36) Между сербскими землями и Диррахием на западе, Никополем и Элладой на юге, Фессалоникой и Македонией на востоке, Балканами на севере лежала фема Болгария, называвшаяся также именем главного города, сначала бывшая катепанатом,[1680] а потом возведенная в дукат.[1681] Фема была организована из Ново–Болгарии (которую Балканы отделяли от старой Болгарии), после того как эта часть державы царя Самуила, со столичным городом Охридой, была приобретена 30–летними трудами императора Василия Болгаробойцы (Ю18).[1682] В первое время после образования фемы Охрида оставалась ее главным городом, но потом административный центр фемы был перенесен (около 1040 г.) в Скопы (ныне Ускуб), из Скоп (около 1060 г.) в Средец (Сардика, Триадица, София), из Средца (около 1070 г.) опять в Скопы. Мы имеем сведения о стратигах Болгарии при В.асилии II,[1683] но имена стратигов, управлявших фемой при следующих императорах, до Константина Мономаха, неизвестны. Рассказ о восстании 1040 г., коренной причиной которого было не умиравшее среди болгар стремление к свободе,[1684] а внешним поводом — нарушение привилегий, данных Василием II болгарам,[1685] желание византийского правительства уравнять болгар относительно податей с остальным населением Империи, и которое не удалось вследствие свойственной болгарам, как и другим славянским народам, внутренней розни и недоброжелательства,[1686] историк заканчивает замечанием, что император Михаил Пафлагон, сам ходивший в Болгарию, привел там дела в порядок, назначил стратигов в фемы[1687] и затем возвратился в столицу. Но кто именно и в какую фему был назначен стратигом, в частности кто получил назначение на место стратига в Болгарию, не упомянуто. При Константине Мономахе сатрапом (катепаном) Болгарии был евнух Василий Монах, названный так по прежней своей принадлежности к монашескому званию и имевший чин синкелла. Он в 1048 г., вместе с адрианопольским дукой, Константином Ари–анитом, принимал участие в борьбе с печенегами, закончившейся в пользу греков, а в 1053 г., во главе войска своей фемы, участвовал в походе за Балканы против печенегов, из которого ему не суждено было возвратиться; во время отступления византийского войска из лагеря при Великом Преславе (нынешний Эски–Стамбул, близ Шумлы) печенеги сделали нападение и произвели страшное избиение; в числе погибших был и Василий Монах.[1688] На место убитого Василия Монаха назначен был правителем Болгарии Никифор Протевон, известный кандидат в преемники Константину Мономаху, захваченный приверженцами Феодоры и отправленный в ссылку, в монастырь Кузина.[1689] При Константине Дуке катепаном Болгарии был Андроник Филокалес (около 1066 г.), известный тем, что он был посредником в примирении императора с Николицей Делфи–на.[1690] После Филокалеса правители Болгарии имеют резиденцию в Средце и носят звание дук. Константин Дука в конце своего царствования назначил дукой Средца патриция Романа Диогена, который при Евдокии был лишен должности за заговор.[1691] При Михаиле Парапинаке в Болгарии сменилось несколько дук. В первый год по вступлении Парапинака на престол скопийским (резиденция опять в Скопах) дукой был Никифор Карантин. Когда среди болгар началось движение под руководством Войтеха и при участии Михалы Сербского и сына его Бодина, Карантин был лишен должности за медлительность и нерешительность действий. На его место назначен Дамиан Далассин. Новый дука энергично взялся за дело, но в первом же сражении был разбит болгарами. Для управления Болгарией послан был Никифор Вриенний, который усмирил болгар частью оружием, частью обещаниями, за что и был награжден перемещением на лучшую фему, в Диррахий.[1692] Кто управлял Болгарией после удаления Никифора Вриенния — мы не знаем. Скопийский дука Александр Кава–сила был назначен на должность уже приемником Парапинака, императором Никифором Вотаниатом.[1693]

37) К северу от Болгарской и Македонской фем, за Балканами,[1694] лежала фема «Придунайских городов» (tcov Парютргсоу). Она была образована, после разрушения царства Самуила, из старой Болгарии и составляла пограничную фему в собственном смысле, так как за Дунаем находились поселения и кочевья народов, не входивших в состав Византийской империи. Как пограничная фема, она была катепанатом; такой она выступает при Михаиле Парапинаке, но, без сомнения, и раньше стра–тиги ее назывались катепанами.[1695] С тех пор как Василий II посадил стратига а Доростоле (Дерстр, Силистрия),[1696] город этот служил резиденцией придунайской фемы.[1697] Власть Византии была здесь весьма слаба, находилась в положении, до некоторой степени сходном с положением ее в Далматии и Сербии. Придунайские города, представлявшие в своем населении смесь разных народностей и языков[1698] к которым постоянно прибывали новые беспокойные элементы, проникнутые вольным и независимым духом, не мирились с византийской властью, и если допускали ее, то в силу известных сделок. Управление фемой в 1044 г. находилось в руках веста Катакалона Кекавмена, удачно действовавшего против россов во время движения их к Константинополю и обратно.[1699] У него было немало случаев познакомиться и с печенегами; между прочим, знакомство с одним печенегом спасло ему жизнь в 1049 г.[1700] По удалении Кекавмена от управления (вследствие назначения иверийским дукой), место его в придунайской феме занял Михаил, сын Анастасия, бывший до того времени дукой Диррахия, предпринимавший неудачный поход против сербов и, вероятно, наказанный за неудачу перемещением на худшую фему. К нему, как начальнику фемы, обращался в 1048 г. предводитель печенежской орды, Кеген, с предложением услуг византийскому правительству; для этого, переправившись через Дунай, он подошел к резиденции стратига, Дорос–толу. В последовавших затем переговорах с Кегеном Михаил, как местный орган центральной власти, был посредником; ему был приказ из столицы тщательно оберегать переправу через Дунай от полчищ Тираха, соперника Кегена, в чем должен был помогать ему и Кеген со своими печенегами, получившими земли для жительства в придунайской феме. Когда печенежская орда с Тирахом все–таки переправилась через Дунай, Михаил, в союзе с Кегеном, будучи подкреплен македонским и болгарским правителями (Константином Арианитом и Василием Монахом), разгромил ее.[1701] Кто был преемником Михаила — не знаем; упоминание о стратеге фемы встречается только под 1064 г., по поводу вторжения узов. Управлял тогда фемой магистр Василий Абукаб, знаменитый защитник Манцикерта от турецкого султана. В сражении с узами он был разбит, попал в плен, но при содействии одного солдата сумел бежать из плена в Византию, откуда перебрался в Эдессу, к своему отцу.[1702] Наконец, еще один правитель придунайской фемы упоминается при Михаиле Парапинаке, в связи с рассказом о внутреннем брожении в среде придунайских городов по случаю отнятия у них правительством войскового жалованья. Это был Нестор, родом славянин (из болгарской фемы). Он был возведен в чин вестарха, сделан катепаном и отправлен в Дерстр около 1074 г.

Вместо того чтобы подавить движение, он стал во главе недовольных и ходил с войском к Византии добывать Никифорицу, своего личного врага.[1703]

38) К западу от придунайской фемы, по течению рек Дуная и Савы, была последняя византийская фема, с городами Сирмием и Белградом; она называется именем какого–нибудь из этих городов. Фема Белград, с особым стратигом, по свидетельству Константина Багрянородного,[1704] существовала еще при императоре Ираклии, но потом была уничтожена. Она восстановлена Василием II в 1024 г.,[1705] после того как Константин Диоген вероломно погубил славянского князя, управлявшего Сирмием, и овладел его княжеством. Эта фема с севера граничила со страной, занятой уграми, и была поэтому ареной для их столкновений с византийским государством. Первым правителем Сирмия был назначен Василием II Константин Диоген, которому принадлежала не совсем лестная честь вероломного захвата страны. Он оставался правителем фемы до тех пор, пока Константин VIII не перевел его дукой в Фессалонику. Сын Константина Диогена, Роман Диоген, по всей вероятности, прежде назначения своего в Болгарию, тоже управлял Сирмием, и так как он переведен в Сре–дец в конце царствования Константина Дуки, то управление его Сирмием приходится на царствование Исаака Комнина и начало царствования Константина Дуки.[1706] Магистр Никифор Вотаниат, ближайший сотрудник Романа Диогена, вероятно, занял его место по управлению Сирмием; историк, определяя его административное положение, говорит, что он начальствовал над городами по Дунаю,[1707] причем возможно подразумевает фему Белград–Сирмий, так как в придунайской феме управлял тогда Василий Абукаб; вместе с этим последним, Вотаниат сражался против узов и, подобно Абукабу, был взят в плен (1064), из которого скоро освободился. В 1068 г. упоминается в Белграде греческий стратиг Никота; в этом году угорский король Саломон взял Белград, и Никота сдался на капитуляцию, как военнопленный. Спустя некоторое время город был возвращен и Никота освобожден по договору, заключенному византийским правительством с одним из враждовавших с Саломоном его двоюродных братьев, Гейзой.[1708] В начале царствования Михаила Парапинака Саломон опять стеснил сирмийскую фему;[1709] пользуясь, вероятно, восстанием болгар, он вторгся (1072) в греческие владения[1710] и в 1073 г. осаждал Белград.[1711] Но предприятие Саломона, несмотря на поддержку, оказанную ему ку–манами (половцами), не увенчалось успехом. Фема была сохранена и оставалась за греками до тех пор, пока Бодин, сын Михалы, утвердившись на сербском престоле, не завладел ею.[1712]

Глава пятая

В византийском государстве фема была, как замечено выше,[1713] округом военным, судебно–административным и финансовым, — военное дело, судопроизводство и податная система по своей организации находились в ближайшем отношении к устройству фем. Поэтому продолжением и дальнейшим раскрытием представленного в предшествующей главе обзора фем будет очерк названных главнейших отправлений государственной жизни в том порядке, какей определяется их важностью с византийской точки зрения, по которой первое место отводилось податной системе, а следующее затем военному делу и судопроизводству. Но чтобы составить обо всем этом ясное представление, необходимо принимать в расчет характер социально–общественных учреждений, на почве которых были построены государственные учреждения. Следовательно, прежде всего нам предстоит разрешить вопрос: каков был социально–общественный строй жизни в Византийской империи в XI в.

Византийское общество и экономические условия его быта развивались в направлении, какое им дано было вследствие соприкосновения греко–римских обычаев и воззрений с обычаями и воззрениями народностей, вошедших в этнографический состав Империи. Преобладающее значение в этом отношении принадлежало славянскому племени, национальный гений которого играл в судьбах учреждений Восточной Римской империи роль, аналогичную с той, какая в судьбах учреждений Западной Римской империи принадлежала гению германскому. Привнесение славянского элемента в Восточную империю совершалось тем же путем, как и элемента германского в империю Западную, с тем главным отличием, что славяне на два столетия, как в деле мирной колонизации, так и вооруженного занятия греческих областей, отставали от германцев. Первые поселения германцев на римской земле совпадают с началом христианской эры, между тем исторические свидетельства о поселениях славян за Дунаем начинаются (минуя легендарные указания) лишь со времени Константина Великого.[1714] Основание германских государств в Западной Евро–ре произошло в V в., государства славянские — хорватское, сербское и болгарское — основаны только в VII в. по Р. Хр. Славянская колонизация в Малой Азии началась еще позже — тогда, когда славянские государства были уже основаны на Балканском полуострове и когда, помимо областей, отошедших к этим государствам, и другие части европейских владений Византии, Македония, Фессалия, средняя Греция и Пелопоннес значительно были ославянены: из трех больших славянских поселений в Малой Азии, о которых знает история, первое относится к 664 г. (поселение 5000 славян в селении Скевоковоле, в апамейской области, в Сирии), второе — к 687 г. (поселение в Опсикии массы славян, о численности которых можно догадываться по тому, что они выставляли правительству военный отряд в 30000 чел.), третье — к 754 г. (поселение около 208000 славян на Артане).[1715] Несмотря, однако же, на то, что славяне позже германцев пришли в соприкосновение с греко–римским соци–ально–общественным строем, этот последний в момент соприкосновения был тождествен или почти тождествен на востоке и на западе Европы, так что особенности, какие он представляет в последующее время на Востоке, сравнительно с Западом, могут быть объяснены только различием обычаев и образа жизни славян и германцев и отчасти различным отношением правительственной власти в Византии и в западно–европейских государствах.

Три учреждения в социально–общественном строе времен Римской империи обращают на себя особенное внимание по их значению для истории последующего времени: муниципия, колонат и прекарно–бенефи–циальная система. С именем первого учреждения связано представление о поземельной провинциальной аристократии, влиятельном классе посессоров, державших в своих руках обширные имения, латифундии, и пользовавшихся громадным влиянием в городских куриях, в качестве декурионов, или, как их принято было называть с IV в., куриалов; с именем второго соединяется представление о классе крепостных крестьян, обрабатывавших земли посессоров и обязанных известными повинностями государству и землевладельцу; третье учреждение создало разряд людей, занимавших как бы середину между этими двумя сословиями (посессоров и колонов).

Муниципальное устройство, заключавшее в себе известную долю местного самоуправления, в принципе расходилось с тенденцией императорского управления, тянувшего к центру, и не могло поэтому пользоваться симпатиями правительства. Тем не менее правительство, преследуя фискальные интересы, сначала не вооружалось против него и даже по–кровительствовало. Распространение на подданных прав римского гражданства, предпринятое, как говорят, Каракаллой в видах увеличения так называемой vicesimae hereditatum (пятипроцентный сбор в пользу казны с наследства римских граждан), привело к введению муниципального устройства в массе городов. Привлечение городских курий к ответственности за бездоимочное поступление государственных податей и обнаруженное вследствие того стремление посессоров к уклонению от обязанностей куриалов, побудило правительство узаконить наследственность куриальского достоинства, с признанием за куриалами права избирать из собственной среды должностных лиц. Мера эта, по–видимому, обеспечивавшая прочность муниципий, в действительности была первым шагом к их разрушению; с одной стороны, потому что начало наследственности устранило существенный признак муниципального устройства — выборное начало, право всех членов муниципии на участие в избрании городских должностных лиц и членов курии, с другой — потому что податная ответственность повела к разорению и банкротству тех, кем это устройство поддерживалось. Ко времени основания германских государств муниципии находились в Западной Римской империи в полном упадке, и германцы, непривычные к городской жизни, не только не содействовали их восстановлению, но еще способствовали большему подавлению: чем сильнее утвердился в той или другой местности германский элемент, тем труднее отыскать в городах следы римского муниципального устройства. Однако же, обломки прежних порядков сохранились по местам в продолжении веков и впоследствии, соединившись со старогерманскими тильдами и каролингским скабинатом, легли в основу устройства средневековых городских общин. В Восточной Римской империи, независимо даже от славянских поселений, муниципия стала разлагаться под давлением центральной власти, особенно в лице таких ее представителей, как Юстиниан I, уничтожавший всякую тень областной самобытности, отнимавший у городов имущества и тем лишавший их возможности самостоятельно распоряжаться даже в сфере чисто хозяйственных интересов, каковы: ремонт и освещение улиц, поддержание общественных зданий.

водопроводов и пр. Лев VI Мудрый нанес окончательный удар муниципальному устройству, закрыв городские курии (fkx^eirnpia), лишив куриалов (poiAsmmv) права избирать лиц на городские должности и самостоятельно управлять городами (apx&v tivcqv 7rp6poX.fjq Kai Sioncriaecoi; auxe^ouaiou tcov яо^ешу). Муниципии уничтожены, как несоответствовавшие общему направлению жизни, противоречившие монархическому принципу; попечение о городах и право распоряжения ими отнесены на счет прерогатив императорской власти (rcpoq |a6vr\v rqv Paai/.eiov rcpovoiav те Kai 5ioiKT|aiv (по усмотрению одного лишь императора)).'

Положение вещей, созданное для городов новеллой Льва Мудрого, оставалось в силе в XI в., — назначение городских властей исходило от императора. О Константине VIII известно, что он назначал архонтов на городские должности,[1716] Феодора назначала начальников рынка.[1717] В обоих случаях, очевидно, имеется в виду столица и столичные власти, с эпархом во главе; но нет оснований сомневаться, что и в других городах следы прежней самостоятельности исчезли, и если сохранились, то в другом виде, измененном по началам славянской общины. Трудно допустить,[1718] чтобы при господствовавшей в византийском государстве системе управления возможно было восстановление муниципального устройства в старинном значении слова. Из этого, впрочем, не следует, что в XI в. не сохранялось никаких воспоминаний о прежнем устройстве. Два начала, тесно связанные с муниципальным устройством, начало народного выбора и начало корпоративности, держались — первое в памяти, а последнее и в практике горожан XI в. В те моменты, когда центральная власть вследствие династических потрясений ослабевала, начало выбора, в применении к городским должностям, всплывало наружу. Так, после низвержения Михаила Парапинака и прежде чем Вотаниат прибыл в столицу, граждане Византии сами избрали лиц для заведования городским управлением.[1719] Деятельная роль в этом случае принадлежала лучшим, значительнейшим горожанам (oi rco^neiat; ёясоуицсн), под которыми нужно понимать высшее городское сословие, считавшее себя tov <ot6X,ektov Sfjiaov (избранными),[1720] занимавшее в составе городского поселения первое место, тогда как второе занимали мелкие торговцы и ремесленники (oooi Tfjq ayopaiou тирРпс г| тшс Pavamcov zeyy&v фквюОто),[1721] а третье — городская чернь, те праздные и убогие люди (oi apyoi Kai лёутуив;;), которые не были приурочены к постоянным, определенным занятиям, не всегда имели пристанище и заработок, ютились в портиках и питались «Христовым обычаем» (obvr|0Bia тои Хрштои), т. е. подачками, получаемыми за поздравления от чиновников, по поводу повышения их в чине.[1722] Первое из этих сословий, по своему происхождению и традициям, ближе других стояло к старинным куриалам и выбор ими должностных лиц был проблеском права куриалов, отнятого законом Льва Мудрого. Но указанный случай, из последней четверти XI в., так и остался исключением, которому не суждено было обратиться в правило. Иначе обнаруживалось начало корпоративности. Оно находило себе постоянное приложение в промышленной сфере. Торговцы и ремесленники, группировавшиеся во времена Римской империи в корпорации по роду торговли и ремесел, удержали свои цеховые порядки и в последующее время. Лев Мудрый, уничтоживший городские курии, не только не преследовал этих корпораций, но придал им прочность, регламентировав их внутренний быт своей новеллой Пвр1 ло/axiKmv acopaxdmv бшха^вц (Распоряжения о городских корпорациях). Центральная власть мирилась с этим учреждением, не представлявшим для нее опасности и способным даже при известных условиях оказать услугу. Без сомнения, корпорации находились под контролем правительства; о характере контроля мы, к сожалению, не можем составить себе определенного представления, так как новелла Льва Мудрого в полном составе не сохранилась, дошел только отрывок, трактующий об условиях принятия кандидатов в корпорацию табуллариев.[1723] Существование промысловых корпораций в XI в. ясно выступает в памятниках — историк, рассказывая о воцарении Константина Дуки, прямо говорит о осоратеТа тту; поке.щ (городских корпорациях).[1724] На корпорации делились не только мелкие торговцы и ремесленники,[1725] принадлежавшие ко второму сословию, но и лица, входившие в состав первого сословия, по крайней мере, в рассказе об участии их в низвержении Парапинака замечено у историка, что они действовали ката (paipicu; 5iaipe06vTe<; (разделившись на отряды).[1726] Только низший класс населения был чужд корпоративности. Это последнее обстоятельство, в связи с тем, что в известиях о Михаиле Калафате, покровительствовавшем городскому населению, упоминаются только первые два сословия, избранные горожане и торговцы–ремеслен–ники,[1727] может дать основание заключать, что этот государь желал связать интересы своего дома с интересами городских корпораций; о городской черни Калафат, очевидно, не заботился и поэтому, тогда как значительнейшие горожане (ог тг|<; ayopaq 7Tp08^apx0vt8(;)[1728] оказывали ему знаки приверженности, чернь подняла против него бунт.[1729]

Спрашивается, какое же положение заняла провинциальная землевладельческая аристократия, после того как рушилось муниципальное устройство, на котором основывалось ее значение? С упадком муниципального устройства она, естественно, должна была пасть, и пала бы, если бы, потеряв для себя почву в городах, не нашла взамен того соответствующей опоры в другом месте. Но она отыскала себе опору, обратив свое честолюбие на государственные должности и чины. Бывшие посессоры и куриалы набросились на государственную службу, всеми способами стали приобретать титулы, а вместе с тем известные права и привилегии; в свою очередь лица, не принадлежавшие прежде к землевладельческой аристократии, которым посчастливилось получить чин и поступить на государственную службу, старались довершить свое благополучие приобретением недвижимой собственности (в форме ли правительственного пожалования, посредством ли купли, или другим способом). Образовалась таким образом мало–помалу новая, чиновная аристократия, льнувшая к императорскому двору и на близости к нему основывавшая свою карьеру и свое возвышение. Так как и чин, и должность в Византии можно было купить за деньги, то понятно, что известная степень зажиточности открывала дорогу в ряды этой аристократии. Здравая логика требовала, вследствие того, чтобы доступ к ней не был закрыт для промышленных классов, в том числе для первых двух городских сословий, по роду занятий имевших возможность обогащаться. И вот император Михаил Стратиотик начинает возводить в чины избранных горожан, лиц первого городского сословия; Константин Дука идет далее и награждает чинами торговцев и ремесленников; при Вотаниате превращение горожан в чиновников становится делом обычным,[1730] — численность чиновной аристократии увеличивается. Лица, входившие в состав аристократии, носили разные названия, указывавшие на способ образования, на те элементы из которых она сложилась, — назывались apxoviet; (термин, указывающий на старинную землевладельческую аристократию, или на государственную должность, или на высокий чин), а^иоцапко! (указание на чин, дававший место в рядах аристократии), nXouoioi (на богатство, дававшее то же право); но самый обычный термин, который, начиная с Юстиниана, употребляется в законодательных и других памятниках для обеспечения аристократии — это Suvaxoi, т. е. сильные люди, властели. Властели были не только вне городов, в имениях, которыми владели, но и в городах; в последних не только потому, что богатый землевладелец имел обыкновенно в городе, — прежде всего, если позволяли ему средства, в столице, — собственный дом, в котором он проживал, приезжая из деревни, но также и потому, что коренной житель города, при известных условиях, превращался во властеля. Начало образования чиновной аристократии следует относить к тому времени, когда привлечением курий к податной ответственности и наследственностью куриалов нанесен был первый удар муниципальному устройству, побудивший посессоров бежать из курий и искать пристанища в рядах honorati (позднейшие визант. а^шэцапкоО. Первоначально эта аристократия, по причине своей молодости, не могла иметь большого значения, затем в V—VII вв. ее развитию мешали перевороты, соединенные с поселениями славян, но с VIII в. она начинает крепнуть, с IX в., при Македонской династии, выделяются уже из ее среды аристократические роды, которые чем далее, тем более усиливаются, так что возбуждают наконец опасение в императорах и заставляют их подумать о мерах предосторожности.[1731]

Происхождение колоната относится к первым векам христианской эры,[1732] с IV в. это учреждение существует уже как вполне развившееся; в законах, вошедших в кодексы Феодосия и Юстиниана, регламентировано его существование и в частностях. Как ни объяснять его происхождение, производить ли[1733] колонов, иначе называемых adscriptitii, в греческих памятниках evarcoypacpoi (занесенные в список), и др. именами, от рабов–невольников классической древности, превратившихся в крепостных в силу политико–экономических законов, требующих развития мелкого земледелия вблизи населенных центров, городов, или же ставить[1734] колонат в связь с состоянием древнегерманских литов и производить его от германских поселений на римской почве, или наконец прибегать еще к каким–нибудь комбинациям, несомненно во всяком случае, что учреждение это имеет громадную важность в истории развития человеческих обществ, представляя собой прогресс, сравнительно с прежним временем. Тогда как рабы–невольники, руками которых обрабатывались земли до появления колонов, лишены были прав собственности и личности, даже права вступить в законный брак, всецело принадлежали господам, которые могли распоряжаться ими и их добром по своему усмотрению, колоны могли иметь собственность (peculium), и хотя не пользовались правом отчуждать ее, но и посягать на нее господину не дозволялось, исключая того случая, когда колон, умирая, не оставлял ни завещания, ни наследников; колоны могли, далее, заключать законные браки, даже со свободными гражданками, жены их назывались uxores; господам, земли которых колоны обрабатывали, они обязаны были вносить канон (оброк натурой, иногда деньгами), и господин без согласия колона не мог повысить (superexactio) канон сверх той нормы, по какой платили его предшественники, если же повышал, то колону разрешалось обратиться к правительству с жалобой на произвол господина. Существенное отличие колона от свободного земледельца, обрабатывавшего на известных условиях чужую землю, заключалось не только в том, что он не мог отчуждать своего peculium’a, но главным образом в том, что он был прикреплен к земле, не мог ее оставить, тогда как свободный человек обязан был держать землю лишь в течении контрактного срока, и только в том случае, когда он 30 лет сидел на земле, он по праву давности прикреплялся к ней, т. е. переходил в разряд колонов. На прикрепление колонов к земле обращены были постоянные заботы правительства, законы о прикреплении делались все строже, так что и легкие послабления, сначала допускавшиеся, потом были отменены.[1735] По законам колон ни в каком случае не мог оставить занимаемой им земли, господин всегда мог требовать возвращения ушедшего колона, даже если он, перейдя к другому владельцу, успел от другого перейти к третьему; поступление помимо воли господина на военную службу и в духовное звание не освобождало колона от его обязанностей — только епископский сан делал его совершенно свободным. Равным образом и господин не мог оторвать колона от земли — продавая землю, обязан был продать ее с колоном, на ней сидевшим, и наоборот, если желал продать колона, то должен был продать и участок занимаемой им земли; возможные в этих случаях злоупотребления, когда бы господин продавал колона со слишком малым количеством земли, были предусмотрены законом и установлено правило о пропорциональности между количеством земли и числом колонов. Заботливость, с какой правительство прикрепляло колонов к земле, объясняется старанием улучшить земледелие, а также фискальными соображениями. Кроме канона господину, колоны обязаны были платить поголовную (подушную) подать государству, так как они почти все без исключение были плебеи, никогда не имевшие собственной земли в области крестьянского надела, а вне надела имевшие ее весьма редко. Правительство при взимании подати не имело дела непосредственно с колонами, место их заступал господин. При взносе поземельной подати посессор должен был внести и поголовную подать за колонов, находившихся на его земле, собирать же эту подать с колонов ему предоставлялось на свой страх. Система податного представительства была весьма выгодна правительству, потому что обеспечивала поступление поголовной подати даже при несостоятельности колона, — этим и объясняется, почему правительство рядом узаконений старалось придать колонату прочность. Могло при этом влиять еще одно соображение, тоже финансового свойства. Хотя сами колоны не платили поземельной подати государству, так как земля, ими обрабатываемая, принадлежала не им, а посессорам, которые и должны были платить, тем не менее косвенно они содействовали увеличению поземельной подати. Поземельная подать бралась с полей обрабатываемых и приносящих доход, обрабатывали же землю и делали ее доходной колоны; понятно, что от распространения и прочности колоната зависело увеличение и постоянство поземельной подати. Руководствуясь всеми этими мотивами, правительство усердно покровительствовало колонату; забирая, например, варваров в плен, раздавало их посессорам, с условием поселения в качестве колонов (закон Гонория и Феодосия от 408 г.); обработка земель посредством колонов стала все более вытеснять обработку посредством рабов, число колонов увеличивалось, а число рабов уменьшалось. Впрочем, рабство не было вполне уничтожено, хотя правительство, руководимое Церковью, видевшей в рабстве следствие порока и любостяжания, смотрело на него как на зло и заботилось о том, чтобы облегчить положение рабов.