После этого замечания Селенэ обращается к точнейшему исследованию, кто такая была Марция и можно ли считать ее в самом деле христианкой. Марция, говорит автор опираясь на авторитет Аврелия Виктора, происходила из низшего сословия, умела обратить на себя внимание праздных людей своей красотой и своей грацией. Думаю, что к ней, Марции, относятся надписи, найденные в Ананьи, в которых выражается благодарность кроме Марции еще какому‑то Еводию. Под именем этой Марции и Еводия Селенэ разумеет Марцию, о которой у нас речь, и отпущенника Марка Аврелия — Еводия; они восстановили термы в городе Ананьи, и благодарные граждане поставили им статую с надписью, восхваляющую заслугу этих благодетелей. К этому заключению автор приходит на основании следующих соображений. Еводий был отпущенником или Марка Аврелия с Луцием Вером, или Марка же Аврелия с сыном его Коммодом. Мы знаем, во всяком случае, отпущенника Еводия в царствование Септимия Севера. Он был воспитателем Каракаллы и участвовал в заговоре этого последнего против Плавциана, фаворита Северова. Каракалла вознаградил его заслуги; этот Еводий сделался очень богат, на что есть ясные свидетельства. Но именно этого‑то Еводия и можно отождествить с тем лицом, которое вместе с Марцией содействовало восстановлению терм Ананьи, так как в другой надписи, найденной в том же месте, благодетель города Ананьи прямо назван Еводием, опущенником Марка Аврелия.

Марция, о которой говорит надпись в Ананьи, была тоже отпущенницей, но только с еще более видной ролью. Она не была рабыней, а именно отпущенницей, потому что рабы имели менее случаев достигнуть богатства, чем отпущенники. Марция обогатилась своим ремеслом куртизанки, так как в те времена это ремесло давало возможность разбогатеть. А разбогатев, Марция могла сделаться восстановительницей терм в Ананьи. Нет ничего удивительного и в том, что город ставит ей статую. Город мог позволить себе оказать эту исключительную почесть, принимая во внимание ее интимные отношения к императору.

Из жизни Марции Селенэ отмечает следующие факты: Марция, будучи еще очень молодой, сделалась рабой императора Марка Аврелия, как это видно из того, что она воспитывалась при дворе императора, а таким императором, без сомнения, должно считать именно Марка Аврелия, предшественника и отца Коммода; в царствование же Коммода она уже была влиятельной фавориткой. Воспитателем Марции был евнух Гиацинт. Невозможно определить с точностью, в чем состояла его должность. Известно, что, несмотря на эдикт Домициана, запрещавший всякого рода кастрацию, как при дворе, так и в более важных домах все еще встречалось известное число евнухов; и в более позднее время, под влиянием вредных восточных идей, императоры только евнухов имели своими прислужниками. Легко понять, что Коммод очень скоро обратил внимание на красивую отпущенницу, бывшую при дворе. Но прежде чем полюбил ее император, Марция была метрессой Уммидия Кадрата. Она была его конкубиной, а не дочерью, как думают иные. Коммод приказал убить Кадрата в 183 году за участие в заговоре и сделал Марцию своей метрессой; вместе с Марцией Коммод приблизил к себе одного из слуг того же Кадрата — Эклекта. Можно полагать, что участие в заговоре было лишь благовидным предлогом отделаться от Кадрата как человека, метрессу которого император захотел приблизить к себе. Марция оставалась фавориткой Коммода в течение девяти лет. Но эта женщина, не погнушавшаяся сделаться наложницей убийцы своего прежнего любовника (Кадрата), не осталась верной ее новому обожателю. Как рассказывает Геродиан, она вступила в преступную связь с Эклектом. Коммод предпочитал Марцию всем другим своим конкубинам, эта последняя имела на него точно такое же влияние, какое Поппея на Нерона. Она получила от Коммода все почести, какие воздавались обыкновенно императрицам, за исключением титула Augusta и огня, которого не носили перед нею. Коммод в особенности любил видеть ее изображаемой в виде амазонки; из любви к Марции он сам появлялся на играх в цирке в костюме амазонки, назывался Amazonius, дал имя amazonius месяцу январю, запечатывал свои письма печатью с изображением амазонки и называл, по ее внушению, Рим — colonia Commodiana. Коммод еще далее простирал свою любовь к Марции: она была изображаема на медалях рядом с ним, в костюме амазонки. Но эта самая конкубина, которой ни в чем не отказывал император, не умела платить ему любовью и сделалась причиной его погибели. Она приняла участие в заговоре на жизнь императора, затеянном префектом претория Летом и кубикулярием Эклектом, и поднесла своему любовнику яд в мясной пище. Это средство, однако же, не привело к цели; заговорщики ожидали расправы и, чтобы избежать бедствий, подучили атлета Нарцисса удушить этого государя, жизнь которого была непрерывной цепью преступлений. По смерти Коммода Марция стала женой своего прежнего любовника Эклекта, который оставался на придворной службе у преемника Коммодова Пертинакса. Эклект имел мужество искупить свои преступления, будучи во время бунта умерщвлен вместе со своим повелителем, Пертинаксом. Что касается Марции, то она одновременно с Летом выдана была императором Дидием Юлианом преторианцам и умерщвлена ими. Такова была та женщина, говорит Селенэ, которую столько писателей считают христианкой и которая просто–напросто была куртизанкой.

После изложенных нами фактов, пишет тот же автор, мы не думаем, что есть возможность предполагать, как делает это Шампаньи, что будто Марция обладала смелостью духа и мужественным сердцем. Мы видим в ней только куртизанку, равнодушно меняющую одного любовника на другого, и у которой умственное развитие стояло на том же низком уровне, как и сердце. Мы знаем лишь один факт, в котором она выразила свои симпатии к христианам, — это освобождение исповедников из Сардинии.

Думают, что она была христианка, основываясь на том, что автор"Философуменов"называет ее φιλóϑεος, но это слово не есть синоним христианина. Мы находим, продолжает Селенэ, что слово φιλóϑεος не раз употребляется языческими писателями, также и Аристотелем и Поллуксом, единственно в значении"любящий Бога". Даже у историка Евсевия мы находим, что Дионисий Александрийский, говоря об императоре Галлиене, именует этого государя óσιϖτερος φιλóϑεϖτερος, и, однако же, Дионисий отнюдь не причисляет Галлиена к числу христиан. Я не допускаю даже, как делают некоторые исследователи, что это слово употреблено в"Философуменах"в ироническом смысле. Писатель этого памятника словом φιλóϑεος просто поясняет предшествующую часть фразы: ξργον т. е. она (Марция) хотела сделать доброе дело, ибо она имела благочестивые чувства, и этим обозначается единственно только то, что Марция имела веру. Автор употребляет здесь это слово, как делает то же самое Дионисий в отношении к Галлиену и как можно употреблять его в отношении великого множества язычников. Такая прибавка со стороны писателя"Философуменов"объясняется очень просто самим положением Марции. Без этой пояснительной прибавки читатель"Философуменов"мог бы задать себе вопрос: как совместить такого рода факт (освобождение исповедников) с представлением о конкубине? И вот автор, наперед предугадывая вопрос читателя, отвечает: несмотря на свое соблазнительное поведение, эта женщина не совсем еще лишена была религиозного чувства. — Да и что бы там ни значило слово φιλóϑεος возможно ли допустить, что эта женщина, жившая порочно до самой смерти, бывшая участницей в преступлениях Коммода, как говорит консул того времени Фалькон, была действительно христианкой?

Припомним в кратких словах, пишет Селенэ, обычаи первоначальной христианской Церкви, и мы легко убедимся, что эта гипотеза решительно невозможна. В первоначальной Церкви существовал институт катехумената. Принимающий христианство принадлежал к числу оглашенных в течение по крайней мере двух лет, и, прежде чем получить крещение, оглашенный последовательно проходил следующие ступени катехумената: ступень слушающих — коленопреклоняющихся — и уже приготовившихся к крещению (competentes). Но часто не довольствовались еще и этим. Если в течение двух лет оглашаемый впадал в тяжкие грехи, тогда приготовление к таинству крещения простираемо было на несколько лет, и иногда таковому лицу давалось крещение только перед смертью. Акты Эльвирского собора, происходившего в 306 году, имеют большое значение в вопросе, которым мы занимаемся, говорит Селенэ. Можно, пожалуй, обвинять определения этого Собора в излишней строгости, свойственной в особенности монтанистам; но если Церковь не везде была так строга, как были строги испанские епископы, однако же акты Собора знакомят нас с общим духом тогдашней Церкви. Можно вообще признавать, что до времен Константина Церковь принимала большие предосторожности во избежание вреда, который мог бы последовать, если бы Церковь допускала в свою среду всех, желавших этого. Из определений Эльвирского собора видно, что св. Виатик отказывал в святом причастии даже в смертной опасности тем, кто по принятии крещения снова запятнали себя жертвоприношением идолам, а также верным, впадшим в грехи прелюбодеяния, даже женщинам, которые без достаточного основания бросали своих мужей и выходили за других. По правилам того же Собора, если женщина, находившаяся в числе оглашенных, выходила замуж за человека, без достаточной причины бросившего свою жену, то крещение ее отлагалось на пять лет; и этот срок не мог быть сокращен даже ввиду смертной опасности провинившейся. Собор угрожает вечным отлучением от причастия всем тем, кто проводит жизнь в разврате. Жена, впавшая в прелюбодеяние, по правилам того же Собора, подвергалась десятилетнему покаянию. Даже принимая во внимание, что Церковь не везде была столь строга, все же нужно согласиться, что на основании приведенных определений Эльвирского собора можно составить понятие о строгости Церкви против тех, кто впадал в грех нецеломудрия. Впрочем, и другие Соборы поступали аналогично с тем, как поступал Эльвирский собор. Собор Халкидонский определяет самые строгие наказания для тех, кто является виновным в блудодеянии. Даже язычники очень хорошо знали, что принадлежащие к христианской религии обязаны вести жизнь чистую и целомудренную. Так, мы видим, что языческий судья Гай говорит святой Афре Аугсбургской, этой обращенной к христианству куртизанке:"Христос не считает тебя достойной Его; куртизанка не может носить имя христианки".

Трудно поверить, чтобы она получила крещение, прежде чем началась ее беспорядочная жизнь. Итак, Марция отдалась разврату в еще очень нежном возрасте и умерла, не имея ни одного момента в своей жизни, когда бы она могла подчиниться требованиям покаяния. Если даже когда‑либо Марция и принадлежала к Церкви (что нужно признать почти невозможным), то последняя вскоре же исключила бы ее из своей среды; и она, к несчастью, не могла найти времени, необходимого для заглаживания ее грехов и пороков. Единственное деяние, которое может возвысить в наших глазах личность этой куртизанки, — это освобождение христиан из Сардинии. Подобное действие показывает, что благородные чувства не совсем погасли в этом развращенном сердце; но основание для этой симпатии к христианам, как мы думаем, заявляет автор, нужно искать где‑нибудь еще помимо приверженности Марции к учению Иисуса Христа.

Марция была окружена христианами, говорит в заключение Селенэ. Нам известны двое рабов Коммода, умерших христианами, имеем в виду отпущенников Карпофора и Проксену, и мы имеем основание думать, что Гиацинт, воспитатель Марции, был также христианином. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что именно Гиацинт был послан в Сардинию с известной миссией; да и сверх того, если бы Гиацинт не был христианином, то что могло побудить его тронуться мольбами Каллиста? Если Гиацинт был христианином уже и в то время, когда он воспитывал Марцию, — а это очень вероятно, — то не представляется никакой трудности именно отсюда и объяснять происхождение симпатий Марции к христианам. Если даже Гиацинт сделался христианином позднее, все же он легче, чем кто‑либо другой, мог склонить Марцию к благосклонному отношению к христианам. Мы того мнения, говорит автор, что римские христиане просили Гиацинта расположить Марцию в пользу терпящих ссылку исповедников и что Марция послала в Сардинию Гиацинта как человека, который испрашивал у нее милости для ссыльных христиан. Когда Дион Кассий говорит о расположении Марции к христианам, то очень вероятно, что он имеет в виду тот единственный факт, о котором упоминает автор"Философуменов". И этот факт относится к самому концу царствования Коммода (к 192 г.), поэтому было бы очень смело утверждать, что будто благодаря только Марции Церковь наслаждалась миром в правление сына Марка Аврелия — Коммода.

Таков взгляд французского писателя Селенэ на Марцию и ее отношение к христианству.

Совершенно других воззрений на эту личность держится французский историк Обэ. Его воззрения высказаны им в статье"О Марции, фаворитке императора Коммода, как христианке"(De christianisme de Marcia la favorite de l'emperateur Commode), статье, напечатанной во французском журнале Revue archeologique (1879). Этюд Обэ, по–видимому, составлен с целью ниспровергнуть выводы, к каким пришел Селенэ. Посмотрим, в чем заключаются особенности мнений Обэ касательно Марции и ее отношения к христианству.

Согласно признают, так начинает свой этюд Обэ, что в царствование императора Коммода (180–193 гг.) христианская Церковь наслаждалась глубоким миром. Евсевий свидетельствует об этом решительно и замечает в то же время, что обращения к христианству тогда были многочисленны и имели место даже в среде лиц высшего класса римского общества. Между причинами, изменившими положение христиан и доставившими им известного рода толерантность, указывают присутствие Марции при императорском дворе в качестве фаворитки Коммода, ее прочную власть, какой она пользовалась по отношению к этому слабому государю, ее всемогущее влияние и глубокие симпатии, какие она обнаруживала к христианам, веру которых она, быть может, исповедовала. Изучая царствование некоторых государей, не в ином каком месте, как именно в алькове, нужно искать политические пружины и тайны управления.

Между казнями, последовавшими за неудавшимся заговором Луцил–лы, сестры Коммода, в 183 году, указывают и казнь Уммидия Кадрата, сына Аннии Фаустины, сестры Марка Аврелия. В числе наследства, оставшегося после насильственной смерти этого Кадрата, Коммод нашел двух отпущенников — Эклекта и Марцию, из них первый был кубикулярием Кадрата, а вторая его конкубиной. Он взял их к себе, одного в качестве прислужника, а другого в качестве новой добычи для его гарема.

Кто такая была Марция? Один остроумный критик, говорит Обэ, разумея Селенэ, думает открыть указание на эту женщину в надписи, где идет речь о Марции Деметриаде, названной здесь stolata feminafr — о Марции, которой город Ананьи воздвиг почетную статую за восстановление терм этого города. Но это такая гипотеза, на которой не стоит долго останавливаться. Уже одно молчание Моммзена относительно этого пункта должно было бы образумить критика, показав ему, как его гипотеза имеет мало основательности. Изучая сейчас указанную надпись, сделанную гражданами Ананьи в честь Марции Деметриады, нельзя не обратить внимания на выражение, здесь находящееся: suis sumptibus restavraverunt, и показывающее, что восстановление бань было делом коллективным. И в самом деле, другая надпись, почти тождественная с этой, найденная в том же месте и составляющая, без сомнения, pendant к этой же надписи, приписывает общественное благодеяние некоему Эваду или Эводу Марку Аврелию Сабиниану Augustorum liberto, патрону города Ананьи. Невозможность сделать одно и то же лицо из Марции Деметриады, о которой говорит надпись в Ананьи, и Марции, Коммодовой конкубины, ясно вытекает из того, что мы знаем на основании очень определенного свидетельства о Марции, фаворитке Коммода, а именно, мы знаем (на основании свидетельства Аврелия Виктора), что она была отпущенница, тогда как Марция Деметриада не только не называется в надписи отпущенницей (как это сделано в отношении к Эводу, названному прямо отпущенником), но даже дается знать, что она принадлежала к благородной фамилии: она имеет много имен (признак принадлежности к высшему классу), она даже выразительно наименована stolata femina — этим синонимом матроны. Должно заметить, что Дион Кассий, сохранивший несколько сведений о Коммодовой Марции, не раз жил в Капуе, вблизи Ананьи, а потому должен был бы знать, что Коммодова Марция удостоена почетной статуи от Ананьи и принадлежит, как показывает надпись, к благородной фамилии, и, однако же, ничего такого он не знал, ибо когда Диону в первый раз пришлось упоминать имя Марции, он пишет:"какая‑то Марция"(Μαρκία τις).

Эта Марция, продолжает речь Обэ, была самого низшего происхождения, но зато она была прекрасна, очаровательна, ее сердце не чуждо было благородных стремлений, а характер ее был выше той судьбы, какая выпала на ее долю. Она приковала к себе душу капризного и изнеженного Коммода, благодаря мужеству духа, столь редкому в той среде, где она жила.