Новыя догматичекия партии, возникшия изъ распадения антиникейекой коалиции, и постепенное объединение ихъ подъ главенствомъ омиевъ

Составные элементы антиникейской коалиции. — Возрождение строгаго арианства. — Аэций и Евномий; догматическая система Евномия —Омиусианство; значение основныхъ терминовъ его: όμοιος κατ' ούσίαν и όμοιουσιος. — Анкирский соборъ: анализъ его постановлений. — Торжество омиусианъ. — Перемена политики Констанция в причины ея. — Планъ вселенскаго собора и попытки осуществить его. — Придворныя совещания 359 г. и датированная вера. — История соборовъ въ Аримине и Селевкии. — Colloquium при дворе Констанция 360 г. — Омийская партия: характеристика ея и окончательное торжество на константинопольскомъ соборе 361 года.

Распадение антиникейской коалиции, начавшееся после издания второй сирмийской формулы, было естественнымъ и неизбежнымъ результатомъ всей ея предшествующей истории. По своему составу партия противниковъ никейскаго собора не представляла собой однородной массы, связанной единствомъ внутреннихъ убеждений; въ ряды ея входили весьма разнообразные элементы, у которыхъ не было одной точно формулированной программы, которые на деле держались далеко не одинаковыхъ воззрений. Какъ показали последующия события, среди противниковъ никейскаго собора, — помимо людей индифферентныхъ, всегда готовыхъ следовать за господствующимъ настроениемъ, — можно было различать три главныя группы съ более или менее определенными догматическими наклонностями. — Основное ядро реакции, ея моральную силу и численный перевесъ составляли консервативно настроенные епископы Востока, державшиеся совершенно церковнаго учения ο Сыне Божиемъ, искренно осуждавшие арианство, но въ то же время уклонявшиеся и отъ никейскаго вероопределения, такъ какъ оно казалось имъ со–мнительнымъ по форме, благоприятствующимъ савеллианскому слиянию Лицъ Св. Троицы. По большей части это были люди безхитростные, чуждавшиеся всякихъ интригъ и искательства, сознательно отказывавшиеся отъ тонкихъ изследований въ области веры и заботившиеся только ο томъ, чтобы хранитъ въ полной неприкосновенности веру, полученную отъ предковъ. Весь ихъ протестъ противъ никейскаго символа состоялъ въ томъ, что они не хотели употреблять введенныхъ имъ формулъ, хотя прямо и не осуждали ихъ и со времени падения Маркелла смотрели на никейцевъ, какъ на людей подозрительныхъ, способныхъ именемъ собора прикрывать опаснейшия заблуждения. Отъ никейскаго учения ихъ отделяли одни только историческия недоразумения, и они ждали какого–нибудь внешняго толчка, чтобы безпристрастно всмотреться въ него и понять его значение для ихъ собственной веры. — Въ богатой яркими эпизодами истории IV века можно указать одинъ характерный документъ, хорошо обрисовывающий догматическое положение лицъ, входившихъ въ составъ этой лучшей части оппозиции никейскому собору. Безъ сомнения, къ числу самыхъ скромныхъ людей своего времени, стоявшихъ вдали отъ всехъ житейских треволнений, принадлежалъ Кириллъ иерусалимский. Около 348 года онъ въ сане пресвитера, готовый уже стать епископомъ, говорилъ свои огласительныя поучения, сохранившияся до нашего времени. Конечно, это трудъ небольшой оригинальности; человекъ не теории, а практики, Кириллъ хочетъ изложить въ своихъ поученияхъ лишь то, что характеризуетъ общее благочестие. Но злоба дня и его преодолеваетъ, и онъ не можетъ обойтись безъ намековъ на современныя события. Съ Ариемъ онъ при случае полемизируетъ, но не называетъ его по имени (cat. VI, 6; VII, 5; XI, 8). He безъ некоторой тонкой тенденциозности онъ внушаетъ своимъ слушателямъ, что въ то время, какъ прежде еретики выступили открыто, теперь церковь полна тайныхъ ересей, и подробно опровергаетъ Савеллия и Маркелла (cat. XV). Никейскаго символа онъ не знаетъ и не хочетъ знать, въ основу своихъ поучений онъ полагаетъ символъ своей иерусалимской церкви, предупреждая слушателей, что онъ не есть дело рукъ человеческихъ, и что каждое его слово можетъ быть подтверждено св. Писаниемъ (cat. V, 12), и даже когда термино–логия его символа оказывается недостаточной, онъ пользуется или известнымъ намъ «εκτεσις μακροστιχος или такъ называемой датированной верой. Ho самое скрупулезное изследование, приложенное къ его катехизическимъ поучениямъ, не нашло бы въ немъ ни малейшаго следа влияния какой–либо философской школы; онъ везде и повсюду остается чисто церковнымъ писателемъ. Люди, подобные Кириллу, Мелетий антиохийский или Пелагий лаодикийский, вносили чистую струю въ антиникейский протестъ, придавали ему внутреннюю силу и высокий смыслъ, и рано или поздно, но неизбежно должны были примкнуть къ никейскому символу. Но въ общемъ составе противниковъ никейскаго собора эти консервативно настроенные епископы представляли собой только численно преобладающий элементъ.Въ одномъ съ ними направлении действовала другая группа епископовъ, стоявшая тоже отчасти на традиционной почве, но значительно уклонявшаяся отъ чистоты церковнаго учения. Въ эту вторую группу входили люди, воспитанные большею частию на Оригене, сознательно удерживавшие старый субординационизмъ и въ никейскомъ символе видевшие прямое осуждение привычныхъ имъ воззрений. Въ ходе антиникейскихъ движений члены этой группы, отличавшиеся широкимъ образованиемъ, энергией и уменьемъ изобретать средства для своихъ целей, естественно являлись главными руководителями ея, шли на верху протеста и держали въ своихъ рукахъ все нити борьбы. Определение никейскаго собора казалось имъ крайней мерой, налагающей узду на богословскую мысль тамъ, где должна быть сохранена ей полная свобода изследования, и они стремились замолчать вопросы, поднятые въ Никее, обойти ихъ общими фразами, предоставляющими точное решение ихъ усмотрению каждаго, Наконецъ, въ борьбе противъ никейскаго собора охотное участие приняли и те, — правда, немногочисленныя, — лица, которыя хотя и не осмеливались открыто проповедывать арианство, но и не отрешались отъ тайныхъ симпатий къ нему и ждали только удобнаго момента, чтобы снова пустить въ ходъ первоначальное учение Ария. — На первыхъ порахъ развития антиникейской оппозиции это разнообразие составляющихъ ее элементовъне давало себя сильно чувствовать. Общее желание устранить никейский символъ, возвратиться къ тому положзнию вещей, какое существовало до возникновения споровъ, и трудности, съ которыми пришлось бороться для достижения этой цели, — все это служило достаточно прочнымъ мотивомъ, чтобы сплотить вместе все недовольныя никейскимъ деломъ силы. Однако, уже и въ этомъ периоде антиникейскихъ движений можно было подметить при–знаки, указывавшие на недостатокъ положительнаго единства въ рядахъ ея деятелей. Такъ, несмотря на многочисленность символовъ, вышедшихъ изъ подъ пера противниковъ никейскаго собора, имъ ни разу не удалось выработать такой формулы, которая удовлетворила бы всехъ одиваково и могла бы служить общимъ догматическимъ знаменемъ, способнымъ составить противовесъ никейскому вероопределению. Съ каждымъ новымъ шагомъ въ развитии споровъ менялась и догматическая формула, и каждый следующий соборъ пополнялъ или сокращалъ постановление предыдущаго. Эта шаткость догматической позиции противниковъ никейскаго собора тотчасъ же и обнаружилась со всею ясностью, какъ только окончательная победа надъ никейцами отняла главный объединявший ихъ мотивъ. Съ поражениемъ никейцевъ внешней цели, заставлявшей ихъ противниковъ забывать ο своей внутренней розни, не стало, и искусственно созданная коалиция начала быстро разлагаться по своимъ Частямъ. Первые плоды торжества надъ никейцами оказались довольно неожиданными. Победа надъ савеллианствомъ, которое противники никейскаго собора усматривали въ учении ο единосущии, прежде всего повлекла за собой то, что въ церкви вновь раздались строго арианские голоса, послышалась проповедь первоначальнаго, на половину уже забытаго, учения Ария. Правда, прочитывая сочинения защитниковъ никейскаго собора, вслушиваясь въ ихъ заявления, можно подумать, что арианство въ течение всехъ после—никейскихъ споровъ ни разу не прекра–щало своего существования, что все противники никейцевъ были ничто иное, какъ чистые ариане, и стремились единственно къ тому, чтобы дать господство въ церкви воззрениямъ Ария. Но во всехъ этихъ заявленияхъ, высказанныхъ подъ влияниемъ полемическаго увлечения, нужно видеть столь же мало исторической правды, сколько и въ обвиненияхъ въ савеллианстве, раздававшихся по адресу самихъ никейцевъ. На самомъ деле, настоящее, подлинное арианство никогда не имело широкаго распространения на Востоке и не могло составить собой основы антиникейскихъ движений. Уже на никейскомъ соборе, когда арианство еще не подпало общему осуждению и сохраняло надежду стать дозволеннымъ исповеданиемъ въ церкви, Арий насчитывалъ на своей стороне очень мало епископовъ, — не более 17–ти. После собора партия Ария совсемъ распалась. Немногие епископы, разделившие съ нимъ участь ссылки, скоро купили свободу отречениемъ отъ первоначальныхъ воззрений, да и самъ Арий при изменившихся обстоятельствахъ счелъ за лучшее примкнуть къ господствующему настроению и принесъ раскаяние. Съ этого времени строгое арианство замолкло. На протяжении всехъ споровъ—отъ собора въ Никее до 50 г. IV века, т. — е. за целую четвериь столетия, — мы не встречаемъ ни одного епископа, который решился бы проводить прежния до–никейския воззрения Ария, не слышимъ ни одного авторитетнаго голоса въ защиту его первоначальной догматики. Напротивъ, отовсюду раздаются анафемы на основные тезисы его учения, въ которыхъ бывшие его сторонники принимаютъ не менее участие, чемъ и прямые противники. Но сойдя съ поверхности исторической сцены, переставъ на время влиять на ходъ церковной жизни, строгое арианство совсемъ не уничтожилось. Традиции его сохранялись внутри реакционныхъ кружковъ, — теми лицами, которыя, не имея нравственнаго мужества открыто высказать свои убеждения, примкнули къ реакции формально, какъ къ наиболее подходящему для нихъ направлению. Такихъ лицъ было—немного; если причислить къ нимъ всехъ епископовъ, входившихъ въ группу Ария на никейскомъ соборе, затемъ вновь рукоположенныхъ учениковъ Лукиана, какъ напр., Леонтий скопецъ или Евдоксий антиохийский, и, наконецъ, непосредственныхъ учениковъ Ария, какъ Урзакий и Валентъ, то и тогда они не составятъ ничего значительнаго. Къ тому же многие изъ нихъ и даровитейшие ко времени торжества, а одинаковое въ смысле тожества или равенства въ известномъ отношении. Важно отметить то, что въ научномъ греческомъ языке очень рано установились определенныя правила касательно употребления: όμοιος въ ряду другихъ аналогичныхъ ему выражений. Еще Аристотель писалъ, что ταυτον т. е. тожество относится къ сущности предметовъ, ομοιον подобие къ качествамъ ихъ, a ισov равенство къ количеству ихъ. Иначе говоря, по смыслу греческаго языка тожественными, ταυτον, должны называться те предметы, у которыхъ одна сущность; такъ две вещи, сделанныя изъ одного и того же материала, суть ταυτουσιαι. Те же предметы, у которыхъ одно качество ομοιος —подобны, хотя бы качество ихъ совершенно было тожественно; две вещи, имеющия одну и ту же форму, не тожественны по форме, а ομοιοι т. — .е подобны; равнымъ образомъ, два предмета, окрашенные въ одинъ и тотъ же цветъ, съ точки зрения греческой филологии не тождесветны, а подобоцветны— ομοιοι. Значитъ, въ греческомъ языке όμοιος обозначаетъ собой то же равенство или тожество, что ταυτον или ισον, но только въ отношении къ качествамъ, а не къ сущности. Любобытно, что эти законы употребления прилагательнаго όμοιος помнили еще и въ IV веке. Такъ, Афанасий, анализируя терминологию омиусианъ, разсуждаетъ ο ней следующимъ образомъ: «вы знаете, — говоритъ онъ, обращаясь къ омиусианамъ, — что подобное сказуетея подобнымъ въ отношении не къ сущностямъ, а къ внешнему виду и качествамъ, ο сущностяхъ же должно быть сказуемо не подобие, а тожество. Человекъ сказуется подобнымъ человеку не по сущности, a пo внешнему виду, по сущности же они единостественны». Выходя отсюда, Афанасий находитъ терминъ ομοιουσιος недостаточно твердо определяющимъ отношение Сына Божия къ Отцу. «Подобие, — продолжаетъ онъ, — есть качество, которое можетъ привзойти къ сущностямъ; поэтому, если кто–нибудь называетъ что–нибудь подобнымъ по сущности, тотъ называетъ это подобнымъ по причастию». Т. — е. Афанасий хочетъ сказать, что термины: ομοιος κατ ουσίαν и όμοιουσιος указываютъ только на подобие качествъ и определений, которое можетъ быть внешне и случайно, «можетъ привзойти по причастию», но еще не заключають въсебе мысли ο тожестве или равенстве двухъ сущностей потому, что иначе нужно было бы поставить не όμοιος, а τάύτον или частицу όμο. Съ филологической точки зрения Афанасий совершенно правъ, такъ какъ оба термина действительно страдали внутреннимъ противоречиемъ. Если Сынъ όμοιος Отцу, то по смыслу греческой филологии—Не по сущности, a пo качествамъ, если же равенъ по сущности, то не δ'μοως. Въ отсутствии этого внутренняго противоречия заключалось преимущество установленнаго въ Никее термина όμοούσοις предъ ομοι ούσιος Ho представляя собой некоторое филологическое уродство, терминология, выдвинутая омиусианами, все–таки имела очень большую догматическую ценность. Непосредственно къ темъ выводамъ, какие делаетъ изъ нея Афанасий, она не вела, и въ IV веке не должна была слишкомъ резать собой греческое ухо. Правила аристотелевския въ эту эпоху перерождения классическаго языка въ византийский соблюдались не строго. Равнымъ образомъ и частое употребление термина όμοιος κατ ούσΐαν или κατά πάντα на языке богослововъ IV века показываетъ, что такое сочетание понятий для этой эпохи вовсе не было какимъ–либо абсурдомъ. Для догматической оценки терминологии омиусианъ важна не филологичеекая ея сторона, а та догматическая мысль, какую омиусиане хотели выразить при помощи ея, даже прибегая къ насилию надъ филологией. Эта мысль ясна. Если ομοιος въ точномъ значении указываетъ не на сходство только, но на одинаковость и равенство, то называя Сына όμυιούσιον τω πατρί, омиусиане этимъ самымъ исповедовали ничто иное, какъ равенство или одинаковость Его сущности съ сущностью Отца. СыЫЪ όμοιοΰσιος Отцу— это значитъ не только тο, что Онъ подобосущенъ, но и равно или тождесущенъ. Сущность Его такая же, какъ и сущность Отца. Поэтому омиусиане слово ομοιουσιος часто заменяли другими терминами, выясняющими ту же мысль, называли Сына: ομοως κατ ονσίαν т. — е. равнымъ, одинаковымъ по сущности; όμίος κατά πάντα равнымъ во всехъ отношенияхъ, или, какъ подробнее выразился однажды Василий анкирский, «подобнымъ во всемъ, — во всемъ, т. — е. не хотениемъ только, но и ипостасью, существованиемъ и бытиемъ». На этихъ выраженияхъ строгие омиусиане ставили точку и не делали дальнейшихъ прямо следовавшихъ изъ нихъ выводовъ, но для всякаго ясно, что коль скоро признано, что сущность Сына такая же, какъ и сущность Отца, что Его ипостась, существование и бытие одинаковы съ Отцомъ, необходимо было признать и то, что сущность въ Отце и Сыне одна и та же, ибо двухъ божескихъ сущностей, во всемъ равныхъ себе, дано быть не можетъ, т. — е. необходимо было признать Сына единосушнымъ— ομοουσιος Отцу. Отсюда видно, что въ существе дела догматическое учение омиусианъ было тожественно съ учениемь никейскаго собора, да и по форме оно очень мало отличалось отъ него. Это съ небольшимъ ограничениемъ признавалъ за нимъ и самъ Афанасий. «Такъ какъ, — пишетъ онъ въ одномъ месте касательно омиусианъ, — они сказали ο Сыне, что Онъ и отъ сущности и подобосущенъ, то не иное что означають своими речениями, какъ то, что Онъ единосущный». Но если омиусиане учили ο Сыне такъ же, какъ и никейцы, то что же заставляло ихъ предпочитать свою терминологию никейской и отрицательно относиться къ более точному и правилъному термину никейскаго символа: όμοουσιος? Ответа на этотъ вопросъ нужно искать въ смешанномъ употреблении понятий: ουσία и υπόστασίς, все еще продолжавшемся на Востоке. Основной тенденцией консервативнаго Востока въ течение всехъ посленикейскихъ споровъ было стремление при вере въ единство Божества охранить самостоятельность каждаго Лица Св. Троицы и не дать повода къ савеллианскому слиянию ипостасей. Съ этой точки зрения терминъ όμοούσίος для большинетва восточныхъ епископовъ представлялся неудовлетворительнымъ. Одна и та же сущность въ Отце и Сыне не значитъ ли это, что и ипостась у Нихъ одна и та же? Конечно, слово όμοούσίος уже въ частице ομο давало указание на различие между Отцомъ и Сыномъ, такъ какъ никто не можетъ быть единосущнымъ самому себе, но еще не выясняло непосредственно, что это различие простирается до ипостасной самостоятельности. Ведь, и Маркеллъ различалъ Сына отъ Отца и проповедывалъ савеллианство. Όμοιουσίος же гораздо рельефнее отмечало самостоятельное бытие Сына рядомъ съ Отцомъ: въ буквальномъ смысле оно говорило не ο томъ, что сущность Отца и Сына одна и та же, а ο томъ, что сущность Сына такая же, какъ и сущность Отца, — и только въ дальнейшихъ выводахъ необходимо вело къ мысли ο единстве или тожестве ихъ сущности. Насколько терминъ: ομοιουσιος выдвигалъ на первый планъ идею единства сущности въ Отце и Сыне и только косвенно указывалъ на ихъ различие, настолько слово: ομοιουσιος прежде всего говорило ο самостоятельности бытия Сына и Отца и потомъ уже вело къ признанию тожества ихъ сущности. Следовательно, разница между никейскимъ учениемъ и омиусианскимъ въ лучшей его форме заключалось более въ оттенкахъ мысли, въ направлении понимания, чемъ въ сущостве дела, — и мы увидимъ далее, что съ течениемъ времени оба эти термина сблизились и какъ бы слились въ одно целое. Окончательную победу въ церкви одержалъ терминъ: ομοιουσιος, какъ совершенно правильный съ филологической стороны и более надежный въ догматическомъ отно–шении, но одержалъ такъ, что въ его общепринятое истолкование внесены были элементы, заимствованные изъ омиусиа Ества.

Отъ характеристики догматическихъ воззрений омиусианской партии обращаемся къ ея истории.

Разложение, вызванное въ антиникейской оппозиции выделениемъ изъ нея православно мыслившихъ епископовъ Востока въ особую группу омиусианъ, наглядно сказалось въ томъ, что во главе новаго движения встали люди, доселе значившиеся въ передовыхъ рядахъ антиникейскихъ деятелей, такие, которые въ победе реакции должны были видеть свой собственный успехъ. Это были — Георгий, епископъ Лаодикии сирской, и Василий, епископъ анкирский въ Галатии. Имя перваго изъ нихъ хорошо было известно защитникамъ никейскаго собора. Александриецъ по рождению, отличавшийся наклонностью къ философскимъ занятиямъ, около 20–хъ годовъ IV столетия онъ былъ рукоположенъ въ пресвитеры Александромъ и еще въ начальной до–никейской стадии движений заявилъ ο себе темъ, что занялъ посредствующее положение между Ариемъ и Александромъ, не осуждая одного и не оправдывая другого. Потерпевъ за это изгнание изъ роднаго города, онъ удалился въ Антиохию, но не былъ здесь принятъ Евстафиемъ. Когда после низложения Евстафия Константинъ рекомендовалъ его, какъ мужа испытанной веры, въ преемники ему, Георгий состоялъ пресвитеромъ арефузскимъ. Вскоре же после того онъ при помощи евсевианъ занялъ епископскую кафедру въ Лаодикии и съ той доры сделался решительныкь сторонникомъ реакции. Мы видимъ его участникомъ во всехъ важнейшихъ событияхъ, вызванныхъ борьбою съ никейцами, при чемъ источники всегда называютъ его по имени, — знакъ, указывающий на его видную роль въ этой борьбе. Онъ присутствовалъ на соборе въ Тире, осудившемъ Афанасия, заседалъ въ составе антиохийскаго собора на обновленияхъ и вместе съ наиболее видными противниками никейскаго собора низложевть былъ соборомъ западныхъ епископовъ въ Сардике, хотя онъ тамъ и не присутствовалъ. Вдобавокъ ко всему, Георгий известенъ былъ какъ авторъ похвальнаго слова Евсевию емесскому, этому отъявленному ненавистнику учения о единосущии. Очевидно, александрийский епископъ имелъ полное право считать его своимъ злейшимъ врагомъ, какъ онъ, действительно, и называеть Георгия, но когда онъ причисляетъ последняго къ убежденнымъ арианамъ, онъ несомненно ошибается. Подобно большинству епископовъ восточныхъ, въ учении никейцевъ Георгий виделъ тайное савеллианство и считалъ позволительнымъ бороться съ нимъ всеми мерами, но въ существе дела оставался на церковной почве и былъ далекъ отъ крайностей чистаго арианства. И вотъ, когда после победы надъ никейцами антиохийские аномэи вновь открыто развернули знамя подлиннаго арианства, Георгий разомъ отвернулся отъ прежнихъ своихъ друзей по преследованию никейцевъ и первый обратился съ письменнымъ посланиемъ къ восточнымъ епископамъ, призывавшимъ ихъ начать борьбу съ новыми врагами веры. Въ более благоприятномъ, чемъ Георгий, свете, выступаетъ въ историческомъ предании другой вождь омиусианства, Василий анкирский, которому, какъ мы говорили, некоторые историки усвояютъ имя основателя самой партии омиусианъ. Сначала занимавший должность врача, Василий после осуждения Маркелла на константинопольскомъ соборе 335 года былъ избранъ на кафедру въ Анкиру, какъ человекъ, отличавшийся ученостью и красноречиемъ. Созоменъ вообще ставитъ его въ числе знаменитейшихъ и красноречивейшихъ людей первой половины IV века. Его диалектика блеетящимъ образомъ засвидетельствована его публичнымъ диспутомъ съ Фотиномъ, на которомъ онъ остался победителемъ, но въ состязании съ Аэциемъ онъ долженъ былъ уступить, хотя его и поддерживала такая знаменитость того времени, какъ Евстафий севастийский. Его сочинение ο девстве даетъ понять объ аскетическихъ наклонностяхъ его, а благородство его характера усматривается изъ того, что мы ни разу не встречаемъ его на соборахъ, отметившихъ собой первыя проявления реакции; въ борьбе съ Афанасиемъ онъ совсемъ не участвовалъ. Его имя появляется въ первый разъ въ подписяхъ подъ первой Сирмийской формулой и затемъ въ послании восточныхъ епископовъ, собравшихся въ Сардике, и безъ сомнения онъ съ удовольствиемъ присоединилъ свою подпись къ тому энергичному обличению ереси Маркелла, какое содержалось въ этомъ послании. На никейцевъ онъ должень былъ смотреть еще более подозрительными глазами, чемъ Георгий, такъ какъ учение ο единосущии было известно ему главнымъ образомъ въ каррикатурномъ воспроизведении своего соперника, и онъ написалъ специальное сочинение противъ Маркелла, къ сожалению не сохранившееся до нашего времени. Между темъ малейший успехъ никейцевъ каждый разъ колебалъ его собственное положение въ пастве: осужден–ный еретикъ (Маркеллъ), имевший приверженцевъ въ Анкире, снова возвращался на свою кафедру, и Василий обязывался уступить ему место. Въ окончательной победе надъ никейцами онъ былъ заинтересованъ, поэтому, лично, такъ какъ–только такая победа обезпечивала его навсегда отъ новыхъ происковъ маркеллианъ. И надо думать, что страхъ за веру, вызванный въ душе Василия появлениемъ аномэйства, былъ очень силенъ, если наперекоръ личнымъ интересамъ заставилъ его нарушить достигнутый миръ и стать во главе новаго движения, закончившагося для него ссылкой, въ которой онъ и умеръ. Василий немедленно откликнулся на зовъ Георгия, приглашавший Востокъ дать, отпоръ возродившемуся врагу веры. Къ Пасхе 358 года въ его родномъ городе былъ оконченъ постройкой новый храмь и ждалъ своего освящения. Воспользовавшись этимъ поводомъ, Василий разослалъ по восточнымъ епископамъ грамоты съ просьбой прибыть на торжество и вместе съ тетм обсудить церковныя дела. Никакого предварительнаго позволения гражданской власти на созвание собора не было испрошено, и никакой чиновникъ не былъ приглашенъ на заседания; соборъ предполагался изъ однихъ епископовъ и долженъ былъ напомнить лучшия времена церковной независимости. «Надеемся сами истребить вымышленную ересь и при содействии местныхъ сослужителей уничтожить зло», — заявляли въ своемъ послании члены анкирскаго собора. Но за излишнею поспешностью срокъ собрания назначенъ былъ неудачно: приближалась Пасха, a трудности зимняго пути требовали для себя большаго запаса времени. Въ виду наступающаго праздника многие епископы пожелали остаться при своихъ паствахъ, приславъ отказъ Василию; не явилея и инициаторъ всего дела Георгий лаодикийский и, такимъ образомъ, вместо предполагаемаго многочисленнаго собора, способнаго импонировать своей внешней обстановкой, составилось неболыное собрание, въ которомъ приняли участие только двенадцать епископовъ. Однако, эта неудача не смутила собравшихся; они смело принялись за дело, сознавая, что за нихъ встанетъ весь церковный Востокъ, — и не ошиблись въ своемъ расчете. Выработанное ими изложение веры скоро соединило около себя большинство восточныхъ епископовъ, и ихъ скромное собрание получило такое значение, какого не имелъ ни одинъ изъ самыхъ блестящихъ соборовъ, составлявшихся доселе по поводу никейскихъ определений. Здесь впервые точно была раскрыта догматическая программа новой омиусианской партии и положено было начало тому повороту въ богословскихъ движенияхъ времени, который постепенно привелъ къ разрушению антиникейской оппозиции и торжеству учения ο Св. Троице, провозглашеннаго въ Никее.

Съ догматическими воззрениями анкирскаго собора, обозначающими собой первый шагъ въ развитии омиусианства, мы имеемъ возможность ознакомиться со всею под–робнослью, такъ какъ постановление его полностью сохранилось въ сочинении Епифания «противъ ересей». Постановление это оригинально и по своей форме и по со–держанию. Оно ничемъ не напоминаетъ обычнаго для той эпохи символьнаго вида определений, — символа въ немъ совсемъ нетъ, — а скорее является законченнымъ бого–словскимъ трактатомъ, не только излагающимъ решение вопроса, но изследующимъ и доказывающимъ его. Написанное въ одушевленномъ тоне съ заметною непоследо–вательностью мысли и несовершенетвомъ стиля, оно ярко отражаетъ на себе внутреннюю тревогу, пережитую его составителями, и въ общемъ можетъ служить прекраснымъ памятникомъ техъ усилий, которыя должна была преодолеть богословствующую мысль Востока при формулировке христианскаго учения ο Боге. — Своимъ разсуждениямъ ο природе Сына Божия анкирские отцы предпосылаютъ про–странное введение. Въ этомъ введении они какъ бы подводятъ итогъ всемъ предшествующимъ событиямъ и даютъ имъ оценку съ точки зрения интересовъ христианской веры. Обозревая все перипетии борьбы за веру, вынесенной церковью въ ея прошломъ, анкирское собрание приходитъ къ весьма неутешительному резулътату, — къ печальному сознанию недостаточности всего сделаннаго доселе. «После того, — заявляютъ они въ своемъ введении, — какъ вера церкви преследованиями за нее была испытана какъ бы огнемъ (—указание на последнее гонение при Диоклетиане—), после того какъ ужъ двадцать летъ тому назадъ осужденъ былъ Маркеллъ (разумеется антиникейекий соборъ 335 года въ Константинополе) и вера была изложена на соборахъ въ Антиохии и Сирмии, когда, повидимому, разъяснены были все члены веры по поводу несогласий, возникшихъ въ Сардике съ западными (указание на известный έκτεσις μακρόστιχος, изданный въ антиохии ответъ на западное посольство), когда наконецъ состоялось уже единение церкви отъ востока до запада и все соблазны устранены (намекъ на последнюю победу реакции на Западе, изгнание никейцевъ и сирмийский манифестъ 357 г.), — мы думали,что насталъ миръ, надеялись успокоиться и предать себя на служение Богу». Но что же оказалось на самомъ деле? Оказалось, что все труды были тщетны и все надежды напрасны. Умиротворение церкви не только не достигнуто, а напротивъ врагъ рода человеческаго началъ действовать съ большею силою, замышляя что–то новое противъ принимаемаго церковью родственнаго единения Сына Божия съ Отцомъ. Отовсюду, — изъ Антиохии, Александрии, Лидии, Асии и Иллирика, — несутся вести ο новыхъ изобретателяхъ зла, успешно сеющихъ нечестие въ сердца простыхъ людей, — подъ которыми анкирские отцы, очевидно, разумеютъ новыхъ проповедниковъ строгаго арианства. «Мы уже не въ силахъ откладывать далее». Ясно, что всего сделаннаго раньше недостаточно, что все изданныя доселе изложения веры не въ состоянии оградить веру церкви отъ искажений. Поэтому, — заявляютъ отцы, — собравшись, сколько намъ можно было собраться, мы решили положить нечто свое въ принятый видъ веры и возможно тщательно изъяснить веру кафолической церкви въ Св. Троицу согласно съ исповеданиемъ веры, изданнымъ въ Антиохии при обновлении церкви (т. — е. такъ называемыьгь лукиановскимъ символомъ), также въ Сардике, которое принялъ соборъ въ Сирмии и согласно съ тамошними соборными разсуждениями.

Какъ видимъ, анкирские отцы не ставятъ себя прямо въ отрицательное отношение къ предшествовавшей эпохе и ея деятелямъ. Они не отвергаютъ этихъ результатовъ и не осуждаютъ ихъ, какъ если бы они были противны интересамъ веры, а напротивъ хотятъ мыслить согласно съ исповеданиемъ веры, изложеннымъ въ Антиохии, и съ темъ, что произошло въ Сардике и Сирмии. Значитъ, въ собравшихся въ Анкире епископахъ мы должны узнать техъ же самыхъ представителей восточнаго традиционнаго богословия, консерватизму которыхъ обязано было своимъ происхождениемъ все антиникейское движение. Но выставляя на видъ свою полную солидарность съ предшествукицей стадией борьбы, анкирские отцы въ то же время произносятъ надъ результатами ея суровый приговоръ, признаютъ ихъ недостаточными для умиротворения церкви и ограждения веры. Появление новыхъ лжеучителей ясно доказало, что несмотря на все усилия, вера доселе изложена неполно и нуждается въ дальнейшихъ более тщательныхъ изысканияхъ. Въ чемъ же должны состоять эти новыя изыскания? Ответъ на это анкирское собрание намечаетъ уже въ своемъ введении, жалуясь, что новые изобретатели зла посягаютъ на принимаемую кафолическою дерковью веру въ родственное единение (γνησιότητος) Сына Божия съ Отцомъ. «Родственное единение» Сына съ Отцомъ—вотъ, очевидно, тотъ членъ веры, который доселе изложенъ неполно и нуждается въ разъясненияхъ, и онъ действительно составляетъ собой единственный предметъ, обсуждаемый анкирскимъ постановлениемъ. Въ устахъ людей, стоявшихъ въ рядахъ оппозиции и принимающихъ все ея результаты, это заявление ο недостаточномъ раскрытии учения ο единении Сына съ Отцомъ—очень характерно. Оно является историческою новостью и указываетъ на глубокую перемену, совершившуюся въ настроении консервативнаго Востока подъ влияниемъ аномэйства. Доселе какъ мы знаемъ, учение ο единосущии довольвю единодушно отвергалось на Востоке, такъ какъ здесь видели въ немъ тайное савеллианство, слияние Лицъ Св. Троицы въ одну сущность или ипостась, а потому и въ борьбе съ никейцами стремились къ тому, чтобы установить самостоятельность каждаго Лица Св. Троицы, оттенить раздельность ипостасей. После долгихъ усилий и переменнаго счастия эта цель была достигнута: защитники едино–сущия изгнаны, самыя разсуждения ο существе Божиемъ были запрещены, и въ изданныхъ символахъ, принятыхъ церковью, отчетливо изложено учение ο Сыне Божиемъ, какъ отдельной оть Отца ипостаси. Все, повидимому, было покончено… Но какъ разъ въ этотъ моментъ, когда Востоку оставалось только восполъзоваться плодами победы, онъ встретился лицомъ къ лицу съ новымъ врагомъ, который стоялъ на той же догматической линии, что и весь Востокъ, но проводилъ ее въ крайность. Отдельное отъ Отца бытие Сына Божия, за что боролся Востокъ, аномэи обращали въ неподобие Сына Отцу по существу и разрушали веру во Христа, какъ воплотившагося Бога. Съ логической стороны аномэйство было сродно консервативному Востоку и потому его появление оказалось роковымъ ударомъ для догматической позиции последняго. Съ появлениемъ аномэйства проводить прежнюю тенденцию раздельности въ учении ο Троице стало невозможнымъ, ибо это значило бы подготовлять почву для большихъ еще успеховъ ереси, а напротивъ, требовалось ограничить ее, установить пределы, за которые она не можетъ простираться безопасно для церковнаго учения, — и оскорбленные въ своей вере грубостями аномэйства восточные отцы не остановились предъ этой радикальной переменой догматическаго фронта. Въ лице анкирскаго собора они написали на своемъ знамени новый тезисъ и изъ защитниковъ раздельности ипостасей обратились въ продоведниковъ родственнаго единения Сына съ Отцомъ. Нужно заметить, что при техъ условияхъ, при какихъ составился анкирский соборъ, предлежавшая ему задача— установить родственное единение Сына съ Отцомъ—была нелегка. При выполнении ея предстояла двоякаго рода трудность: или слишкомъ ярко выстдвить единство Сына и Отца, сблизить Сына съ абсолютнымъ существомъ Отца такъ, что сущность Отца поглотитъ собой самостоятельность Сына, т. — е. повторить ту савеллианскую ошибку, какую, по убеждению восточныхъ, сделалъ никейский со–боръ, — или наоборотъ, удержавъ въ силе прежнюю раздельность ипостасей, оставить безъ отпора аномэйство. Ни та ни другая крайность не была возможна; поэтому въ дальнейшемъ содержании своего трактата анкирские отцы стараются вставать на средний между ними путь и признать то, что есть истиннаго въ каждой изъ этихъ крайностей. Отвергая новое арианство, они, однакоже, удерживаютъ понятие твари, но такъ утончаютъ его, что отъ этого понятия остается у нихъ одна голая идея происхо–ждения отъ другой причины, зависимость по бытию. «Если отъять отъ твари, — разсуждаетъ анкирский соборъ, — существование во вне, вещественность и все другие признаки телесности, то останется совершенно и чистое понятие о твари, по которому Творецъ восхотелъ создать творимое», т. — е. получится мысль объ Отце, какъ виновнике бытия Сына. Взятое само въ себе, такое понятие ο Сыне Божиемъ не заключало въ себе ничего страннаго, потому что и церковная догматика учила объ Отце, какъ источнике и начале —πηγη и αρχή бытия остальных двух ипостасей, но оно было слишкомъ безсодержательно, чтобы выразить христианскую веру въ Сына Божия. Поэтому, анкирские отцы находятъ это понятие недостаточнымъ и у никейцевъ заимствуютъ идею сыновства, кюторую и полагаютъ въ основу своего учения ο Сыне. «Посылая своихъ учениковъ на проповедь, — пишутъ они, — Господь не сказалъ: научите вся языки, крестяще ихъ во имя безплотнаго и воплотившагося, или во имя рожденнаго и нерожденнаго, или, наконецъ, во имя творца и твари, но сказалъ: во имя Отца и Сына, — и это для того, чтобы, слыша эти наименования, мы представляли Отца виновникомъ подобной Ему сущности и Сына разумели подобнымъ Отцу». Все другия наименования заключаютъ въ себе мысль ο различии существа, одно сыновство необходимо предполагаетъ собой подобие по сущности. «Ибо, если въ представлении объ Отце въ отношении къ Сыну, какъ ранее въ понятии ο твари, отвлечь страстность, истечение, отделение и прочие материальные признаки, то получится одно понятие ο подобномъ, такъ какъ всякий отецъ мыслится отцомъ подобной ему сущности. Наоборотъ, если отъ наименований Отца и Сына вместе съ телесными признаками отвергнуть и мысль ο подобии по сущности, то не останется ни Отца, ни Сына, но творецъ и тварь, и будетъ только Богъ творецъ, но никакъ не Отецъ, а такая мысль ο Боге уничтожала бы собой всякое различие христианства отъ иудеевъ и язычниковъ, также признающихъ Бога творцомъ. Существенная же особенность христианской веры въ отличие ея отъ другихъ религий и состоитъ въ томъ, что она веритъ въ Бога, какъ Отца, и потому, какъ земные отцы называются такъ потому, что именуется Отцомъ и Отецъ небесный, поелику имеетъ Сына, рожденнаго отъ Hero вполне, по подобию Его сущности. Образъ безстрастнаго рождения Сына отъ Отца, конечно, неизъяснимъ, но на этомъ основании столь же мало можно отвергать самое рождение, какъ соблазнъ креста или буйство евангельской проповеди». Итакъ, христианская вера, учение писания и предание отцовъ требуютъ признавать Сына Божия действительнымъ Сыномъ, т. — е., подобнымъ Отцу no сущности, единымъ отъ единаго и совершеннымъ отъ совершеннаго.

Въ дальнейшихъ своихъ разсужденияхъ анкирские отцы стараются отграничить созданное ими понятие ο Сыне отъ всехъ другихъ воззрений на Heгo, которыя они считаютъ неправильными. Они отвергаютъ учение (Евномия) ο рοждении Сына отъ Отца по энергии. Богъ, совершающий многия действия, по энергии мыслится творцомъ неба и земли и всего, что въ нихъ, а также творцомъ и всего невидимаго, а Отецъ единороднаго мыслится, не какъ Творецъ, но какъ Отецъ родивший, и есть не Отецъ энергии, а Отецъ подобной ему сущности. И кто отвергъ бы родственную близость (την γνήσιαν) въ понятии объ Отце и Сыне, тотъ хотя бы и назвалъ Сына превосходящимъ по своему величию все, то и этимъ онъ не выделилъ бы Его изъ понятия тварей. Столь же решительно они отвергаютъ и арианство: кто обобщаетъ понятие объ Отце и Сыне съ понятиемъ ο прочихъ тваряхъ и хочетъ мудрствовать (οοφίζεσθαι), что Сынъ есть первая изъ тварей или по необходимости или по превосходству величия, не исповедуетъ церковной веры. Что отстраняя всякую мысль ο тварномъ происхождении Сына, арианские отцы тщательно предупреждаютъ читателя и отъ истолкования ихъ учения въ смысле тожества. Всеми свойствами Отца Сывть владеетъ нераздельно (άσϋνθετως) съ Нимъ, но не въ тожестве, а въ подобии, такъ какъ ясно, что подобное никогда не можетъ быть тожественно тому, съ кемъ оно состоитъ подобнымъ. Сынъ, родившийся по сущности подобнымъ своему Отцу, имеетъ свою сущность не въ тожестве (εις ταυτότητα), но въ подобии (επι την ομοιότητα).

Такимъ сложнымъ путемъ анкирские отцы приходятъ къ установке понятия ο Сыне, какъ подобномъ Отцу по сущносии, которое съ этихъ поръ становится отличительнымъ признакомъ выделившейся изъ антиниисейской оппозиции омиусианской группы восточныхъ епископовъ, составляя, какъ они сами выражаются, главный членъ ихъ веры. Въ виду техъ требований, какия предъявляло анкирскому собранию наличное положение церковныхъ делъ, вновь формулированное понятие подобия по сущности являлось несомненнымъ и крупнымъ шагомъ впередъ. Аномэйския воззрения оно прямо отвергало, такъ какъ учению ο неподобии по существу противопоставляло какъ разъ про–тивоноложное понятие подобия по сущности; что же касается до ложно понимаемаго на Востоке учения ο единосущии или тайнаго савеллианства, то и здесь учение ο подобии не могло представлять опасности даже въ глазахъ крайняго консерватизма. Единение Сына съ Отцомъ оно признавало существеннымъ, но въ то же время исповедовало Его отдельнымъ отъ Отца бытиемъ, такъ какъ по выражению анкирскаго трактата «Сынъ, подобный Отцу, можетъ иметь сущность свою не въ тожестве съ Отцомъ, но только въ подобии», т. — е. Онъ не одно и то же существо съ Отцомъ, а только такое же, какъ Отецъ, — не ομοούσιος, а ομοιούσιος. Ho главное значение анкирскаго постановления состояло въ томъ, что въ области учения ο Сыне Божиемъ оно положило конецъ неопределенности предшествующей эпохи и на место прежнихъ безсодержательныхъ символовъ съ ихъ общей фразеологией, подъ которую каждый могъ подлагать свое понимание, оно по–ставило точно раскрытое понятие ο подобии по сущности, резко разграничивъ его отъ прочихъ воззрений. Въ лице анкирскаго собора туманная безцветность прежняго периода антиникейскихъ движений сменяется догматической определенностью; вместо замалчивания вопросовъ начинается положительное раскрытие учения ο Сыне, стремящееся глубже вникнуть въ тайны его происхождения и бытия. Богатое положительное содержание термина, выдвинутаго имъ, особенно ясно открывается въ присоединенныхъ къ нему анафематизмахъ, где рождение Сына понимается, не какъ актъ только всемогущества Отца, но какъ неизбежное следствие его сущности, т. — е. Сынъ признается необходимымъ выражениемъ природы Отца и , потому исповедуется такимъ же совершеннымъ, какъ и Отецъ. Короче говоря, въ понятии ο Сыне, какъ подобномъ по существу Отцу, уже impliite заключались все предикаты, какие предполагались и учениемъ ο единосущномъ бытии Его съ Отцомъ. Но отъ этого последняго шага восточныхъ отцовъ удерживало старое непонимание единосущия и пока за никейскимъ терминомъ все еще стояла тень Савеллия, логическая незаконченность новой формулы казалась благодетельной. «Кто почитаетъ Сына единосущнымъ, т. — е. тождественнымъ Отцу, анафема да будетъ» — заключаютъ анкирские отцы свое постановление.

Постановление анкирскаго собора оказалось искрой огня, брошенной въ кучу давно скоплявшагося горючаго материала. Впервые выступившая въ немъ оффициально омиу–сианская партия восточныхъ епископовъ нанесла последний ударъ единству антиникейской коалиции, и она распалась на составлявшие ее разнородные элементы, образовавъ, изъ себя несколько отдельныхъ, враждующихъ между собой группъ. Среди единодушно выступавшихъ доселе противниковъ никейскаго собора началась взаимная борьба, которая своею страстностью превзошла все, что пережила церковь со времени торжества христианства надъ язычествомъ. Опять одинъ соборъ созывался вследъ за другимъ; одинъ, уже повидимому принятый проектъ веры сменялся другимъ, который снова уступалъ свое место третьему. Въ напряженномъ споре за преобладание въ церкви и государстве ο прежнихъ врагахъ — никейцахъ совсемъ забыли; дело шло лишь ο томъ, чтобы установить какой–нибудь modus vivendi, создать хотя бы внешнюю формулу, на которой могло бы помириться церковное большинство. Делаются последния усилия, чтобы обойтись безъ нйкейскаго символа, но остаются попрежнему безплодыми, и взоры лучшихъ людей мало–по–малу начинаютъ обращаться къ забытымъ никейскимъ изгнанникамъ, подготовляя торжество ихъ исповеданию. Все эти события наполняютъ собой последние четыре года царствования Консианция и являютея какъ бы заключительнымъ шумнымъ аккордомъ къ бурному для церкви правлению этого императора.

Высказанное отцами анкирскаго собора похвальное намерение истребить зло аномэйства при помощи местныхъ сослужителей, т. — е. одними церковными мерами должно было остаться недостижимымъ pium desidеrium. Те времена, когда церковь могла справляться съ внутренними затруднениями своими собственными средствами, прошли для нея безвозвратно. Примеръ другихъ партий ясно показывалъ, какъ важно было заручиться поддержкой двора и соблазнительно влиялъ не только на людей опытныхъ въ житейской суете, но и на провинциальныхъ простецовъ. Анкирские отцы пошли по проторенному пути. По окончании собора они избрали изъ себя депутацию въ лице Василия анкирскаго, Евстафия севастийскаго и Элевзия кизическаго и отправили ихъ къ Констанцию съ постановлениями собора и горькими жалобами на новыхъ нарушителей церковнаго мира. — Императоръ со времени бунта Максенция, т. — е. съ 350 года, все еще находился на Западе и, окруженный придворными епископами, успокоивавшими его насчетъ церковныхъ делъ, ничего не зналъ ο новыхъ распряхъ, начатыхъ на Востоке съ аномэями. Напротивъ, онъ приготовилъ было благосклонное послание къ антиохийскимъ аномэямъ, и посолъ уже собрался въ путь, какъ въ Сирмию, где стоялъ императорский лагерь, прибыла неожиданно анкирская депутация. — Неизвестно, что подействовало на Констанция, благородная ли личность Василия, проникнутая силой убеждения, или нарисованная имъ картина ожидаемаго отъ аномэевъ крушения церковнаго мира, — но только царь во всемъ доверился анкирскому епископу, и ходъ событий принялъ тотчасъ другое направление. Письмо, назначенное къ аномэямъ, было отобрано назадъ, и въ Сирмии немедленно составился соборъ, который долженъ былъ разследовать вопросъ объ аномэйстве и обсудить программу, принесенную Василиемъ. Конечно, не доводы анкирскаго постановления убедили такихъ придворныхъ епископовъ, какъ прежние вожди реакции, — Урзакий и Валентъ, — решение собора безповоротно предопределялось уже личнымъ влиянемъ на Констанция, достигнутымъ Василиемъ, и анкирские планы были целикомъ одобрены. Соборъ издалъ новое вероизложение, известное въ науке подъ именемъ 3–й сирмийской формулы, которое и явилось точнымъ выполнениемъ проекта реформы веры, развитаго въ Анкире. Соответственно желаниямъ анкирскихъ отцовъ, эта формула была простымъ повторениемъ вероизложения, саставленнаго въ Антиохии въ 341 году, и только въ члене ο Сыне она дополнялась новымъ терминомъ: όμοιος κατ ούσίαν. Омиусианство, такимъ образомъ, необыкновенно быстро достигло победы, и Василий анкирский сделался главою положения. Въ Антиохию былъ посланъ приказъ или признать подобие по существу или оставить церкви. Папа Ливерий и Осий еще разъ вместе съ африканскими епископами подписа–лись подъ этой формулой. Отныне все должны были веровать такъ, какъ верили въ Анкире.

Но известно, что человеческия верования и убеждения не подлежатъ такой быстрой смене, съ какою издаются распоряжения правительственныхъ канцелярий. Съ начала антиникейскихъ движений былъ опубликованъ уже целый рядъ различныхъ формулъ, ο которыхъ заявлялось, что въ нихъ исчерпывалась вера и обезпечивался миръ церкви, однако, развитие спорящихъ партий шло своимъ чередомъ и обращало въ ничто все усилия придворной политики покончить борьбу. To же случилось и теперь. Какъ ни многочисленна была партия омиусианъ, она оставалась все же только партией, притомъ съ резко определенной догматикой, на которой не могла сойтись вся церковь. Несомненно, на востоке она имела за собой большинсиво, но и здесь были епископы, не разделявшие ея воззрений и вообще не питавшие расположения къ точнымъ догматическимъ изысканиямъ. Еще менее сочувствовалъ ей Западъ и после осуждения Афанасия не хотевший изменять никейскому собору. Наконецъ, выделение аномэевъ и омиусианъ изъ состава прежней антиникейской коалиции, хотя весьма ослабило последнюю, но совсемъ ее не уничтожило. За исключениемъ Георгия лаодикийскаго, изъ прежнихъ вождей реакции никто не присоединился къ омиусианамъ и многие епископы продолжали искренно думать, что отсутствие догматической определенности есть лучшее средство къ прекращению споровъ. Отсюда видно, что удержать господство въ церкви на продолжительное время омиусианамъ было нелегко, если бы даже они сами и не затруднили себе этой задачи. Но они поспешили это сделать, грубо воспользовавшись своей победой. Скоро со всехъ сторонъ послышались жалобы и негодование на новыхъ временщиковъ, когда узнали ο томъ, какъ они расправились съ ближайшими своими противниками. Евдоксий антиохийский былъ изгнанъ въ Армению, Аэций въ Пепузу, Евномий въ Маюмъ; семьдесятъ аномэевъ должны были оставить свои насиженныя места и удалиться въ ссылку. Филосторгий уверяетъ, что эти насилия произведены были безъ ведома царя. И действительно, подлинное послание Констанция къ антиохийскимъ аномэямъ, сохранившееся у Созомена, говоритъ только ο лишении ихъ права участвовать на соборахъ и церковныхъ собранияхъ, но не объ изгнании изъ городовъ. Очевидно, въ пылу победы омиусиане превысили свои полно–мочия и этимъ подготовили себе падение. Старый арианинъ Патрофилъ скифопольский донесъ царю ο тирании омиусианъ и аномэямъ позволено было возвратиться. Въ сущности же все торжество омиусианъ держалось лишь на личномъ расположении Констанция къ Василию, но провинциальному епископу, жившему вдали отъ большихъ дорогъ, трудно было бороться съ тонкими придворными интригами. Опытные въ политике прежние вожди реакции, — такие, какъ Урзакий, Валентъ или Акакий, вдругъ лишившиеся своего значения, могли лишь съ презрениемъ смотреть на этихъ деревенскихъ выекочекъ, занявшихъ ихъ места у царя, и теперь, сблизившись съ ожесточенными гонениемъ аномэями, погубили омиусианъ въ глазахъ Констанция.

Перемена последовала, впрочемъ, не вдругь. Разочаровавшись въ омиусианахъ, Констанций не сразу обратился къ своимъ прежнимъ советникамъ. За время своего пре–бывания на Западе императоръ отсталъ отъ течения событий, и теперь, чемъ глубже всматривался въ положение церкви, темъ печальнее казалось ему ея состояние. После долгой борьбы, потребовавшей отъ него энергичнаго вмешательства и личнаго участия, никейцы, казавшиеся единственнымъ препятствиемъ церковнаго мира, были сломлены; но торжество реакции не только не принесло желаемаго единения для церкви, а напротивъ положило начало новымъ глубокимъ разделениямъ. Вместо двухъ спорящихъ сторонъ Констанций имелъ теперь предъ глазами четыре враждующия между собой партии: никейский Западъ съ Египтомъ, восточныхъ омиусианъ, аномэевъ и старые остатки придворныхъ представителей реакции. Каждая изъ этихъ партий изъявляла притязание на исключительное господство въ церкви, всего требуя для себя и ничего не уступая другимъ. Грустныя мысли должны были волновать Констанция, когда онъ задумывался надъ вопросомъ: на комъ же теперь онъ долженъ основать церковное единство? Положение, действительно, было критическимъ, и единственно возможнымъ выходомъ изъ него представлялось еще разъ попытаться соединить вместе все разрозненные элементы. Констанций такъ и поступилъ. Для умиротворения церкви онъ решилъ созвать настоящий вселенский соборъ изъ епископовъ обеихъ половинъ своего обширнаго царства и заново пересмотреть все вопросы ο вере. Но гораздо легче было высказать эту мысль, чемъ осуществить ее на деле. При той раздельности интересовъ, какая воцарилась теперь въ церкви, весть ο соборе, долженствующемъ решить будущее, только подняла на ноги партийныя страсти, и дело, начатое съ благими намерениями, мало–по–малу обратилось въ безконечную игру придворныхъ интригъ.

Прежде всего, долго не могли столковаться насчетъ места собора и плана предполагаемыхъ занятий. Сначала, хотя и съ большими колебаниями, местомъ новаго вселенскаго собора была избрана Никомидия, и царь издалъ приказъ, чтобы сюда къ назначенному дню собрались те епископы каждой области, которые по своему уму и способностямъ могли бы отвечать за всю эту область. Епископы тотчасъ же последовали приглашению царя, и многие изъ нихъ были уже на пути, какъ разнесся слухъ ο великомъ несчастии, постигшемъ Никомидию. Землетрясение разрушило весь городъ, при чемъ прекрасный никомидийский храмъ, въ которомъ предполагалось вести соборныя заседания, сгорелъ до тла и подъ развалинами его погибъ местный епископъ Кекропий. Пришлось искать другого места для собора и после переговоровъ съ Василиемъ анкирскимъ, находившемся въ то время на Востоке для подготовки своей партии къ собору, выборъ палъ на Никею, въ надежде завершить дело тамъ, где оно и началось. Вместе съ темъ и первоначальный планъ собора подвергся изменению; новое распоряжение Констанция повелевало уже собраться всемъ епископамъ, исключая только немощныхъ и слабыхъ здоровьемъ, которые однако же обязывались прислать вместо себя пресвитеровъ и диаконовъ, причемъ окончательное решение дела отнималось у собора. По новому распоряжению соборъ долженъ былъ по окончании заседаний избрать по десяти депутатовъ изъ восточныхъ и западныхъ епископовъ и прислать ихъ къ царю съ определениями собора, чтобы, добавлялъ Констанций, — «я самъ могъ видеть, по смыслу ли св. Писания разсуждалъ соборъ, и постановить решение». Но и на этотъ разъ соборъ не состоялся; явился третий указъ отъ императора, приказывавший епископамъ оставаться въ техъ местахъ, где они находились, — все равно, въ своихъ ли городахъ, или на дороге, при чемъ Василию анкирскому предписывалось заняться съ восточными обсуждениемъ вопроса ο новомъ месте для собора. Уже одно это начало предвещало собой будущему собору мало хорошаго, и действительно, пока Василий старался согласить различныя желания восточныхъ епископовъ насчетъ места собора, при дворе Констанция родилиеь новые планы, которые разрушили все, горячо начатое, дело. Сюда въ отсутствие Василия собрались все обиженные и недовольные торжествомъ омиусианъ элементы, — во–первыхъ, прежние вожди реакции—Урзакий и Валентъ съ Запада и Георгий александрийский и Маркъ арефузский съ Востока, и затемъ Евдоксий съ аномэями, только что возвра–тившимися изъ ссылки. Будущий соборъ въ той постановке, въ какой пока предполагалъ его Констанций, не вызывалъ у нихъ радостныхъ надеждъ, Можно было опасаться, что при господстве учения ο единосущии на Западе и при распространенности омиусианства на Востоке, заметно склонявшагося въ сторону никейцевъ, восточные и западные епископы, сойдясь вместе, легко столкуются между собой, — и тогда образуется громадное церковное большинство, которое погубитъ навсегда и аномэйство и планы старыхъ реакционеровъ. Общая опасность сблизила между собой аномэевъ и реакцию и, такимъ образомъ, возникла влиятельная придворная партия, которая и не замедлила вступитъ въ борьбу за свое существование. Скоро пущены были въ ходъ все средства, чтобы привлечь Констанция на свою сторону, и придуманы были самыя тонкия меры. И прежде всего, пока потревоженные со своихъ кафедръ епископы съ нетерпениемъ ждали, куда прикажутъ имъ поехать, придворной партии удалось убедить царя, ,что общий соборъ изъ западныхъ и восточныхъ совсемъ не нуженъ, что при давнихъ раздорахъ, разделявшихъ Востокъ и Западъ, онъ приведетъ не къ соглашению, а къ окончательному разрыву церкви. Василий анкирский, ничего не подозревавший ο новыхъ теченияхъ при дворе, все еще продолжалъ хлопотать объ удобномъ месте для общаго собора, какъ Констанциемъ безповоротно было решено созвать вместо одного два собора: западные получили приказъ немедленно собраться въ Аримине, а восточные въ Селевкии исаврийской. Но отъ двухъ разныхъ соборовъ невозможно было требовать, чтобы они пришли совершенно къ одинаковому решению въ вопросахъ веры. Поэтому, изъ среды придворныхъ епископовъ появился еще одинъ и чрезвычайно хитро расчитанный планъ. Чтобы облегчить занятия соборовъ и избежать излишнихъ прений, предположено было вызвать ко двору представителей всехъ догматическихъ фракций, за исключениемъ, конечно, никейцевъ, и здесь сообща и въ присутствии царя выработать предварительный проектъ вероизложения, который потомъ и можно было бы передать обоимъ соборамъ для утверждения. Планъ представлялся весьма заманчивымъ и, казалось, решалъ все затруднения разомъ и легко: и Констанция и имеющихъ явиться на соборъ епископовъ онъ избавлялъ оть лишней проволочки и обезпечивалъ возможное единство действий. Но его тонкое коварство состояло въ томъ, что онъ заранее отнималъ у предполагаемыхъ соборовъ свободу суждения и — главное—все дело, предстоявшее соборамъ, отдавалъ въ руки придворныхъ епископовъ, которые теперь съ уверенностью въ успехе могли проводить свои цели. Констанций одобрилъ все эти предположения и, такимъ образомъ, задуманное имъ великое предприятие примирить церковь при помощи собора всехъ ея предстоятелей само собой разрешилось въ ряде придворныхъ интригъ.