______________________

С другой стороны, за достоверное выдается, что он приказал на стенах дворца и на других публичных монументах начертать слова Евангелия:"Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними"(Лк. 6, 31)*. Мать Александра, Юлия Маммея, тоже знала христианство и была расположена к нему. Когда повсюду разнеслась слава о знаменитом Оригене и достигла слуха Маммеи, она пожелала видеть этого христианского ученого и для этого вызвала его нарочно в Антиохию, назначив для его сопровождения почетную стражу**. Ничего не известно об этом свидании царственной особы с Оригеном, но и сам по себе факт очень примечателен. Двор Александра был наполнен лицами христианского исповедания***. Итак, само правительство III века во многом уже поучается у христианства; оно забывает свою ненависть к нему. Таков же, как и Александр Север, был в отношениях к христианам и император Филипп Аравитянин. Предание, передаваемое Евсевием, ставит его в числе христиан;**** так много благосклонности показывал он христианам. Филипп находился в переписке с Оригеном*****. Переписка императора с Оригеном, переписка властителя вселенной, повелителя гордого Рима со смиренным александрийским учителем, тратившим лишь по несколько оболов в день, служит знаком, что языческий мир уже чувствовал, что христианство — это сила, перед которой нужно преклоняться, но которую уже нельзя преклонить. В той мере, как языческое общество начинает все более и более ценить силу и значение христианства во второй половине III века, в той же мере возрастает и вера христиан в могущество своего дела. Справедливо замечает Обэ, что с началом III века"христиане, будучи исполнены смирения каждый в отдельности, в то же время как целое общество очень живо чувствовали свою силу, сознавали свои высокие жребии"******. Теперь уже не страшны стали для христиан те гнусные клеветы, какими прежде языческое общество осыпало христианское; христиане спокойно рассматривают подобные явления, как отошедшие в область истории."Подозрение христиан, — говорит писатель этого времени Ориген, — в гнусных преступлениях, при всей своей нелепости, имевшее прежде большую силу в умах язычников, теперь остается только у весьма немногих, и гонения на христиан (из‑за них) приостановились уже давно"*******. Ориген исполнен самого живого сознания, что успех христианства ничуть более не зависит от людей и их желаний."Так как Бог восхотел, — пишет он, — чтобы учение Христа одержало победу над всеми, то всякие человеческие умыслы против христиан напрасны"********. Так уже созрела христианская мысль о несокрушимости силы христианства, о неминуемой победе этой силы над силами, противными ей.

______________________

* Ibid., cap. 51.

** Евсев. VI, 21; Аиbё полагает, что свидание происходило в 232 или 233 году (Р. 308).

*** Евсев. VI, 28.

**** Рассказ Евсевия (VI, 34) заключается в следующем:"Носится слух, что, будучи христианином, Филипп захотел однажды (не сказано где) вместе с народом участвовать в молитвах во время всенощного бдения на Пасху, но епископ той церкви (не названо имя епископа) не допустил его, сказав, что не может допустить ему входа в церковь, пока он не очистит себя покаянием от своих преступлений (а таких преступлений было много у Филиппа, он не раз запятнал себя вероломством и убийством), и император согласился подвергнуться такому покаянию и заявил себя потом добрыми делами". Достоверно ли это предание? Мнения ученых расходятся по этому вопросу. Прежде большая часть ученых отрицала сказание Евсевия (Neander. Allg. Geschichte. В. I. S. 69–70; Чельцов. История Хр. Церкви. С. 177–179); но в настоящее время двое очень солидных писателей взялись доказывать достоверность разбираемого предания (Аиbё. Les cretiens dans l'empire Romain. P. 467–488; Uhlhorn. Herzog. Encykl. Leipz., 1883. Bd. XI. S. 613–615). Впрочем, и в настоящее время можно встретить ученых, не признающих достоверности Евсевиева рассказа (например, Chastel. Hist, de christianisme. Paris, 1881. Т. I. P. 66). Следовательно, наука не дает определенного решения вопроса. Вопрос считается открытым. Кажется, будет правильнее считать предание, записанное Евсевием, не выдерживающим критики. Во–первых, Евсевий, как сознается, взял это предание со слухов (κατέχει λòγος), во–вторых, говорит о событии очень неопределенно, не указывая, где происходило оно и какой епископ принимал участие в нем. Правда, тот же рассказ можно найти у Златоуста в его"Похвальной речи св. Вавиле, епископу Антиохийскому"(Слова и беседы на разные случаи. С. — Пб., 1864. Т. I. С. 148–184). В этой беседе Златоуст указывает, что местом происшествия была Антиохия, а действующим лицом в нем св. Вавила (имя императора не названо). Но нет оснований беседу Златоуста считать источником, независимым от истории Евсевия. Кто прочтет рассказ Евсевия и беседу Златоуста, тот найдет, что беседа не дает ничего нового в сравнении с историей Евсевия. Златоуст, очевидно, пользовался Евсевием при составлении своей беседы. Правда, у Златоуста к тому, что говорит Евсевий, еще прибавляется, что царь не только не раскаялся вследствие обличений епископа, но сильно ожесточился: приказал епископа ввергнуть в темницу и потом предать смерти. Но эти новые сведения, новые по сравнению с Евсевием, чужды исторической точности, так как несомненно известно, что св. Вавила пострадал при Децие (см. III главу нашего исследования — о гонении Деция), а не при Филиппе. Таким образом, Евсевий остается единственным источником сведений о происшествии (о позднейших писателях мы не говорим, потому что их авторитет не имеет особенного значения), но Евсевий, как мы сказали, берет свой рассказ со слухов и повествует очень неопределенно (не указывает ни того, где произошло событие, ни того, какой епископ является действующим). Чтобы рассказ Евсевия приобрел должную авторитетность, нужно подтверждение для рассказа у писателей, живших до Евсевия и современных Филиппу. Такими писателями были св. Киприан, Ориген, св. Дионисий Александрийский, но у первых двух нет никаких указаний на случай, хотя от второго и можно было бы ожидать противного, так как он был в переписке с Филиппом и написал в это время сочинение"Против Цельса", дошедшее до нас в полном виде. У Дионисия же находим лишь очень неопределенное указание, но идущее к делу. Этот епископ в послании к Эрмаммону (Евсев. VII, 10) замечает, что были такие императоры, о которых"носилась молва (οί λεχϑέντες), что они были явно (αναφαντòν) христианами". В этом месте послания Дионисий мог разуметь никого других, кроме Александра Севера и Филиппа Аравитянина. Но достаточно ли это свидетельство для того, чтобы подтвердить Евсевия? Едва ли. Во–первых, Дионисий говорит только о христианстве Филиппа и ничего о случае в Антиохии: если бы с Филиппом произошел тот случай, о каком говорит Евсевий, случай всенародный, исключительный, имевший место в обширнейшем из городов, то почему случившегося не знал (и не рассказал) Дионисий? Во–вторых, и о христианстве Филиппа Дионисий знал не с полной достоверностью:"носится молва". В–третьих, христианство Филиппа он уравнивает с христианством Александра Севера, а так как Александр не был действительным христианином, а лишь сочувственно относился к христианству, ценил его добрые стороны, то естественнее всего предположить, что и христианство Филиппа было одного и того же рода и свойства, как и христианство Александра. Итак, Дионисий дает очень мало даже и для того, чтобы утверждать как факт самую принадлежность Филиппа к Церкви. Тем, кто с большей или меньшей настойчивостью утверждает мысль о том, что Филипп был христианином, следует наперед с возможной обстоятельностью и твердостью решить следующие возражения: если Филипп был христианином, то почему он ничего не сделал в пользу христианства, решительно ничего? Почему его образ действий был вполне языческим, почему, например, он принял такое деятельное участие, от всей души и всего сердца, в языческом празднике тысячелетия Рима, который совершался в его время? Почему эмблемы на его монетах не обличают его приверженности к христианству, а обличают, напротив, тяготение к язычеству? Почему современная Филиппу литература не записала факта обращения его к христианству? В частности, по отношению к случаю в Антиохии, если таковой был: можно ли допустить, чтобы Филипп скромно подчинился той епитимий, какую налагает на него епископ, — Филипп, характеризуя которого, Златоуст называет"тираном, злодеем, человекоубийцей, зверем"? Не естественнее ли ожидать от него, что за сопротивление он наказал епископа так, как говорит об этом Златоуст (что, однако же, исторически неверно)? Часть этих вопросов разрешается исследователями (Обэ, Ульгорном), но едва ли удовлетворительно. Если обращение Филиппа и принадлежность его к христианству сомнительны, то спрашивается: каким образом могло возникнуть и сложиться предание об известном случае в Антиохии? Неандер и за ним проф. Чельцов указывают некоторые нити, руководясь которыми можно дойти до разъяснения вопроса, но все же этого недостаточно. Нельзя ли предположить, что, интересуясь христианством и ценя его высокое достоинство, государь, будучи в Антиохии, хотел действительно посетить редкостное зрелище — празднование христианами Пасхи, и в самом деле пришел в храм, но, узнав от епископа, что язычникам не позволяется быть в христианском храме, безмолвно оставил богослужебное место христиан? А отсюда, конечно, могли возникнуть слухи о том, что император желал молиться вместе с христианами, но должен был отказаться от этого намерения как человек, недостойный по своим преступлениям участвовать вместе с лицами высоких нравственных требований — христианами.

***** Евсев. VI, 36. Письма Оригена к Филиппу до нас не сохранились, но их еще читали в V веке, как свидетельствует об этом Викентий Лиринский, который замечает, что они написаны были"достойно христианского учителя"(Christian! magisterii auctoritate. См.: Vinzentii Commonitorium. P. 343. Edit. Valusii).

****** Aube. Les Chretiens. P. 238.

******* Contra Celsum. Lib. VI, cap. 28. Фирмилиан около 256 года говорит о longa pax (длительном мире). — Inter epp. Cypriani, 75. Edit. Marani. Ср.: Евсев. V, 16 ad fin.

******** Ibid. Lib. VIII, cap. 70.

______________________

Итак, первая половина III века есть время значительных уступок христианству со стороны языческого мира. Первейшей из этих уступок, как мы сказали выше, был указ Септимия Севера, хотя и не по воле, но все же признававший за христианским, сложившимся до 202 года, обществом права на гражданство. Это был значительная уступка, повлекшая за собой другие уступки, которые выразились, как мы видели, то в признании за христианством величия и значения (при Александре Севере), то в содружестве императоров с христианскими учителями (при Филиппе). Все это ободрительно действовало на дух христианского общества: оно ясно чувствовало то, что смутно сознавало и само язычество, — христианство чувствовало, что язычество обессиливает в борьбе с новой религией. В таком положении оставалось течение дел до самой середины III столетия. Здесь гонения — разумеем гонения Деция и Валериана — достигают высшего напряжения, но это была лишь гроза, за которой должна была последовать ясная погода. Правительство невольно чувствовало, что гонения были уже мало надежным средством подавить христианство. Поэтому‑то сын гонителя христиан, Валериана, Галлиен (260–268 гг.), с наступлением второй половины III века издает такой закон в пользу христиан, который мог успокоительно и благотворно подействовать на последователей новой религии. О Галлиене история мало знает. Это была личность, нисколько не выдающаяся в ряду других многочисленных римских императоров, а потому мало обращавшая на себя внимание как у современных писателей, так и позднейших. Что побудило Галлиена сделать вышеуказанный шаг — заявить себя милостями в отношении к христианам, — сказать с определенностью нелегко. Приходится удовлетвориться тем объяснением, что Галлиен был ревностный приверженец модной тогда философии — неоплатонической. Он сам и жена его, Салонина, были в самых близких отношениях с тогдашним корифеем неоплатонизма*. Известно, что неоплатонизм если и имел тенденцию, неблагоприятную для успехов христианства, но в то же время и приготовлял сердца своих последователей к благосклонному отношению к христианству. История знает несколько лиц, обратившихся от уроков неоплатонизма к христианству; она знает, что Синезий и Августин оценили значение христианства под влиянием того религиозного настроения, какое создалось у них в школе неоплатоников. Очень возможно, что нечто подобное было и с Галлиеном. Ведь неоплатоники верили, что во всякой религии есть большая или меньшая доля истины; во имя этого неоплатонического принципа Галлиен мог дать свое снисхождение и религии христианской.

______________________