Зная о существовании недовольных избранием Стратиотика и надеясь встретить у них поддержку, предпринял забавную демонстрацию племянник (сын брата) императора Мономаха, Феодосий. Он, тотчас после провозглашения Стратиотика, собрал родственников, слуг, соседей и знакомых и направился из своего дома через площадь ко дворцу, громко объявляя, что несправедливо поступлено с ним, ближайшим родственником и наследником царским. Придворные евнухи, узнав о возмущении, приготовились выслать против Феодосия дворцовую стражу из греков и варягов. Но тот, получив сведение об их намерении, отправился в Великую церковь в полной уверенности, что недовольный правительством патриарх примет его сторону, соберется, по обыкновению, толпа народа и провозгласит его императором. Патриарх, хотя питал в душе недовольство, не считал однако же возможным действовать против правительства; подобно тому как он покорился совершившемуся на почве законности факту, когда был вызван для коронования Стратиотика, так точно и теперь не находил нужным помогать безумной и противозаконной затее. Никакого предварительного совещания и договора с Феодосием у него, очевидно, не было,[748] и когда последний вместе со своим сыном и с некоторыми из приверженцев, которые не успели еще разбежаться при вести о движении на них войска, подошел к храму Св. Софии, церковные двери оказали запертыми по приказанию патриарха. Феодосий был арестован и отправлен в ссылку в Пергам; то же сделано с главнейшими из его приверженцев. На византийцев этот эпизод произвел впечатление потешной затеи, и они сложили про Моно–маха — «глупца» насмешливый стих.[749]

Предприятие Феодосия Мономаха было личным его делом; в основе его не скрывалось никаких более глубоких интересов, ни общегосударственных, ни сословных, ни партийных. Оттого оно потерпело такое фиаско. Совсем другой исход имело предприятие стратигов, людей военного сословия, выступивших при Стратиотике с намерением отвоевать первенствующее политическое место, с которого они были удалены людьми мирных занятий, евнухами и царскими прислужниками, учеными, лицами духовными. Преобладание гражданских лиц при дворе и в управлении, предпочтение, оказываемое им императорами, преемниками Василия II, выгоды, извлекаемые ими из императорского предпочтения, все это раздражало воинов, несших, особенно начиная с Мономаха, усиленные труды по защите государства от многочисленных врагов, преимущественно турок, и не пожинавших плодов от своих трудов. С каждым годом усиливался антагонизм между двумя сословиями подданных — воинами и гражданами. Антагонизм, зародыш которого коренился, быть может, еще в особенностях военной реформы Диоклетиана и Константина Великого, заявил о себе при Мономахе в бунте Торника, но тогда он был второстепенным мотивом, уступая первенство антагонизму между двумя главнейшими частями государства — Западом и Востоком. При Стратиотике он выдвинулся на передний план и оттеснил интересы племенные и этнографические.

В этой борьбе за политическое преобладание военного сословия первый шаг был сделан 27 марта 1057 г., или около того времени. 27 марта приходилось на Великий четверг — день, когда раздавалась царская руга. Несколько заслуженных, но неоцененных по заслугам воинов, в том числе магистр Исаак Комнин, магистр Катакалон Кекавмен, вестарх Михаил Вурца, Константин и Иоанн Дуки, прибыли к этому времени в Византию просить царя не оставить их своим вниманием и щедротами, произвести в следующий чин и т. д. Император дал аудиенцию, но отнесся немилостиво,[750] стал упрекать за сделанные ими, в качестве военачальников, ошибки и не удовлетворил их просьб. Они сделали попытку подействовать на царя через его первого министра, Льва Параспондила, но тот принял их еще с большей суровостью, чем сам император. Оскорбленные стратиги, не выезжая из Византии, сговорились свергнуть Стратиотика и возвести на его место Исаака Комнина; они скрепили свой договор клятвой и разъехались по домам, в Малую Азию. К заговору пристали и другие военачальники, члены знатных фамилий: Никифор Вриенний, оскорбленный тем, что Стратиотик, возвратив его из ссылки, отказал в просьбе возвратить конфискованное имущество, проедр Роман Склир, сыновья Василия Аргира, Никифор Вотаниат. Заговорщики стали подготовляться к восстанию, делая это осторожно и не брезгуя, как например Катакалон Ке–кавмен, даже поддельными документами. Случайное обстоятельство заставило их поторопиться. Никифор Вриенний нанес личное оскорбление приставленному к нему царем в качестве войскового казначея патрицию Иоанну Опсаре. Один из соседних военачальников (патриций Ликанф), ничего не знавший о заговоре стратигов, усмотрел в этом поступке начало возмущения Вриенния против царя, захватил его и отдал в распоряжение Опсары, который ослепил Вриенния и отправил в Византию. Заговорщики, опасаясь, чтобы Вриенний на дознании не обнаружил их заговора, поспешили в Костамону (в Пафлагонии), где жил Исаак Комнин, и 8 июня 1057 г. торжественно провозгласили его императором. К Комнину стали стекаться стратиоты. Он, приняв предварительно все меры, чтобы обеспечить правильное устройство и движение войск, а также чтобы не иметь недостатка в материальных средствах содержания армии, двинулся по направлению к Никее и занял этот город, предоставив свободный пропуск бывшему здесь военному отряду, пожелавшему остаться верным Стратиотику.

Весть о возмущении произвела на Стратиотика и его советников потрясающее впечатление и сначала как бы парализовала всякую энергию. Потом собрался государственный совет для обсуждения вопроса, что следует предпринять при данных обстоятельствах. Решено было озаботиться примирением с правительством враждебной партии, представителем которой был Керулларий, и затем уже, когда водворено будет таким образом единодушие в стенах столицы, собрать западное войско, присоединить к нему ту часть восточного, которая осталась еще верной, и выступить против узурпатора. Примирение с патриархом — искреннее или притворное — состоялось, собралось также и войско, и под предводительством доместика, евнуха Феодора, имевшего ближайшими помощниками Магистра Аарона (шурина Исаака Комнина) и стратига Василия Тарха–ниота, переплыло пролив у Хризополя и через Никомидию придвинулось к Никее.[751] Прежде чем армии — с одной стороны восточная, с другой западная с незначительным контингентом восточного войска — сразились, они провели некоторое время на виду друг у друга, причем войско Стратиотика оказалось хотя и многочисленнее, однако же менее стойко, чем войско Комнина, царские солдаты беспрерывно дезертировали к Комнину и шатание началось даже среди офицеров. Можно догадываться, что дезертировали главным образом из двух восточных отрядов армии Стратиотика, чувствовавших племенное и этнографическое тяготение к отрядам, состоявшим под командой Комнина, македоняне же оставались верны, по крайней мере известно, что они настаивали на необходимости скорее сразиться. Неподалеку от Никеи произошла битва.[752] Исаак Комнин командовал центром своей армии, Кекавмен левым крылом, Роман Склир правым. В царской армии евнух Феодор стоял в центре, Аарон на левом крыле, Василий Тар–ханиот на правом. Сначала успех склонился на сторону царского войска. Аарон мужественно ударил на правое неприятельское крыло, обратил в бегство и пленил Романа Склира; солдаты его напали на неприятельский центр и серьезная опасность грозила даже лично Исааку Комнину. Момент был решительный, но храбрый Катакалон Кекавмен переменил роли. Он вре–зался в правое крыло царской армии, предводимое Тарханиотом, погнал его перед собой и произвел страшное смятение в рядах своих противников, смятение распространилось даже на отряды Аарона, ободрив смущенное первой неудачей войско Комнина. Началась жестокая резня, кончившаяся всеобщим бегством и совершенным поражением императорских войск. Комнин остался победителем, и евнух Феодор, отказавшись от всякой мысли возобновить сражение, стал тайно сноситься с победителем.[753] На третий день после победы Комнин прибыл в Никомидию.

Положение Стратиотика было отчаянное: ему оставалось или очистить место победителю, или войти с ним в компромисс. Он готов был уже прибегнуть к первому средству — отречься от престола, — но приближенные склонили его попытать последнее — начать с Комниным переговоры. Прежде чем к ним приступить, Стратиотик, не доверяя верноподданническим чувствам византийцев, заставил всех сенаторов присягнуть и дать подписку в том, что они никогда не признают царем Комнина и не воздадут ему чести, подобающей царю. Затем к Комнину было отправлено посольство, состоявшее из проедра Константина Лихуда, проедра Феодора Алопоса и ипата философов Михаила Пселла. Хотя Пселл занимал в посольстве последнее место, но как более других красноречивый, он говорил от имени остальных. В грамоте, которая вручена была послам, Комнину предлагалось усыновление, достоинство кесаря и второе после императора место, под условием, чтобы он сложил оружие. Послы, получив сначала от Комнина удостоверение в личной своей безопасности, переплыли 28 августа пролив и явились в неприятельский лагерь; допущенные к Комнину, они удостоились беседы с ним о разных посторонних предметах, угощены и отведены в приготовленные для них палатки. На следующий день, 29 августа, дана была послам торжественная аудиенция в присутствии войска. Комнин, приняв грамоту и выслушав из уст Пселла тождественные с содержанием грамоты предложения от Стратиотика, которые встречены были окружающими и войском громким выражением неодобрения, распустил собрание и остался наедине с послами.

Комнйн обещал, как скоро эти условия будут исполнены, сложить оружие и распустить войско. На следующий день, 30 августа, послы были отпущены. Когда они вручили Стратиотику ответную грамоту Комнина и передали устно все, что им поручено было передать, Стратиотик был чрезвычайно обрадован.

Послы явились в лагерь, грамота прочитана вслух и всем понравилась. Когда же, оставшись наедине, послы сообщили еще дополнительный секретный пункт, обрадованный Комнин тотчас отдал войску приказ расходиться по домам. Положено было, что завтра послы уедут в столицу и известят царя, что Комнин через три дня прибудет на берег пролива, как раз напротив императорского дворца, и оттуда переправится к своему нареченному отцу, как его усыновленный сын и кесарь.[754] Но в тот самый день, как это было решено и все таким образом окончательно улажено, в Византии случились обстоятельства, сообщившие делу совершенно другой оборот.

После победы Комнина движение в Константинополе в пользу победителя с каждой минутой все более возрастало. Некоторым сдерживанием, по крайней мере формальным, служила подписка, взятая Стратиотиком с сенаторов. Но когда Стратиотик заключил с Комниным договор, причем и содержание секретного пункта, скрываемого Стратиотиком от византийцев, так или иначе стало известно, тогда последние нити были порваны. 31 августа некоторые из сенаторов, людей знатных и властных (магистр Михаил, сын Анастасия, патриций Феодор Хрисилий, патриций Христофор Пиррос, начальники этерий) в сопровождении народной толпы явились в храм Св. Софии и потребовали, чтобы патриарх[755] вышел к ним из своих покоев. Патриарх велел запереть входы на верхние галереи храма, сам явился на них и стал призывать бушующую толпу к спокойствию, а вместе с тем, чтобы узнать в точности, в чем дело и чего от него хотят, выслал своих племянников, Никифора и Константина, которых он любил как своих родных детей. Толпа захватила племянников в качестве заложников и объявила, что им не поздоровится, если патриарх не сойдет к ним сейчас же в церковь. Керулларий, не видя другого исхода и опасаясь за участь своих племянников, облачился в фелонь и другие присвоенные его сану знаки и сошел вниз.

Патриарх обещал взять на себя эту миссию. Все это предполагало уже предрешенным вопрос о том, что Комнин должен быть признан императором; речь шла только об устранении формального препятствия. Но препятствие, во–первых, касалось не всех присутствовавших в храме, во–вто–рых, для совести многих было слишком тонкой материей. Когда согласием патриарха отправиться послом вопрос о Комнине был решен, то присутствовавший в храме Феодор, патриарх Антиохийский, провозгласил многолетие царю Исааку Комнину. Толпа подхватила возглашение, грозя местью и разорением всем противящимся царю Комнину. Дело было покончено: тут уже не о документах каких–нибудь следовало хлопотать, а о том, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти Стратиотика от насильственных действий со стороны народной массы. Керулларий отправил к Стратиотику митрополитов с предложением оставить дворец и поспешить к нему, под прикрытие св. Великой церкви; к этому присоединено было затем решение, принятое под влиянием большинства собравшихся вокруг Керуллария, — постричь Стратиотика. Стратиотик, несмотря на то, что имел в своем распоряжении дворцовую стражу, не оказал никакого сопротивления. Он спросил только: «Что мне патриарх готовит взамен оставляемого царства?» — и когда митрополиты ответили: «Царство Небесное», он, взглянув на свои красные туфли, принадлежность императорского достоинства, сказал: «За них Михаил не продает благочестия», отшвырнул их прочь с ног и склонил голову для пострижения. Стратиотик прибыл в Великую церковь в монашеском облачении, был приветливо встречен Керулларием, поселился в патриарших покоях, а оттуда, когда волнение утихло, перешел в свой собственный дом.[756]

С того момента, как началось в Византии враждебное Стратиотику движение, в лагерь Комнина один за другим стали прибывать вестники, спешившие, наперегонки друг перед другом, порадовать его приятными новостями. Когда состоялось окончательное решение в храме Св. Софии, патриархом был отправлен вестник, который и сообщил Комнину более толковые сведения, передал об его избрании в императоры и о том, что уже делаются приготовления к его встрече. Въезд в столицу назначен был на следующий день, 1 сентября, ночь положено было пробыть в лагере и послы Стратиотика получили приказание удалиться в свои палатки. Они провели тревожную ночь в неведении насчет собственной своей судьбы, особенно Пселл, который вел переговоры и теперь припоминал смелые суждения, какие позволял себе высказывать. На следующее утро Катака–

К полудню Комнин прибыл на берег пролива. Сюда причалил царский дромон, на нем Комнин переплыл на другой берег и вечером совершил триумфальный въезд в Византию.

На следующий день, 2 сентября 1057 г., был торжественный выход в Великую церковь, Комнин был коронован и провозглашен императором.[757]

Род Исаака Комнина не был из древних, мы знаем его отца, но наши сведения далее не идут. Нго отца звали Мануил,[758] при Василии II он охранял Никею от Варды Склира. Никифор Комнин, назначенный Василием II правителем Васпуракана, в 1026 г. поднявший знамя восстания против Константина VIII и за то ослепленный в 1027 г., был, по всей вероятности, брат этого Мануила. Никифор Комнин потомства не оставил, но у Мануила было два сына, Исаак и Иоанн, и дочь.[759] Сыновья Мануила были поручены отцом императору Василию II и им отданы на воспитание в Студийский монастырь, потом взяты ко двору и получили назначения. Старший, Исаак, женился на Екатерине, принадлежавшей к болгарскому царскому роду,[760] дочери болгарского царя Самуила,[761] сестре Аарона.[762] От этого брака у Исаака родились: сын Мануил и дочь Мария. Мануил упоминается тогда, когда Исаак был еще стратопедархом (с каковой должности был смещен Феодорой), ко времени вступления Исаака на престол его уже не было в живых, оставалась только Мария, которая пережила отречение отца от престола и в момент его отречения не была еще замужем.' Младший брат, Иоанн Комнин, женился на Анне, дочери Алексея Харона, управлявшего Италией,[763] и Далассины (жены Харона). От этого Иоанна Комнина и жены его Анны родились 3 дочери и 5 сыновей, из которых один, Алексей Комнин, в 1081 г. вступил на престол.[764]

Исаак Комнин, сменивший Стратиотика в 1057 г., был по своему характеру истый солдат, проникнутый однако же чувством глубочайшего самолюбия. Изнеженности он не знал, был умерен в пище и питье, отдыхе, сне и во всем другом. Мягкий и приятный в домашней жизни, он, как скоро дело касалось службы, становился серьезен, суров и резок. Таким он проявлял себя всякий раз, когда приходилось заниматься делами и действовать публично, в кругу сенаторов, так что сенаторы замирали в неподвижной позе, объятые страхом. Дела военные он знал прекрасно, обладал искусством военачальника и был страшен для врагов, умел также найтись там, где требовалась своего рода дисциплина, точность, порядок, как–то: в вопросах финансовых; но в науках не был силен, знанием законов не обладал, предоставлял другим разбирать дела и постановлять решения. Он не доходил, впрочем, до крайности, обнаруженной некоторыми другими солдатами на царском престоле, которые презирали науку и ученых; учеными он не пренебрегал и сознавал пробел в своем образовании, стыдился его, всячески скрывал. Являясь в заседания сената, он становился молчалив, несмотря на то, что при других случаях бывал речист; если начинал говорить, то говорил медленно, долго собираясь с мыслями, обдумывая каждое слово; многословить он предоставлял другим, со своей стороны считал достаточным для обнаружения воли жест, движение руки, наклонение головы, а если подавал звук, то каждое слово было под счетом. Такой системы он держался с той целью, чтобы как–нибудь не обнаружить суждения опрометчивого, в форме несообразной с царским достоинством. С этой же целью он предоставлял другим писать судебные решения и излагать законы — опасался, чтобы не погрешить против правильности языка, не допустить орфографической ошибки. Он сожалел, что многого не знал, хотел узнать от других, более его сведущих, но самолюбие и гордость останавливали его желания. Пселл рассказывает о себе, что часто Комнин, желая выведать что–нибудь от него, делал это с околичностями, искусно опутывал словами и нередко достигал цели; но когда Пселл, догадавшись, к чему клонится речь царя, сразу давал ответ и разоблачал таким образом хитрость, он опускал глаза и краснел, точно в чем уличенный. В высшей степени гордый, Комнин не мог вынести противоречия и обличений, ни прямых, ни косвенных.[765] Высокомерное обращение он простирал не только на посторонних, но и на близких родственников: его брат Иоанн, приезжая во дворец, должен был издали сойти с лошади, подойти пешком и не иначе был допускаем перед царские очи, как по предварительному докладу и разрешению, наравне с остальными подданными. Комнин не только в обращении с подданными обнаруживал приемы сурового солдата, но поступал как солдат и в делах государственных, не оценивая и не взвешивая своих действий по примеру того, как он оценивал и взвешивал слова в заседаниях сената: правило его было — брать натиском, штурмом, и все рубить с плеча. Замечая прорехи и слабости в государственном организме, допущенные в предшествовавшие царствования и требовавшие осторожного и постепенного исправления, он без дальних рассуждений стал все ломать и переделывать по–своему, забывая, по словам историка, что и Бог создал мир в шесть дней, и считая немыслимым делать что–нибудь не в один день, а в более продолжительный срок.[766] Лучшим символом принятой Комнином правительственной системы может служить отчеканенная по его приказанию монета, на которой он изображен с обнаженным мечом в руке.[767]