Глава V. Религиозно–нравственное состояние общества[280]

[281]§ 26. Обыкновенно бывает, что народ, принимая новую религию, не от решается вдруг от прежней, с которой свыкся, но так или иначе соединяет различные религиозные мировоззрения и религиозную практику. То же случалось и с русским народом: приняв христианство, он продолжал язычествовать.

По мере давности христианства в России и по мере ознакомления с ним замечается ослабление язычествования, но впрочем очень медленное. Сначала это язычествование обнаруживается в самом грубом виде: народ рядом с христианским Богом верит в прежних богов — Перуна, Хорса, Мокошь и др., собирается у колодцев, болот, рек и приносит жертвы своим богам, идолы которых были разрушены; ставит трапезы в честь рода и рожениц; носит больных детей к волхвам для совершения языческих треб, сам доверяет волхвам, когда они восстают против христианства (в Новгороде), и по требованию их приводит к ним женщин на мучения или сам убивает старух (в Ростовской области); сохраняет языческие праздники, обряды и церемонии… И со всем этим мирились часто вера в христианского Бога, празднование христианских праздников, хождение в христианские храмы, совершение христианских треб, приношение молитв христианскому Богу и святым! Таким образом, на Руси было настоящее двоеверие. Не везде одинаково долго существовало оно в таком именно виде; в глухих местах и особенно у инородцев оно, конечно, держалось тверже. Сглаживалось оно постепенно. Сначала именно в двоеверии преобладают языческие элементы, так что иногда народ временно забывает о христианстве и христианском храме, идя на языческие игрища  [282] или группируясь около волхвов, с течением же времени христианские элементы мало–помалу берут верх над языческими, и на род приходит к сознанию того, что христианство — единая истинная религия, а язычество — произведение дьявола и волхвы — его служители. Та кое сознание иногда обнаруживается в фактах; о киевском волхве (1071 г) многие говорили:«бес им играет на пагубу ему»; Новгород, в конце XI века так решительно становившийся на сторону волхва и готовый убить епископа, в 1227 г. сжигает у себя 4 волхвов по подозрению в чародействе. Впрочем, это сознание было не в силах изгнать из простого народа привычки к язычеству. Следы ее на каждом шагу попадаются как в сфере воззрений так и в практической жизни. На пророка Илию были перенесены черты Перуна; святые Георгий и Власий стали в народном представлении покровителями скота, как прежний бог скота — Волос. Черные языческие боги отождествились с христианскими демонами, и поэтому последние стали представляться виновниками зла как нравственного, так и физического. Вместе с верой в черных богов сохранилась твердая вера в орудия, которыми они действуют в человечестве — колдунов, ведьм, оборотней, упырей т. п.: народ прибегает к волхованиям, гаданиям и суеверно наблюдает различные приметы. Продолжают чествоваться языческие празднества, сливаясь иногда с христианскими. Таковы святки, когда празднуется и языческий праздник коляды или новолетия и христианский — двенадцатидневья (с Рождества до Богоявления); народные обряды, игры и увеселения настоящего времени сохраняют языческую окраску; тогда же она была еще заметнее (в Малороссии, Болгарии и Сербии и теперь накануне Рождества Христова рождественский сочельник устраивается особая обрядовая трапеза в честь Солнца и Перуна молитвой к ним о плодородии и благополучии наступающего года). В масленицу праздновали весенний праздник в честь Перуна и Солнца и поминали покойников (как было прежде в язычестве  [283]. Слились также летний праздник Солнца с днем Ивана Купали (Иоанна Предтечи), Волоса — с днем святого Георгия; совершались празднества в честь Ярилы (в конце апреля и во всехсвятское заговенье), Лады (красная горка и семик), Рода и Рожаниц (26 декабря); замечательно, что трапеза честь последних освящалась тропарем Богородичным. Случаи домашней жизни обыкновенно сопровождались языческими обрядами и церемониями; существовало умыкание невест и совершение брака чрез плескание и обвождение вокруг куста. Пастыри церкви не всегда должным образом относились к этим остаткам языческой старины:«попове и книжницы — одни, видя деяния, слыша о них, не хотят учить», другие поощряют их, третьи нее»сами приобщаются им и едят моленое (языческое) брашно» [284].

При таком состоянии религиозной жизни естественно ждать в домонгольский период крупных нравственных недостатков. Так действительно и было. Резче всего бросаются в глаза: а) грубость и жестокость нравов, б) семейная распущенность и в) пьянство.

Отец часто приневоливал сына или дочь вступить в нежелательный для их брак; сын или дочь осмеливались бить отца и мать; кулачные бои были любимой потехой русских; составлялись разбойничьи шайки, поднимались народные бунты, и в полном разгаре были междоусобицы в княжеском роде. Здесь особенно развернулись грубость и жестокость князей и народа: забывались родственные связи — брат поднимал руку на брата и сын — на отца, нарушались данные клятвы и оскорблялись святыни. Вот несколько таких случаев. Ярослав I собирал варягов против своего отца Владимира  [285]; Святополк руками подосланных убийц пролил кровь своих братьев: Бориса, Глеба и Святослава  [286]. В 1097 году Давид Владимиро–Волынский, при участии Киевского Святополка, ослепил Василька Теребовльского, несмотря на заступничество киевских игуменов и на только что данную в Любече присягу хранить мир со всеми князьями  [287]. В 1146 году киевляне, недовольные Игорем Ольговичем, призвали к себе на княжеский стол Изяслава Мстиславича Переяславского; Игорь был заключен в монастырь и по собственному желанию пострижен в монахи. Между родственниками его и Изяславом открылась борьба. Киевляне видели в Игоре злого врага и решили убить его (1147 г.). Ворвались в монастырь и из церкви вывели молившегося там Игоря. Владимиру, брату Изяслава, однако удалось кое–как освободить Игоря и запереть на княжеском дворе. Толпа вломилась туда, умертвила Игоря и труп его с позором волочила по улицам города. Злодеяние свершилось, труп лежал на площади, но народ, виновный во всем этом, как будто не чувствовал за собой вины:«Не мы убили Игоря, — говорил он, — а убили его его родственники тем самым, что замыслили зло на нашего князя… но Бог за нашим князем и святая София» [288]. Подобное злодеяние свершилось в 1175 году в селе Боголюбове. На Андрея Боголюбского составился заговор. Заговорщики ворвались в спальню; князь упал под ударами мечей и копий; убийцы удалились, но услыхали стоны Андрея, возвратились, покончили с ним и тело его выкинули в огород на съедение собакам. К заговорщикам присоединились жители Боголюбова и много окрестных поселян; начались грабежи и убийства по всей волости: дошла очередь и до Владимира; только духовенству удалось прекратить здесь беспорядки  [289]. В 1217 году Рязанский князь Глеб с братом своим Константином задумали умертвить всех братьев; зазвали их к себе на пир и здесь убили; пало»одних князей шесть, а бояр и слуг княжеских — без числа  [290]. Захватывая силой тот или другой город, князья с войском часто предавались необузданному грабежу. Так, например, поступили суздальцы, под начальством Мстислава Андреевича овладев Киевом (1168г.): три дня продолжался грабеж, пострадали и церкви, и монастыри  [291]. Подобное же случилось здесь и немного позже — когда Ярослав Изяславич (1175г.) вернулся в Киев после удаления оттуда его врага, Святослава Ольговича Черниговского: в наказание киевлян он велел грабить весь Киев, игуменов, попов, монахов, монахинь, иностранцев, даже кельи затворников  [292]. Много таких примеров встречается и в жизни других русских городов  [293].

б) Семейная распущенность проявлялась в различных видах; брачная жизнь без церковного освящения, умыкание невест, нарушение супружеской верности  [294], наложничество  [295] и особенно разврат холостой молодежи  [296] были обычными пороками.

в) Так же, если не более, обычно было пьянство.«Руси есть веселие пити, не может без того быти», — замечает повесть о крещении святого Владимира. До каких размеров доходило пьянство, характерно говорят некоторые памятники того времени. Один араб X века пишет:«Русские предаются питью вина неразумным образом и пьют его целые дни и ночи; часто случается, что они умирают со стаканом в руке»; Феодосии Печерский так говорит в одном из поучений:«Одни ползают на коленях, будучи не в состоянии стоять на ногах другие валяются в грязи и навозе, ежеминутно готовые испустить дух» [297]. Пастыри церкви в своих проповедях ратовали против этого порока, но безуспешно  [298].

Перечисленные нравственные недостатки русского общества сами по себе достаточно свидетельствуют о том, что христианство не проникло в самый дух народа и не изменило его нравов. Принятое чисто внешним образом, оно так же точно и влияло на общественную жизнь. Все более общие и крупные черты, в каких выразилось это влияние, можно свести к понятию внешней набожности или церковности.«Первое — к церкви», — пишет Владимир Мономах в своем поучении к детям, давая этим знать, что храм должен служить центром их жизни.«Рано, до восхода солнца, поднимайтесь с постели, — продолжает он, — и идите в церковь воздать утреннюю хвалу Богу; так поступали отец мой и все добрые мужи» [299]. Чтобы удобнее выполнять такое требование, многие князья и богатые люди имели домовые церкви и священников. Привычка к богослужению была до того сильна, что священников князья брали с войском во время походов  [300] или во время плена выписывали в иноплеменную землю  [301]; иногда возили с собой священников и бояре, когда разъезжали по волостям для сбора княжеской дани  [302]. Бывало так, что за отсутствием священнослужителей сами князья читали и пели обычные чинопоследования. За пением утрени, например, застали святого Бориса подосланные к нему убийцы  [303]. Частная домашняя молитва, как более удобная, была еще обычнее, чем общественная. Владимир Мономах советует молиться пере; восходом и во время восхода солнца, перед отходом ко сну, ночью и даже во время пути: когда и на лошади сидите, да ни с кем не разговариваете, то если не умеете других молитв, непрестанно повторяйте в уме лучшую из них: Господи, помилуй!  [304] Если так относились русские к молитве, то естественно, что храм, нарочитое место молитвы, сделался особенно священным в их глазах. Поэтому–то так много настроилось храмов, так роскошно украшались и богато снабжались пожертвованиями многие из них; поэтому–то, наконец, храмы ставились как бы в центре гражданской жизни (городской и удельной). Большим уважением пользовались и христианские святыни. Святые иконы носились в войске во время походов и выносились на городскую стену для защиты города во время осады; крест целовался в свидетельство верности какого–нибудь договора; иконы и раки святых мощей богато украшались на добровольные приношения верующих; путешествия к святым местам сделались обычным явлением во всех сословиях. Когда в 1115 году в Вышгороде совершалось перенесение святых мощей Бориса и Глеба, там присутствовали князья, воеводы, бояре, монахи, клирики и простой народ из различных областей и в громадном количестве  [305]. Владимирко Галицкий, овладев (1150 г.), специально побывал в Вышгороде для поклонения святым Борису и Глебу, в Киево–Софийском соборе, Десятинном и Киево–Печерском храме святой Богородицы; Юрий же Долгорукий ходил на богомолье вместе со детьми на реку Альту, где потерпел мученическую смерть святой Борис и где в то время стояла церковь (1151г.)  [306]. Предпринимались путешествия даже за пределы России: на Афон, в Константинополь и в Палестину. Паломничество считалось за важный подвиг, поэтому и особенно развилось. В Палестине для русских богомольцев в XII веке существовал уже особый русский монастырь  [307]; паломничество в XII веке отнимало от земледелия столько рук в простом народе, что причиняло вред государству, как свидетельствует Нифонт Новгородский в»Вопрошании Кириковом». Ввиду этого он ее священникам отговаривать народ от путешествий, а архиепископ Иоанн определил даже налагать епитимию на того, кто дает обет идти в Иерусалим  [308]. Кто не мог совершить путешествия, тот с охотой слушал странников или читал описания. Поэтому–то»Паломник»игумена Даниила и распространился по Руси в большом количестве списков. При уважении к святыне храмов естественно появилось и уважение к служителям церкви, выражавшееся в различных формах. Очень часто попадаются в летописях такие стереотипные фразы о князьях:«бе иеролюбец и мнихолюбец»,«излиха чтяху чернеческий чин и поповский»,«воздаяху честь епископом и пресвитером»,«подаяху им яже на потребу, и примаху от них молитвы и благословение» [309].. Благословение было в обычай получать особенно перед началом похода. Ярославичи, например, отправляясь против половцев в 1068 году, приходили в пей преподобному Антонию просить его благословения и молитв  [310], о Святополке Изяславиче летопись прямо говорит:«Обычай он имел, если шел на или еще куда, брал молитвенное напутствие у киево–печерского игумена» [311]. Уважение к иноческому сану доходило даже до того, что многие члены княжеских и боярских фамилий сами поступали в число монахов. Таковы, например, Святослав — Николай (Святоша) Черниговский, Игорь Ольгович Киевский, Святослав Киевский, Давид Смоленский; Ирина — Анна, жена слова I, Янка — Анна и Евпраксия Всеволодовны, Преслава Святослав Евфимия и Мария, дочери Владимира Мономаха, Евфросинья, дочь Святослава Полоцкого и др. К концу домонгольского периода у нас стал слагав высших сословиях обычай перед смертью принимать пострижение в над угодить этим Богу  [312]. Уважение к церкви и ее служителям побуждало общество также заботливо относиться и к тому классу лиц, который состоял под особым покровительством — к бедным и несчастным. Отсюда развивалась милостыня. Святой Владимир распорядился, чтобы всякому нищему, приходящему на княжеский двор, выдавалось, что ему нужно — пища, питие и деньги, а для тех, кто, по немощи, не в состоянии прийти, чтобы развозились по городу: хлеб, мясо, рыба, разные овощи, мед и квас; кроме того, Владимир выкупал должников, освобождал содержащихся в рабстве, был»помощи вдовицам и упокоением странников» [313]. Подобным образом поступали очень многие князья  [314] и богатые люди  [315]. Владимир

Мономах в своем поучении ставит заповедь о милосердии выше всех других нравственных требований»всего же паче убогих не забывайте, но по силе своей кормите их, заботьтесь о сироте, вдовицу оправдывайте» [316]. Особенно богатая милостыня раз давалась при освящении церквей  [317] и на поминках  [318]. Некоторые тратили свои богатства на выкуп пленных  [319].

§ 27. Были, конечно, примеры и широкого влияния христианства на нравственность: истинно благочестивых людей можно было встретить не только в среде иерархов и монахов, но и между князьями. Из последних особенно замечательны в этом отношении Владимир святой, его сыновья Борис и Глеб, Изяслав Ярославич, Владимир Мономах и его сын Мстислав Великий. Владимир I–христианин, по изображению его в житии и летописи, представляет во многом контраст с Владимиром–язычником: прежде чрезмерно преданный чувственности, он стал вести целомудренную жизнь, довольствуясь лишь одной Анной, с которой сочетался христианским браком; прежде жестокий, мстительный и кровожадный до братоубийства он сделался кротким, милостивым и мягким; кормил нищих, утешал больных, освобождал рабов, выкупал должников, заступался за обиженных, считал за грех наказывать даже разбойников и на свою прошлую жизнь смотрел как на грустное заблуждение:«Господи! был я как зверь, жил я по–скотски, но Ты укротил меня. Слава Тебе, Боже!» — взывал он нередко  [320]. Святые страстотерпцы Борис и Глеб воспитались в духе своего благочестивого отца. Оба стремились подражать святым, жития которых они так ревностно читали; оба были целомудренны, милостивы, смиренны и любвеобильны. Когда предлагали Борису выгнать Святополка из Киева и посадить его на великокняжеский престол, он смиренно отвечал:«Не подниму я руки на брата старейшего; умер отец мой, пусть он будет мне вместо отца»; когда же узнал о подосланных к нему братом убийцах, так молился перед иконой:«Господи! Ты пострадал за грехи наши; удостой и меня пострадать для Тебя. Умираю не от врагов, а от брата; не поставь того ему во грех». Великий князь Изяслав предстает перед нами как человек тихий, любящий правду и не мстительный; он, например, простил киевлян, изгнавших его и разграбивших его дом, простил брата своего Всеволода, участвовавшего в его изгнании, и даже, защищая его от врагов, положил за него свою голову. Владимир Мономах постоянно помнил заповеди Божий и их старался провести в жизнь: избегал лености и роскоши, свое имущество тратил на бедных, на постройку храмов и на помощь духовенству, был умерен в пище и питье, часто ходил в церковь и там умилялся до слез, молился и дома, и вне его, чтобы отгонять худые мысли, наблюдал правду, не превозносился, избегал кровопролития и удерживал от него других! князей.«Ни праваго, ни виноватаго не убивайте и не повелевайте убить его», — пишет он в своем поучении детям, написанном вообще с силой убеждения и в христианском тоне. В послании же к Черниговскому князю Олегу еще рельефнее обнаруживается мягкое сердце Владимира. Тот убил сына Владимирова (Изяслава); а он ему пишет:«Долго печальное мое сердце боролось с законом христианина, обязаннаго прощать и миловать; Бог велит братьям любить друг друга… Убив моего сына и твоего собственного крестника, видя кровь сего агнца, видя сей юный увядший цвет, ты не пожалел об нем, не пожалел о слезах отца и матери, не хотел написать ко мне письма утешительнаго… Не укоряю тебя безвременною кончиною любезнаго мне сына… Если имеешь совесть, если захочешь успокоить мое сердце и напишешь ко мне грамату без всякаго лукавства, то… обратишь к себе наше сердце и будем жить еще дружелюбнее прежняго. Я не враг тебе и не хотел крови твоей…Захочешь ли умертвить моих сыновей — твоя воля. Богу известно, что я желаю добра отечеству и братьям… Не боязнь и не крайность заставляет меня говорить таким образом, но совесть и душа, которая мне всего на свете драгоценнее» [321]. Поучение отца действительно стало настольною книгою для некоторых его сыновей, а пример и влияние его — побудительной силой к подражанию. Таков, например, Мстислав: пламенно ревнуя о славе Божией, он строит храмы, кормит нищих, сам ведет простой образ жизни и, что особенно дорого, неизменно великодушен. Несмотря на частые возмущения, несмотря на убийство Изяслава, Олег Черниговский находил в нем своего ходатая перед великим князем Владимиром Мономахом, так что этот последний сказал:«Сын юноша устыдил отца своим велико душием». Нужно удивляться такому великодушию среди господствовавших в то время мстительности и кровожадности! Немного наберется князей, имена которых можно было бы поставить на одной доске с именами Владимира Мономаха и Мстислава Великого.

§ 28. Стремление к иночеству проявляется на Руси очень рано. При святом Владимире священник села Берестова, впоследствии митрополит русский Иларион, подвизается в двухсаженной пещере; при церквах приходских ставятся кельи, где живут без определенного устава иноки; может быть, строятся даже и настоящие монастыри, по крайней мере о нескольких упоминают древние документы. При Ярославе I такие монастыри уже несомненно существуют, и количество их постепенно возрастает, так что к концу домонгольского периода можно насчитать их около 70. Из них одни мужские, другие — женские. Самым знаменитым между ними был Киево–Печерский. Начало ему было положено святым Антонием, организатором же был преподобный Феодосии.

Преподобный Антоний (в миру Антипа) был родом из Любеча, города Черниговской области (местечко в нынешней Черниговской губернии, верстах в 120 от Киева.). Рано почувствовал он призвание к иночеству и удалился на Афон, который в то время славился своими подвижниками, там он постригся и начал свои подвиги. Игумен, постригший его, посоветовал ему идти в Россию, благословил и изрек предсказание, что от него»имеют произойти многие черноризцы». Антоний прибыл в Киев, осмотрел несколько тамошних монастырей, но ни в одном из них не захотел остаться. Облюбовал себе место на высоком берегу Днепра в трех верстах от Киева и поселился в пустой Иларионовой пещере; расширил ее и стал подвизаться в посте, бдении, труде и молитве (около 1051 г.). Скоро узнали о нем и стали наделять его всем необходимым для жизни. Явились и желающие подвизаться вместе с ним. В числе их были: Никон, облеченный пресвитерским саном и потому игравший видную роль между другими сподвижниками, преподобный Феодосий, впоследствии устроитель монастыря, Варлаам, сын знатного киевского боярина, Ефрем, главный евнух великого князя Изяслава, впоследствии переяславский епископ, Моисей Угрин и др. Образовалась община человек в двенадцать или даже пятнадцать. Поселились они в Антониевой пещере, расширив ее и устроив здесь частные кельи и церковь. Непосредственное управление ими принадлежало преподобному Антонию. Впрочем, скоро он поставил для них игуменом Варлаама, сам же затворился в своей келье, а вскоре перешел в новую пещеру на соседнем холме (на расстоянии 100 саженей от первой) и предоставил монастырь созидать другим. Но и здесь не оставляли его в покое: братия приходила за советами, миряне — за благословением и молитвой. Только однажды пришлось Антонию оставить свою пещеру и на время укрыться в Черниговской области, в Болдиных горах, от гнева князя Изяслава, подозревавшего Антония в содействии Всеславу Полоцкому захватить киевский престол. Сколько времени пробыл там Антоний, неизвестно; скончался же в (второй) киевской пещере (1073 г.).

Преподобный Феодосии родился в Киевском Василеве от одного служилого великокняжеского человека; детство свое провел в городе Курске, куда его отец был переведен на службу. Здесь Феодосии научился грамоте у одного из городских учителей. Узнав о великих сподвижниках, пылкий мальчик твердо решился подражать им. Он не играет со сверстниками, вместо светлых одежд, какие следовало бы ему носить по общественному положению родителей, он надевает на себя заплатанное рубище и каждый день ходит в храм Божий. Лишившись отца, тринадцатилетний Феодосии приступает к ведению хозяйства; вместе с рабами своими работает на селе. Мать прибегает к увещаниям и побоям, чтобы отклонить сына от такого, с точки зрения боярской спеси, неприличного поведения. Наслушавшись о святых палестинских местах, Феодосии задумал побывать там. Случай к этому скоро представился: пришли в Курск иерусалимские странники, и Феодосии отправился с ними в Палестину. Мать догнала его, побила, заперла в особой комнате и два дня томила здесь голодом; затем, освободив, несколько времени заставляла его ходить с железными оковами на ногах. Оставив попытку поклониться святым местам, Феодосии стал усердно посещать церковные службы и, заметив, что часто не бывает литургии от невозможности достать просфоры, тайно приступает к печению просфор. Мать узнает об этом, уговаривает, угрожает и бьет сына, знакомые насмехаются; но Феодосии не перестает трудиться. Так прошло около двух лет. Наконец он бежит в соседний город и»многие дни»проживает в доме священника, занимаясь просфоропечением и прислуживанием в церкви. Мать и здесь отыскивает беглеца, бьет и возвращает домой. Феодосии должен был отказаться от просфоропечения, хотя по–прежнему неопустительно ходит к церковным службам. Скоро курский посадник пригласив его к себе, вероятно, в качестве дьячка домовой церкви; Феодосии согласился и снискал расположение посадника; в это время он продолжал вести прежний простой образ жизни, одеваясь в рубище, и даже наложил на тело железные вериги; мать узнала и об этом: опять стала бить и бранить сына; вериги были сорваны. Феодосии тогда понял, что нужно оставить мать, чтобы осуществить свое стремление к подвижничеству. Раз, воспользовавшись отсутствием матери, он убежал; обошел несколько киевских монастырей с намерением поступить в один из них, но не был принят; наконец явился в пещеру Антония и умолил его принять в сподвижники. Никон постриг его, и Феодосии облекся в иноческую мантию (около 1055 г.). Скоро заявил он себя строгим подвижничеством и потому был сделан пресвитером на место удалившегося Никона.

Вскоре по удалении Антония из первой пещеры произошли некоторые перемены во внешнем положении жившей здесь общины. Пещерная церковь для нее стала мала; игумен Варлаам, с согласия Антония и братии, поставил небольшую открытую церковь над пещерой во имя Успения Божией Матери, а затем, когда число иноков еще увеличилось (до 20), выпросил у великого князя Изяслава всю гору над пещерой, построил новую большую церковь и близ нее много келий (вне пещеры) и оградил этот новообразовавшийся в собственном смысле монастырь столпьем (тыном в 1062 г.). Таким образом, с внешней стороны монастырь был организован; недоставало ему внутреннего строя. Об этом и позаботился преподобный Феодосии, поставленный по совету Антония на место Варлаама, взятого Изяславом на игуменство в княжеский монастырь святого Димитрия. Количество братии при нем увеличилось до 100, так что нужда во внутренней организации чувствовалась с большей силой. Он достал устав Студийского монастыря и соответственно ему»устави в монастыри своем, как пения пети монастырския и поклон как держати и чтения почитати и стояние в церкви и весь ряд церковный и на трапезе седание и что ясти в кия дни» [322]. С этого времени монастырь Киево–Печерский сделался общежительным.