главный источник указывает Малатерра,[305] говоря, что если в его сочинении события расположены не по порядку и некоторые пропущены, то вину в этом читатель должен отнести на счет лиц, сообщавших автору о событиях, особенно касательно времени, пока он, автор, еще не пришел из–за гор[306] и, следовательно, лично не присутствовал. Устные показания могли быть получаемы автором и от Роджера, и от его окружающих, и вообще от лиц, принимавших участие в делах или слышавших о них. Характер источника не мог не отразиться на характере сочинения: в нем иногда[307] встречаются эпизодические и легендарные подробности, свойственные народному преданию и устному способу передачи. Сообщая эти подробности, автор, по–видимому, и сам не всегда им доверял;[308] тем большей осторожности они требуют от нас. Всего более нужна осторожность относительно той части сочинения, в которой излагаются события до прибытия в Италию Роберта и Роджера, так как лица, передававшие о них автору, сами говорили по слухам. Устные рассказы были главным, но не единственным[309] источником сведений Малатерры. Согласие Малатерры с Вильгельмом Апулийским в некоторых пунктах,[310] по которым этот последний находился в зависимости от латинского сочинения, послужившего источником Анне Комниной, заставляет предполагать, что и Малатерра, подобно Вильгельму, воспользовался этим же источником. Происхождение известий Малатерры определяет уже важность его как исторического памятника. По известиям из недошедшего сочинения он занимает место не ниже других авторов, пользовавшихся им, а по известиям, добытым путем устных рассказов, его произведение принадлежит к разряду первоисточников и заключает массу данных, ниоткуда более не известных (не считая позднейших компиляций из Малатерры): легендарный элемент из этих данных легко может быть выделен и устранен. Ко всему этому сочинение Малатерры отличается стройностью изложения и выдержанностью хронологии.

10) Сицилийская история[311] неизвестного автора (правильнее: авторов),[312] обнимающая события от прибытия норманнов в Апулию до 1282 г., по общепринятому взгляду,[313] составляет в отделе, относящемся к XI в., компиляцию из Малатерры, лишенную всякого значения. Этот взгляд верен до известной степени, но не вполне. Не подлежит сомнению, что автор находился в тесной зависимости от Малатерры, и каждая страница его истории может быть приурочена к соответствующему месту своего источника.[314] Способ пользования источником состоял в том, что некоторые рассказы Малатерры автор совершенно выпускал, равно как и некоторые подробности относительно местностей, числа войск и т. д., другие рассказы он старался передать в сокращении, причем сокращение не всегда ему удавалось[315] и самое понимание источника не всегда правильно.[316] С этой стороны компиляция не представляет никакой цены. Но вместе с тем есть в ней особенности, заслуживающие внимания; это именно, не говоря уже о различии в чтении собственных имен, некоторые вставки и изменения, сравнительно с текстом Малатерры. Есть вставки и изменения, принадлежащие лично автору и вызванные приверженностью его к норманнам,[317] в частности уважением к Роджеру,[318] или преданностью римско–католической Церкви.[319] Но две вставки (из них одна относящаяся к истории падения византийской власти в Италии) по характеру своему таковы, что не могли быть выдуманы автором и предполагают заимствование из письменного источника.[320] Так как источник нам неизвестен, то эти две вставки придают сочинению некоторую важность.

11) Краткая норманнская хроника,' написанная неизвестным автором при Вильгельме III, герцоге Апулии (1111 — 1127),[321] названная так издателем, потому что заключает краткое описание деяний норманнов в Италии, от 1041 до 1085 г., расположенное по флорентийской системе мартовских годов (calculus Florentius, с 25 марта текущего года). Хроника обнаруживает сходство с сочинениями Лупа, Вильгельма Апулийского и Ромуальда Салернского; но сходство невозможно объяснить заимствованиями у этих писателей,[322] потому что при сходстве между ними в общем есть различие в частностях, причем как Луп сообщает некоторые подробности, которых нет в краткой хронике,[323] точно так же и хроника заключает факты, которых не находим у Лупа;[324] иногда различие доходит до значительного разногласия в показаниях.[325] Правильнее объяснять дело общностью источников, тем, что у автора хроники было под руками два памятника: одним из этих памятников, может быть, не дошедшими до нас Тарентинскими анналами,[326] описывавшими преимущественно местные события,[327] пользовался также, кроме автора хроники, Луп, а другим — Вильгельм Апулийский и Ромуальд Салернский.

Ввиду зависимости хроники от несохранившихся памятников она не лишена значения. Пренебрежение к ней ученых обусловливалось неосновательным взглядом на отношение ее к хронике Лупа. Оценивая ее значение по сравнению с хроникой Лупа, нужно сказать, что краткая хроника дает более верные хронологические показания и во многих местах превосходит хронику Лупа фактическими данными. Это составляет особенность не только сведений, имеющих местный интерес, но и заметок о византийских императорах.[328]

12) Хроника Ромуальда Салернского' начинается от сотворения мира и доведена до 1178 г. Для XII в. она имеет важность как памятник первоначальный, принадлежащий достоверному свидетелю и политическому деятелю,[329] но для XI в. это памятник производный, основывающийся на более ранних источниках. За исключением интерполяций из хроники Лупа, обязанных своим происхождением позднейшим переписчикам и чуждых тексту Ромуальда,[330] в хронике последнего обнаруживается сходство с хрониками Льва Остийского,[331] Анонима Касинского[332] и Амальфийской.[333] Доказано,[334] что это сходство зависит от того, что Ромуальд пользовался потерянными для нас Касинскими анналами (отсюда сходство со Львом и Анонимом) и тоже не дошедшим до нас, но известным Анне Комниной, Вильгельму Апулийскому и Малатерре, латинским сочинением (отсюда сходство с Амальфийской хроникой). Кроме этих источников, у Ромуальда находят еще признаки пользования краткой историей пап (послужившей также источником для Бонизо, Сутрийского епископа) и списками византийских императоров и римских пап. Сведения, относящиеся к византийской истории, заимствованы Ромуальдом из латинского сочинения и списка византийских императоров; они заключаются в показаниях о преемственности византийских императоров, о столкновениях греков с норманнами и о вступлении на престол Алексея Комнина.

Интерес хроники Ромуальда сосредоточен для нас на этих показаниях, особенно на подробном сообщении об Алексее Комнине. Есть, впрочем, особенности, умаляющие авторитет Ромуальда. Время царствования византийских императоров показано у него не везде верно, из чего можно заключить об испорченности его списка. Сообщения о событиях достоверны, начиная с 1073 г.,[335] до того же времени многие оказываются фактически неверными, — обстоятельство, которое может быть объясняемо тем, что неизвестный автор латинского сочинения сообщил недостоверные данные о событиях, относительно которых он не был современником и очевидцем, а Ромуальд с одинаковой доверчивостью отнесся к сочинению в полном его составе.