Свои действия противъ Афанасия мелетиане начали темъ, что старались очернить его избрание въ церковномъ мнении Египта, представить его неканоничнымъ». Они распускали насчетъ его всевозможные слухи и легенды, одну изъ которыхъ сохранилъ до насъ Филосторгий. По Филосторгию, Афанасий былъ рукоположенъ тайно въ одной изъ приходскихъ александрийскихъ церквей и только двумя епископами въ то именно время, когда народъ и клиръ, находившийся на совещании, склонялся къ совершенно иному выбору. Но подорвать канонический авторитетъ Афанасия въ Египте было невозможао. Александрийский народъ скоро привязался къ нему, и египетские епископы, не разделявшие мелетианства, охотно свидетельствовали за полную законность занятаго имъ положения. Поэтому–то мелетиане и вынуждены были перенести свою борьбу съ Афанасиемъ на Востокъ, где они нашли себе много готовыхъ сторонниковъ въ лице возвратившихся изъ ссылки бывшихъ арианъ. Однако, и на Востоке борьба пошла не–много успешнее, чемъ въ Египте. Представить действительно серьезныя обвинения на Афанасия было трудно, a потому единственнымъ орудиемъ въ распоряжении мелетианъ была беззастенчивая клевета, разсказъ ο которой составляетъ одну изъ самыхъ неприглядныхъ страницъ въ церковной истории IV–го века. Мы отметимъ лишь главные пункты въ содержании этой страницы. Первое обвинение на Афанасия было представлено въ Никомидии въ 331–мъ году; здесь мелетианские епископы подняли какое–то дело ο льняныхъ стихаряхъ и ο налоге, будто бы введенномъ Афанасиемъ въ Египте. Но когда два александрийские пресвитера отвергли это обвинение, мелетиане выступили съ новой, более серьезной клеветой. Они донесли на Афанасия, что онъ помогаетъ какому–то узурпатору Филумену и уже послалъ къ нему ящикъ золота. Афанасия вытребовали ко двору, но и на этотъ разъ онъ такъ блистательно оправдался въ своей политической благонадежности, что Константинъ отпустилъ его съ честью и снадбилъ особымъ посланиемъ, въ которомъ называлъ его «Божиимъ человекомъ». Съ 334–го года клеветы на Афанасия опять возобновились и съ большей энергией. Его обвиняли въ двухъ тяжкихъ преступленияхъ—а) въ томъ, что убилъ мелетианскаго епископа Арсения, отрезалъ у него руку и употребляетъ ее для волхвований и б) въ томъ, что напалъ на мареотскаго епископа Исхиру во время богослужения, избилъ его, пролилъ чашу и, такимъ образомъ, совершилъ святотатство. Чувствуя свое положение прочнымъ после свидания съ царемъ, Афанасий сначала не придалъ значения этимъ обвинениямъ. Онъ даже не явился на соборъ въ Кесарию, составившийся для разсмотрения мелетианскихъ жалобъ, ограничившись словеснымъ протестомъ. Но въ этомъ увидели доказательство непочтительности александрийскаго епископа къ приказаниямъ царя, по воле котораго состоялся соборъ въ Кесарии, и тогда дело объ Афанасии перенесено было на тирский соборъ 335 года. Здесь собрались многие восточные епископы; въ числе ихъ были и православные, какъ напр.,Макарий иерусалимский и Александръ фессалоникский, но большинство собора стояло на стороне Евсевия никомидийскаго, отъ котораго Афанасию нельзя было ожидать много хорошаго. Повинуясь строгому распоряжению Константина, Афанасий явился въ Тиръ, захватилъ съ собой около 50–ти епископовъ египетскихъ для уравновешения шансовъ, и сначала повелъ свою защиту удачно. Противъ обвинения въ убийстве Арсения оигь представилъ собору этого епископа живымъ и съ обеими руками, эффектно доказавъ свою невинность, касательно же Исхиры подвергъ сомнению действительность епископскаго сана этого обвинителя. Чтобы проверить последнее показание Афанасия, отцы собора решили послать въ Египетъ специальную комиссию для изследования вопроса на месте. Въ эту комиссию вошли злейшие враги Афанасия—Феогнисъ никейский, Марий халкидонский и несколько другихъ епископовъ, которымъ Афанасий давно отказывалъ въ церковномъ общении. Хорошо понимая, куда направятся старания такъ подобранныхъ следователей, Афанасий тайно, не дожидаясь конца собора, убежалъ съ жалобой къ Константину. Протестъ его оказался убедительнымъ; разгневанный Константинъ послалъ суровое приказание тирскому собору немедленно и въ полномъ составе явиться въ Константинополь на очную ставку съ Афанасиемъ. Но пока Афанасий путешествовалъ въ столицу и пока повеление императора передавалось въ Тиръ, епископы успели покончить соборъ, перебрались въ Иерусалимъ на праздникъ освящения отстроеннаго царемъ храма Воскресения и занялись здесь новымъ деломъ ο принятии Ария въ церковь. Испуганные неожиданнымъ приглашениемъ Константина, они въ большинстве своемъ разбежались, только шесть изъ нихъ прибыли ко двору и, вместо того, чтобы оправ–дываться, представили встречное обвинение на Афанасия. Они обвиняли его въ томъ, что онъ угрожалъ остановить подвозъ хлеба изъ Александрии. Обвинение было нелепое, и едва ли Константинъ могъ поверить ему. Но въ это время онъ былъ старъ и слабъ. Нескончаемыя жалобы на Афанасия наскучили ему. Александрийский епископъ сталъ казаться ему какимъ–то вечнымъ препятствиемъ къ церковному миру, постоянно вызывавшимъ волнения и въ своей пастве и среди восточныхъ епископовъ. И онъ решился пожертвовать имъ въ целяхъ умиротворения церкви; не входя ни въ какия разбирательства, онъ распорядился сослать его въ Триръ въ Галлию. Это состоялось, вероятно, 5–го февралл 336–го года.

Евстафий антиохийский, Маркеллъ анкирский и Афанасий александрийский не были единственными жертвами развивавшейся на Востоке реакции никейскому символу. Цер–ковные историки V–го века, иизлагающие ходъ после–никейскихъ событий следятъ, главнымъ образомъ, за судьбою этихъ лицъ отчасти вследствие ихъ выдающагося положе–ния, отчасти потому, что борьба съ нимъ обращала на себя общее внимание. Но разсматривая документы, относящиеся къ изучаемымъ событиямъ, можно видеть, что сведения, передаваемыя историками, не полны, что въ разное время отправлено было въ изгнание еще несколько другихъ восточныхъ епископовъ. Такъ, вместе съ Евстафиемъ антиохийскимъ на соборе 330 года былъ низложенъ Асклепа газский, одинъ изъ участниковъ никейскаго собора, подобно Евстафию, видевший во всякомъ уклонении отъ его определений возражение арианства. Около того же времени пошелъ въ ссылку Евтропий адрианопольский, личный врагъ Евсевия никомидийскаго и другъ Афанасия, а вскоре за нимъ отправился туда же и его преемникъ Лукий. Известно также, что константинопольский соборъ 336 го года, обсуждавший дело ο Маркелле, вместе съ нимъ лишилъ кафедръ трехъ епископовъ—Ефратия валанейскаго, Климатия палтскаго, и Картерия артаратскаго. Кроме этихъ именъ Афанасий упоминаетъ еще Киматия антарадскаго, Кира берийскаго, Диодора асийскаго, Домниона сирмийскаго и Елланика триполийскаго. Последнимъ изъ восточныхъ епиекоповъ подпалъ низложению Павелъ константинопольский, преемникъ Александра, обвиненный въ томъ, что занялъ кафедру безъ согласия руководителей реакции—Евсевия никомидийскаго и Феодора ираклийскаго. которымъ, по древнему обычаю, принадлежало право рукополагать епископовъ въ Византию.

Такимъ образомъ, планы противниковъ никейскаго собора блистательно осуществлялись. Защитники единосущия одинъ за другимъ подъ разными предлогами удалялись съ Востока, и ихъ кафедры были переданы людямъ, стоявшимъ въ рядахъ оппозиции. Голоса, отстаивавшие никейское определение, замолкали и весь Востокъ сплачивался теснее въ желании заставить забыть ο никейскомъ соборе, устранить его результаты изъ церковнаго сознания. Собственно говоря, на практике эта цель была достигнута уже къ концу царствования Константина, такъ какъ въ последние годы его правления въ восточныхъ областяхъ не было ни одного епископа, который осмелился бы громко защищать единосущие, не рискуя подвергнуться немедленному низложению. Но пока былъ живъ Константинъ, сохранивший высокия воспоминания ο деле 318–ти отцовъ, победа реакции оставалась не полной; изъ области практической, отъ торжества надъ отдельными лицами она еще не переходила въ область теоретическую, къ торжеству надъ самымъ никейскимъ вероопределениемъ. Никейский символъ формально принимался всеми церквами, и его авторитетъ, — правда, сильно подорванный осуждениемъ его защитниковъ, — все еще продолжалъ быть неотмененнымъ. Для окончательной победы надъ никейскимъ соборомъ необходимо было, поэтому, изъять изъ употребления его символъ, составить новое вероизложение» отвечающее консервативному настроению церковнаго большинетва, и имъ заменить сомнительную никейскую формулу. Смерть Константина, последовавшая 22–го мая 337 года, уничтожила собой последнее препятствие, стоявшее на пути къ волнению этого заключительнаго пункта антиникейской программы, и при его преемнике, Констанции борьба съ никейцами перенесена была уже на догматическую почву.

2. Ha первыхъ порахъ, впрочемъ, новое царствование открылось переменой, которая более благоприятствовала защитникамъ никейскаго собора, чемъ успехамъ оппозиции. После смерти Константина римская империя, какъ известно, поделена была между тремя его сыновьями, при чемъ Константинъ II и Констансъ получили западныя области, безпрекословно признававшия никейский символъ, a Boстокъ вместе съ Египтомъ достался Констанцию. Такъ какъ каждый изъ братьевъ въ религиозной политике хотелъ следовать тому направлению, куда склонялась воля большинства ихъ христианскихъ подданныхъ, то на общемъ собрании ихъ въ Паннонии осенью 337–го года, где перевесъ влияния естественно принадлежалъ двумъ западнымъ, было постановлено возвратить обратно на кафедры всехъ сосланныхъ въ предшествовавшее царствование епископовъ. Недостаточно еще ознакомившийся съ состояниемъ церковныхъ делъ на Востоке, Констанций не имелъ пока оснований противиться желаниямъ братьевъ, и предложенная ими мера тотчасъ же приведена была въ исполнение. Афанасий возвратился, кажется, еще раньше, чемъ состоя–лось это постановление; онъ прибылъ въ Александрию 23–го ноября 337–го года, т. — е. только шесть месяцевъ спустя после смерти Константина Великаго въ силу особаго рескрипта Константина младшаго, въ которомъ последний удостоверялъ александрийцевъ, что, возвращая имъ Афанасия, онъ исполнялъ только волю своего покойнаго отца. Вследъ за Афанасиемъ потянулись на Востокъ и другие находившиеся въ изгнании епископы—Асклепа газский, Павелъ константинопольский, Маркеллъ анкирский и прочие никейцы, и тоже заняли свои прежния кафедры. Съ внешней стороны, такимъ образомъ, дела на Востоке опять пришли къ тому положению, въ какомъ они находились въ ближайшие къ никейскому собору годы. Возвращение ссыльныхъ епископовъ, повидимому, сводило къ нулю все успехи, достигнутые реакциой въ прошлое царствование. Консервативный Востокъ снова увиделъ въ своей среде защитниковъ единосущия и снова долженъ былъ начинать ту борьбу, которая, казалось, была уже закончена. — Но на этотъ разъ торжество никейцевъ было слишкомъ непрочнымъ; оно обусловливалось совершенно случайнымъ и внешнимъ обстоятельствомъ—влияниемъ западныхъ наследниковъ империи Константина. Уступивший на первыхъ порахъ своимъ братьямъ, Констанций, — безъ сомнения, самый даровитый и энергичный изъ нихъ, — вовсе не намеренъ былъ всегда идти у нихъ на поводу въ отношении къ церковнымъ деламъ своихъ областей. Лично склонявшийся на сторону противниковъ никейскаго собора, Констанций чемъ ближе знакомился съ догматическимъ настроениемъ церковнаго большинства своихъ восточныхъ подданныхъ, темъ яснее виделъ, что миръ восточныхъ церквей не можетъ быть достигнутъ, пока здесь остаются защитники единосущия. — Перемена политики весьма скоро сказалась въ томъ, что глава противниковъ никейскаго собора Евсевий никомидийский снова былъ приближенъ ко двору и даже получилъ константинопольскую кафедру. Съ другой стороны, и возвратившиеся никейцы не чувствовали себя твердо на своихъ кафедрахъ. Востокъ встретилъ ихъ съ нескрываемымъ недовериемъ и нерасположениемъ; въ паствахъ, которыя уже имели своихъ епископовъ, занявшихъ места сосланныхъ, поднялись сильныя волнения и споры. Даже въ Александрии, где после изгнания Афанасия кафедра оставалась незамещенной, дело не обошлось безъ шумнаго протеста; мелетиане и ариане не хотели принимать Афанасия, и надо думать, что они были достаточно сильны, если уже после прибытия Афанасия осмелились избрать и рукоположить на его место новаго епископа Писта. При такихъ условияхъ борьба съ возстановленными защитниками единосущия не представляла никакихъ трудностей; руководители реакции теперь даже не видели нужды вести дело съ каждымъ изъ нихъ въ отдельности, подыскивать для ихъ осуждения какие–либо особые предлоги и поводы, подобно тому, какъ это было при Константине Великомъ. Они расправились съ никейцами разомъ, за одинъ приемъ, — однимъ, такъ сказать, ударомъ низвергли ихъ съ кафедръ. Собравшись на соборъ въ Антиохию, вероятно въ начале 339 года, — для решения некоторыхъ вопросовъ церковной практики, — восточные епископы, между прочимъ, выработали следующее правило: «епископъ, осужденный соборомъ и не оправданный другимъ, но обратившийся съ апелляцией къ царю, теряетъ все». Правило само по себе превосходное, делающее честь восточнымъ епископамъ; оно защищало свободу церкви, требовало, чтобы все церковныя дела решались судомъ самой же церкви, независимо и помимо вмешательства государственной власти; впоследствии оно, равно какъ и другия дисциплинарныя постановления антиохийскаго собора 339–го года, было внесено трулльскимъ соборомъ въ обязательный кодексъ каноническаго права восточной церкви. — Но въ применении къ наличному состоянию тогдашнихъ церковныхъ делъ это правило было лишь хитро расчитаннымъ полемическимъ приемомъ антиникейцевъ, направленнымъ къ низвержению защитниковъ единосущия. Ведь, все возвратившиеся при Констанции на Востокъ никейцы получили обратно свои кафедры по распоряжению государственной власти, а не въ силу соборнаго постановления епископовъ. По смыслу новаго правила они должны были терять все, — и действительно все потеряли! Тотъ же антиохийский соборъ, который издалъ правило объ апелляцияхъ, приложилъ его къ Афанасию александрийскому. Афанасий былъ объявленъ низложеннымъ, и на его место избранъ Григорий каппадокиянинъ, который, явившись въ Александрию въ сопровождении вновь назначеннаго эпарха Филастрия съ царскимъ указомъ, и занялъ тамошнюю кафедру. Что же касается до прочихъ никейцевъ, то соборъ, повидимому, не считалъ нужнымъ входить въ особое разсуждение ο нихъ; они лишались кафедръ уже однимъ фактомъ издания правила и, вероятно, были изгнаны изъ городовъ своими архиепископами. Афанасий во второй разъ оставилъ Александрию въ апреле 839–го года; ο епископахъ фракии, Келесирии, Финикии и Палестины мы слышимъ, что въ этомъ же году они значились въ числе восточныхъ беглецовъ, явившихся въ Римъ съ жалобами на самоуправство евсевианъ. Значитъ, не более, какъ чрезъ два года после возвращения сосланныхъ никейцевъ, Востокъ снова и вполне очистился отъ нихъ и, покончивъ борьбу съ лицами, защищавшими единосущие, могъ приступить къ волнению другой более важной задачи—къ изданию новаго символа, который долженъ замедитьсобой никейскую формулу. Первый и самый крупный шагъ въ этомъ отношении делаетъ знаменитый антиохийский соборъ 341–го года, известный въ науке подъ именемъ собора «εν ενκαινιοις» или «на обновление (храма)».

Въ ряду безчисленныхъ соборовъ, въ которыхъ выразилась деятельность антиникейской оппозиции, антиохийскому собору 341–го года принадлежитъ безспорно первенствующее место. Въ истории догматическихъ движений IV–го века этотъ соборъ, можно сказать, составилъ целую эпоху. Доселе, какъ мы видели, догматическое настроение Востока выражалось лишь въ борьбе съ защитниками единосущия; никейцевъ восточные епископы не хотели терпеть въ своей среде и пользовались всякимъ предлогомъ, чтобы низложить ихъ и отправить въ изгнание.

Отсюда ясно было, что провозглашенное въ Никее учение ο единосущии не находило себе должнаго приема на Востоке, что Востокъ стремился насильственно устранить это учение, замолчать его. Но во имя чего восточные епископы возставали противъ единосущия ? какие положительные идеалы скрывались за ихъ упорной борьбой съ никейцами ? что они хотели внести въ церковную догматику взаменъ никейскаго символа? Авторитетный ответъ на все эти вопросы и даетъ антиохийский соборъ 341–го года; здесь въ первый разъ и притомъ отъ лица главнейшихъ епископовъ Востока мы получаемъ официальное заявление ο томъ, какъ они смотрятъ на спорный вопросъ времени, какия догматическия идеи одушевляютъ ихъ и чего вообще они хотятъ достигнуть низвержениемъ никейцевъ. Изданныя этимъ соборомъ четыре символьныхъ формулы впервые открыто развертываютъ предъ нами то догматическое знамя, за которое стоялъ Востокъ, и даютъ возможность ясно уразуметь богословскую позицию противниковъ никейскаго вероопределения. Несмотря на это первостепенное значение антиохийскаго собора на обновленияхъ въ истории антиникейской реакции, въ науке, по многимъ связаннымъ съ нимъ вопросамъ, еще доселе не составилось определеннаго суждения, не предложено одного, принятаго всеми, решения. Споры касаются прежде всего объема деятельности собора и его отношения къ другимъ, близкими къ нему по времени, тоже антиохийскими соборами. По известиямъ древнихъ церковныхъ историковъ, занятия собора 341–го года были очень обширны; кроме издания четырехъ символовъ, этому же собору приписываютъ историки и составление техъ правилъ, на основании которыхъ изгнанъ былъ Афанасий, а равно и самое низложение Афанасия и избрание на его место Григория каппадокиянина. Замечательно, что и во всехъ авторитетныхъ спискахъ антиохийскихъ правилъ, они усвояются именно собору на обновление, т. — е. собору 341–го года. До половины настоящаго столетия это показание историковъ, подкрепляемое къ тому же свидетельствомъ каноническихъ рукописей, большею частию не вызывало никакихъ сомнений и принималось всеми. Но съ техъ поръ, какъ въ 1848–мъ году были опубликованы английскимъ ученымъ Куретономъ пасхальныя письма Афанасия, найденныя въ одномъ изъ нитрийскихъ монастырей, старое воззрение начало колебаться и, затемъ, совсемъ было оставлено. Изъ сличения хронологическихъ отметокъ на этихъ письмахъ съ другими известиями ο жизни Афанасия съ очевидностью открылось, что Афанасий еще летомъ 339–го года убежалъ изъ Александрии, уступивъ место Григорию каппадокийцу, и осенью этого года былъ уже въ Риме, что, следовательно, низложение Афанасия, равно какъ и издание правилъ, примененныхъ къ нему и другимъ никейцамъ, имело место раньше 341–го года и было сделано на другомъ соборе, происхо–дившемъ, вероятно, въ 399–мъ году, такъ какъ на это время падаетъ пребывание въ Антиохии Констанция. Соборъ на обновленияхъ, ο которомъ говорятъ историки, пришлось, такимъ образомъ, разложить на два собора, разделенные между собой полуторагодичнымъ промежуткомъ, но отъ этого вопросъ ο немъ не только не упростился, но еще более осложнился. Дело въ томъ, что еще до низложения Афанасия, провозглашеннаго на соборе 339–го года восточ–ные отцы вступили въ частныя сношения съ Римомъ съ целию добиться и здесь осуждения александрийскаго епископа, — и вотъ изучая историю этихъ сношений, можно видеть, что первый антиохийский соборъ, низвергший никейцевъ, не только не прекратилъ своей деятельности после низложения Афанасия, а, напротивъ, продолжалъ ее, повидимому, въ течение всего 340–го года. Такъ, когда папа, решивший пересмотреть дело Афанасия, послалъ на Востокъ приглашение явиться на соборъ, адресовавъ пригла–сительную грамоту одному Евсевию никомидийскому, а это было после прибытия Афанасия въ Римъ, т. — е. не ранее осени 339–го года, — то восточные епископы, между прочимъ, обиделись на папу за то, что онъ въ своемъ призыве обратился къ евсевианамъ только, а не кo всемъ епископамъ собравшимся въ Антиохии, и отправили къ нему кол–лективный протестъ. Следующее свое письмо папа адресуетъ уже не къ Евсевию, а къ Дианию, Флакиллу и прочимъ, писавшимъ къ намъ изъ Антиохии». Отсюда видно, что переписку съ папой, обнимавшую вторую половину 339–го года, вели не отдельные епископы восточные надъ личною своею ответственностью, а целый соборъ ихъ, заседавший въ Антиохии и представлявший собой всю восточную церковь. Кроме того, нужно принять во внимание, что по точному указанию Афанасия четвертая антиохийская формула, которую древние историки приписываютъ собору на обновленияхъ, на самомъ деле принадлежитъ не ему, а собору 342–го года, имевшему место тоже въ Антиохии. Сопоставляя все эти данныя, мы вместо одного собора на обновленияхъ получаемъ целыхъ четыре, действовавшихъ въ Антиохии на пространстве только двухъ летъ; одинъ соборъ, издавший правила и низложивший Афанасия, другой—переписывавшийея съ папой, третий—соборъ на обновленияхъ и четвертый—издавший последнюю антиохийскую формулу. Что же это значитъ? Какимъ образомъ въ течение столь короткаго времени въ одномъ и томъ же городе могло смениться такъ много соборовъ? Единственно допустимое решение этихъ затруднений можно находить только въ томъ предположении, — высказанномъ еще ученымъ католическимъ епископомъ Гефеле, — что все указанные четыре антиохийские собора не были отдельными собраниями епископовъ, нарочито на каждый разъ созываемыми, но составляли собой одинъ соборъ съ небольшими перерывами или, быть можетъ, непрерывно действовавший съ начала 339–го года по 342–ой. Такого рода предположение отнюдь не навязываетъ древней церкви чего–либо необычнаго, незнакомаго на практике. Мы знаемъ, что съ V–го века при константинопольской кафедре суще–ствовалъ постоянный соборъ, такъ называемый συνοδος ενδημουσα, составлявшийся изъ приезжавшихъ въ столицу по своимъ деламъ провинциальныхъ епископовъ, который вместе съ патриархомъ и обсуждалъ текущия церковныя дела. Хотя со времени Константина Великаго столицей империи считался Константинополь, однако въ первой по–ловине IV–го века центръ восточной империи фактически находился не въ Константинополе, а въ Антиохии, где большею частию имелъ свое местопребывание Констанций, занятый наблюдениемъ надъ восточной границей. Антиохия, поэтому, являлась въ царствование Констанция такимъ же притягательнымъ пунктомъ для восточныхъ епископовъ, какимъ позднее служилъ Константинополь. Сюда они должны были обращаться со всеми нуждами и недоумениями: здесь, следовательно, весьма легко могъ образоваться при дворе более или менее постоянный соборъ, деятельность котораго въ виду тревожнаго положения церкви затянулась на два слишкомъ года. Въ летние месяцы 341–го года составъ этого собора значительно усилился; къ этому времени закончился постройкой великолепный золотой храмъ въ Антиохии, начатый еще при Константине Великомъ, и назначено было торжественное освящение его. Для участия въ этомъ торжестве явились сюда многие восточные епископы и, такимъ образомъ, на время образовалось здесь болое собрание, блескъ котораго заставилъ древнихъ историковъ выделить его въ особый соборъ и отнести къ нему все сделанное въ Антиохии въ течение двухъ лет, Значитъ, соборъ на обновленияхъ былъ лишь однимъ, — только наиболее торжественнымъ, — моментомъ въ истории всего антиохийскаго собора, продолжавшагося въ течение двухъ летъ, а потому и деятельность его должна быть оцениваема въ связи съ прочими результатами этого собора.

Но переходя къ оценке этой деятельности, мы наталкиваемся на новое и довольно специальное затруднение, которое имеетъ, впрочемъ, более догматический и канонический характеръ, чемъ церковно–исторический. Спрашивается, какъ должно смотреть на этотъ соборъ ? Можно–ли признавать за нимъ авторитетъ церковности или следуетъ зачислить его въ ряды соборовъ, лишенныхъ такого авторитета, стоящихъ вне церковныхъ пределовъ—соборовъ схизматическихъ или еретическихъ? Нужно сознаться, что для общепринятой точки зрения, которая въ борьбе противъ никейскаго собора не видитъ ничего более, кроме интригъ тайныхъ или явныхъ арианъ, этотъ вопросъ содержитъ въ себе неразрешимыя трудности. Антиохийский соборъ 340–хъ годовъ, прежде всего, нельзя назвать соборомъ православнымъ въ позднейшемъ смысле слова, — никейскимъ или афанасианскимъ; онъ осудилъ Афанасия и издалъ четыре символа, въ которыхъ учения ο единосущии нетъ, которые были, напротивъ, прямо расчитаны на то, чтобы отменить это учение. Но опасно назвать его и арианствующимъ или схизматическимъ; правила собора, какъ мы упоминали, были внесены впоследствии въ общий кодексъ каноническаго права, да и древняя церковь судила ο немъ совершенно иначе. Такъ четвертый вселенский соборъ цитируетъ два антиохийския правила въ ряду правилъ св. отцовъ; также поступаютъ и папы римские—Иоаннъ П (533 г.), Захария и Левъ IV (853 г.). Если бы кто–нибудь пожелалъ эти суждения объяснить недостаточной исторической осведомленностью высказывавшихъ ихъ лицъ, то мы имеемъ еще свидетельство Илария пуатьесскаго, который именуетъ антиохийский соборъ «соборомъ святыхъ —synodus sanctorum» относя этотъ эпитетъ именно къ собору на обновление, издавшему новыя символьныя формулы. Суждение Илария, современника собора, лично знавшаго его деятелей, для насъ весьма важно; оно служитъ показателемъ того, какъ смотрели на соборъ антиохийские церковные люди IV–го века, подобно Иларию. Иларий въ данномъ случае не былъ одинокъ. Подобнымъ образомъ и папа Юлий въ письме къ собравшимся въ Антиохию епископамъ не называетъ ихъ ни еретиками, ни арианами, ни схизматиками; онъ пишетъ къ нимъ, какъ къ сослуживцамъ, обладающимъ полнымъ каноническимъ достоинствомъ, именуетъ возлюбленными братьями, приглашаетъ ихъ къ себе на соборъ въ качестве равноправныхъ членовъ, следовательно, не отвергаетъ и за собо–ромъ ихъ церковнаго авторитета. И все, что мы знаемъ объ антиохийскомъ соборе 341–го года, вполне оправдываетъ такое отношение къ нему современниковъ. По своему составу этотъ соборъ не былъ деломъ какой–нибудь одной партии. Правда, главнейшую роль на немъ играли евсевиане, но ихъ было немного, а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ, въ числе которыхъ значились люди, стоявшие вполне на церковной почве. Дошедшие до нашего времени списки участниковъ антиохийскаго собора упоминаютъ между ними даже такихъ столповъ правоверия, какъ св. Иаковъ низибийский, Павелъ неокесарийский или Дианий кесарийский, известный всей древней церкви митрополитъ и столь восхваленный Василиемъ Великимъ. Очевидно, обычная точка зрения, разделяющая все после–никейские соборы IV–го века на арианствующие и православные именно въ смысле никейскомъ, неприложима къ антиохийскому собору 341–го года. И, действительно, все, что намъ известно объ этомъ соборе, показываетъ, что онъ отнюдь не былъ деломъ какой–либо внецерковной партии, а напротивъ представлялъ собой всю тогдашнюю восточную церковь, выражалъ ея воззрения и верования. Правда, главнейшая роль на немъ принадлежала евсевианамъ, которые во мнении Афанасия отожествлялись съ осужденными въ Никее арианами, но после того, какъ Евсевий и Феогнисъ принесли раскаяние, они сделались въ глазахъ восточныхъ епископовъ вполне правоверными, и ихъ присутствие на соборе ни у кого не могло вызывать смущения. Къ тому же евсевианъ было немного,а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ. Некоторую тень на этотъ соборъ бросаетъ только осуждение, произнесенное имъ на Афанасия, но и эта тень разсеевается, если припомнить, что Афанасий осужденъ былъ соборомъ не за веру, не за учение, а за нарушение формальнаго каноническаго постановления, за то, что онъ занялъ кафедру по распоряжению государственной власти, не испросивъ соборнаго суда. Такимъ образомъ, совокупность данныхъ объ антиохийскомъ соборе 341 года побуждаетъ насъ очистить его участниковъ отъ техъ нареканий въ склонности къ арианству, которыя чаще, чемъ следуетъ, возводятся на нихъ. Этотъ соборъ не былъ арианствующимъ, но и не стоялъ на стороне никейскаго символа. Это былъ соборъ консервативно настроенныхъ епископовъ, смущавшихся терминомъ «единосущный» и хотевшихъ отстоять церковное учение въ той неприкосно–венности, въ какой оно принято было ими отъ древности до возникновения арианскихъ споровъ.

Догматическая деятельность отцовъ антиохийскаго собора выразилась составлениемъ четырехъ новыхъ символовъ, известныхъ въ науке подъ именемъ четырехъ антиохийскихъ формулъ, подлинный текстъ которыхъ сохранилъ намъ Афанасий въ своихъ сочиненияхъ. He все эти формулы имеютъ одинаковое значение. Въ церковно–историческомъ отношении наибольший интересъ представляютъ собою две первыя, такъ какъ только оне могутъ считаться выражениемъ догматическихъ воззрений большинства членовъ собора. Что касается до третьей формулы, то она попала въ число прочихъ довольно случайныхъ. Она представлена была собору Феофрониемъ, еп. тианскимъ, заподозреннымъ въ неправомыслии, какъ изложение его собственнаго учения; затемъ, внесена была въ акты собора и, такимъ образомъ, вошла въ общий счетъ антиохийскихъ вероопределений. Четвертая же формула появилась на светъ несколько позже первыхъ трехъ, уже по окончании большаго собора, происходившаго по поводу освящения храма. Афанасий даетъ понять, что она составлена была только четырьмя епископами, отправленными въ Галлию въ качестве пословъ отъ собора къ западному императору Констансу. Значитъ, лишь первыя две формулы были деломъ всехъ или большинства антиохийскихъ отцовъ и выражали догматическое учение всего собора. Впрочемъ, и последния две формулы по своему содержанию и характеру не стоятъ въ противоречии съ первыми; оне излагаютъ то же учение, но въ более бледныхъ безцветныхъ терминахъ, тогда какъ первыя стремятся съ возможною точностью и полнотой исчерпать обсуждаемый ими догматический вопросъ.

Свою первую формулу антиохийский соборъ начинает торжественнымъ заявлениемъ ο своемъ отношении къ арианству. «Мы, — пишутъ здесь восточные епископы, — не были последователями Ария, ибо, какъ намъ, бывъ епископами, следовать пресвитеру; напротивъ, ставъ изследователями и испытателями его веры, мы скорее его приблизили къ себе, чемъ сами последовали ему». Такое заявление было въ высшей степени своевременно и имело въ виду очиситить восточныхъ епископовъ отъ техъ подозрений, какия высказывалииь насчетъ ихъ православия на Западе. Въ эпоху антиохийскаго собора Западъ, какъ мы уже видели, не стоялъ въ стороне отъ движений, совершавшихся на Востоке, какъ то было въ царствование Константина Великаго. Сами восточные епископы привлекали его къ участию въ своихъ распряхъ, обратившись въ Римъ съ жалобами на Афанасия. Еще более втягивали его въ споры низложенные при Констанции никейцы, которые, не получивъ прямыхъ распоряжений ο месте своей ссылки, все убежали въ Римъ въ надежде найти здесь защиту своихъ поруганныхъ правъ. Западъ, такимъ образомъ, невольно оказывался въ роли судьи между спорящими партиями Востока. —

Слухи, достигавшие до Запада ο действияхъ восточныхъ епископовъ, укрепляли его въ этихъ подозренияхъ; въ самомъ деле, епископы, низложенные въ Никее за арианство, были возвращены на свои кафедры, защитники никейскаго собора изгнаны, и самъ Арий, наконецъ, былъ принятъ въ церковное общение. И вотъ уже папа Юлий въ своемъ письме къ антиохийскимъ отцамъ при всемъ желании не будить страсти Востока, не можетъ обойтись безъ упрека имъ за то, что они вступили въ общение съ людьми, справедливо осужденными за ересь. — Торжественнымъ ответомъ на эти обидныя для восточныхъ епископовъ подозрения и явилась первая антиохийская формула. «Кто такой Арий — какъ бы говорили здесь восточные епископы, — чтобы можно было упрекать насъ въ следовании ему? Нетъ, не Арию последовали мы, а напротивъ, онъ самъ, после того какъ была испытана его вера, отказался отъ своихъ прежнихъ заблуждений и былъ снова привлеченъ въ церковь». Значитъ, фактъ принятия Ария въ общение свидетельствуетъ только объ исправлении его самого, а не объ уклонении принявшихъ его епископовъ въ арианство. — Чтобы это заявление не оставить голословнымъ и вместе съ темъ съ корнемъ подорвать возможность упрековъ въ арианстве, отцы антиохийскаго собора далее под–вергаютъ анафеме то учение Ария, за которое онъ осужденъ былъ въ Никее. Въ своихъ формулахъ они намеренно выбираютъ главнейшие тезисы строгаго арианства, пере–сматриваютъ всю его специальиую терминологию и объявляютъ ее достойною всякаго осуждения. «Если кто— читаемъ мы во второй формуле, — учитъ вопреки здравой и прямой вере Писаний, говоря, что были или совершились времена или века прежде рождения Сына—да будетъ анафема. Или кто говоритъ, что Сынъ есть тварь, какъ одна изъ тварей, или рождение, какъ одно изъ рождений, — да будетъ анафема». Еще яснее это порицание арианству выражается въ четвертой формуле: «утверждающихъ, — говорится здесь, — что Сынъ изъ несущихъ, а не отъБога, и что было время, когда Его не было, вселенская церковь признаетъ чуждыми». Итакъ, съ подлиннымъ арианствомъ вера восточныхъ епископовъ не имеетъ ничего общаго. Но решительно отстраняя отъ себя упрекъ въ арианстве, антиохийские отцы въ то же время не хотятъ вставать и подъ знамя никейскаго символа. Прямо они не нападаютъ на этотъ символъ ; учение ο единосущии они обходятъ полнымъ молчаниемъ, какъ будто его никогда и не было. Однако, уже самый фактъ составления ими новыхъ формулъ ясно показываетъ всемъ, что никейское определение они не считаютъ чистейшимъ выражениемъ веры и не находятъ его соответствующимъ подлинному учению церкви, ибо иначе и новыя символы были бы излишни. Въ противовесъ никейскому символу они выдвигаютъ авторитетъ предания, становятся на защиту того, что принято отъ древности, и этимъ косвенно даютъ понять, что въ никейскомъ символе они усматриваютъ новшество, нарушающее цельность древняго наследия. «Изначала мы такъ научились веровать», — заявляютъ антиохийские отцы въ первой формуле, приступая къ изложению веры. «Если кто, — пишутъ они во второй формуле, — учитъ или благовествуетъ вопреки томуу, что мы прияли и не такъ, какъ передали намъ св. Писания, тотъ да будетъ анафема. Ибо мы истинно (и) богобоязненно веруемъ и следуемъ всему, что изъ Божественныхъ Писаний передано Пророками и Апостолами». Такимъ образомъ, почва, на которую восточные епископы ставятъ сами себя, есть почва консервативная, традиционная.

Они намерены остаться при наследии преданнаго, исповедывать то и такъ, ο чемъ и какъ учила древность, не допуская никакихъ поправокъ даже въ формальную сторону преданнаго. И действительно, анализируя содержание изданныхъ антиохийскимъ соборомъ формулъ, можно видеть, что излагаемая въ нихъ «преданная» вера есть не что иное, какъ церковное учение ο Троице въ до–никейской стадии его развития, — въ той стадии, съ которой собственно и начались споры. По смыслу это учение вполне православно: по форме оно совершенно и устарело для после–никейской эпохи; это какъ бы то же самое учение ο единосущии, нo не раскрывшееся до логической раздельности, не выяснившееся въ отчетливой, исчерпывающей мысль форме. Такъ въ первой формуле касательно Сына Божия читаемъ следующее: «веруемъ въ единаго Сына Божия, единороднаго, сущаго прежде всехъ вековъ и сосущаго родшему Его Отцу (συν ντα τω γεννηκώτι αίτόν πατρί).

Третья формула называетъ Сына Божия Силой и Премудростью, рожденнымъ отъ Отца прежде вековъ, Богомъ совершеннымъ, отъ Бога совершеннаго, ипостасно сущимъ у Бога (προς τόν θeov)». Въ четвертой Онъ именуется «Богомъ отъ Бога, светомъ отъ света, пре–мудростью, силой, жизнью, истиннымъ светомъ». Все это термины, близко знакомые до–никейской догматической мысли, заимствованы изъ языка древнихъ символовъ и сочинений писателей Ш–го века. Но особенно рельефно этотъ традиционный стиль выдерживается антиохийскими отцами во второй формуле. Въ ряду прочихъ автиохийскихъ формулъ вторая формула является наиболее полнымъ и типичнымъ выражениемъ догматическихъ воззрений консервативнаго Востока; прочия формулы были скоро забыты, но вторая формула долго сохраняла свое влияние въ реакционныхъ кружкахъ; она была повторена въАнкире, Селевкий, на соборахъ въ царствование Юлиана, затемъ въ Лампсаке и Карии, и иногда, какъ бы въ противоположность вере 318–ти отцовъ, называлась верой 97–ми отцовъ. Заслуживаетъ внимание то, что эту вторую формулу самъ антиохийский соборъ издалъ подъ именемъ символа Лукиана, — следовательно, поставилъ подъ защиту великаго антиохийскаго учителя, память котораго пользовалась глубокимъ уважениемъ на Востоке. Мы уже видели, что нетъ оснований приписывать эту формулу въ целомъ виде Лукиану, однако, нельзя отрицать и того, что основу ея действительно составило лукиановское вероизложение. На самомъ же деле традиционный авторитетъ второй формулы возвышался далее Лукиана. Въ тексте ея встречаютъ выражения Оригена и целые обороты, буквально взятые изъ знаменитаго символа Григория Чудотворца. — Въ члене ο второмъ Лице Св. Троицы въ этой формуле находимъ следующее: «веруемъ и во единаго Господа, Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго Бога, рожденнаго прежде вековъ отъ Отца, Бога отъ Бога, всецелаго отъ всецелаго, единственнаго отъ единственнаго, совершеннаго отъ совершеннаго,… живое слово, живую премудрость, истинный светъ, путь, истину, воскресение, Пастыря, дверь, непреложнаго и неизменяемаго, неразличный образъ Отчаго Божества, Отчей сущности, воли, силы и славы… сущаго вначале у Бога». Если бы кто–нибудь пожелалъ формулировать въ возможно ясныхъ терминахъ до–никейское воззрение на Сына Божия, то онъ едвали бы нашелъ что–либо более точное и полное, чемъ этотъ членъ лукианскаго символа, изданнаго антиохийскими отцами. Правда, и въ остальныхъ трехъ формулахъ мы встречаемъ главнейшие элементы церковнаго учения ο Сыне Божиемъ: признание Его предвечнаго рождения отъ Отца, исповедание Богомъ единороднымъ и совершеннымъ, но изъ этихъ трехъ формулъ еще недостаточно видно, какъ восточные понимаютъ отношение Сына Божия къ Отцу, въ какомъ виде мыслятъ Его существование рядомъ съ Отцомъ? Только первая формула делаетъ слабую попытку дать определение этого пункта, называетъ Сына сосущимъ Отцу—συνόντα τω πΐατρι, т. — e. Неразрывно связаннымъ по Своему бытию съ Отцомъ, не входя, однако, въ дальнейшия разъяснения. Въ символе же Лукиана мы получаемъ точный ответъ и на этотъ вопросъ; здесь Сынъ исповедуется такимъ же всецелымъ Богомъ, какъ и Отецъ и, — что особенно важно, — называется «неразличнымъ образомъ сущности Отца» — άπαράλλακτον εικόνα οίσίας το υπατρός, т. — е. сущность Сына признается неотличной отъ сущности Отца, а такъ какъ двухъ абсолютно божественныхъ сущностей быть дано не можетъ, то въ конечномъ своемъ выводе выражение «неразличный образъ сущности Отца» необходимо должно было вести къ мысли объ абсолютномъ тожестве сущности Сына съ сущностью Отца, иначе говоря, къ мысли ο единосущии. He употребляя слова όμοοΰσιος и нельзя было лучше высказать заключающийся въ немъ догматъ. Чтобы понять догматическую ценность этой терминологии, достаточно указать на то, что еще Василий Великий уже после полувековой борьбы за единосущие, не считалъ ее совершенно непригодной. Такъ въ письме къ Максиму Философу онъ пишетъ: «выражение «подобный по сущности», когда соединено съ нимъ понятие безразличия (απαράλλακτως), принимаю за выражение, ведущее къ тому же понятию, какъ и слово единосущный». Но если антиохийския формулы действительно предлагали то учение, которсю передано было древностью, если они содержали въ себе все элементы, точнее выраженные понятиемъ единосущия, то почему издавшие ихъ восточные епископы не хотели принять никейский символъ? Что находили они въ немъ противнаго преданному учению, искажающаго его первоначальную неприкосновенность? Несмотря на намеренное уклонение антиохийскихъ отцовъ отъ прямого обсуждения никейскаго определения, въ опу–бликованныхъ ими формулахъ все же можно подметить черты, объясняющия намъ и это недоумение; именно, — сравнивая антиохийския формулы съ никейскимъ символомъ, можно видеть, что одной изъ самыхъ характерныхъ сторонъ, отличающихъ формулы 97–ми отцовъ отъ изложения 318–ти, является бросающееся въ глаза стремление ихъ оттенить самостоятельность бытия Сына Божия, понять Его, какъ отдельное отъ Отца Лицо, отличную отъ Hero ипостась. Такъ, въ безцветномъ и, вообще говоря, не имеющемъ догматическаго значения символе Феофрония тианскаго мы встречаемъ лишь одну фразу, способную остановить на себе внимание, и эта фраза говоритъ объ ипосиасности бытия Сына Божия: «верую, — читается здесь, — и въ Сына Его единороднаго, ипостасно сущаго у Отца (οντά προς τον θεοv εν υποστάσει), Еще рельефнее эта тенденция проявляется въ лукиановской формуле; здесь речь идетъ уже не только ο самостоятельности ипостасей, но делается попытка удержать старое субординацианство. «Веруемъ, говорятъ антиохийские отцы, — и въ Духа Святаго… какъ и Господь нашъ Иисусъ Христосъ заповедалъ ученикамъ, говоря: шедше, научите вся языки крестяще ихъ во имя Отца и Сына и Св. Духа, т. — е. въ Отца, истинно сущаго Отца, Сына, истинно сущаго Сына, Св. Духа, истинно сущаго Св. Духа, такъ что не просто и не напрасно полагаются сии имена, но означаютъ въ точности собственную каждаго изъ именуемыхъ ипостась, его чинъ и славу, такъ что они суть по ипостаси три, по согласиюже одно (ώς είναι τη μεν νποστάσει τρία τη δέ συμφονία εν)», эта длинная пояснительная вставка введена въ лукиановскую формулу не напрасно; въ ней нужно видеть скрытую полемику съ учениемъ ο единосущии. Настаивая на различии Лицъ Св. Троицы, требуя признания бытия каждаго Лица «въ собственной его ипостаси, чине и славе», антиохийские отцы этимъ самымь отказываются отъ никейскаго определения въ той форме, въ какой оно истолковывалось у старшаго поколения никейцевъ, отожествлявшаго понятия Отца и Сына, протестуютъ противъ слияния трехъ Лицъ въ одну ипостась. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся опять съ знакомымъ намъ непониманиемъ никейскаго учения, съ старою боязнью восточныхъ епископовъ предъ савеллианствомъ. И эта боязнь не проходитъ безследно въ антиохийскихъ формулахъ. Третья формула пускаетъ уже более откровенную стрелу въ никейцевъ, присоединяя такое анафематствование : «если кто единомышленъ съ Маркелломъ анкирскимъ, или съСавеллиемъ, или Павломъ самосатскимъ, то анафема и самъ онъ и все, имеющие съ нимъ общение». Эта анафема поражала не только изгнанныхъ съ Востока никейцевъ, но и всю западную церковь, потому что какъ разъ предъ заседаниями антиохийскихъ отцовъ на частномъ соборе, происходившемъ въ Риме, Маркеллъ былъ оправданъ отъ обвинений въ савеллианстве и принятъ въ общение. Для Востока это было новымъ доказательствомъ недостаточности никейскаго символа, фактическимъ подтверждениемъ того искажения, какое онъ вносилъ въ преданное учение.

Представленный анализъ содержания антиохийскихъ формулъ показываетъ, что по всей справедливости оне должны быть отнесены къ числу замечательнейшихъ памятниковъ древней символьной литературы. Въ отношении же къ истории антиникейскихъ движений оне прямо являются драгоценными документами, прекрасно обрисовывающими догматическую позицию, занятую противниками никейскаго символа. Изданныя антиохийскимъ соборомъ въ целяхъ оправдания отъ упрековъ въ арианстве, эти формулы и для нашего времени служатъ возможно лучшей апологией протеста, раздавшагося на Востоке противъ никейцевъ, наглядно удостоверяя насъ, что въ какихъ бы неприглядныхъ формахъ не проявлялась въ действительности борьба съ никейцами, ея основной мотивъ былъ высокъ и похваленъ.