Тем временем вмешался император Феодосии II и вызвал Кирилла на Эфесский собор, назначенный на Пятидесятницу 431 г. С точки зрения Царьграда, Кирилл подлежал суду. Однако александриец не сдался, а лишь удвоил усилия. Так появилось его «Третье послание к Несторию» (Кирилл, «Послания», 18), превратившее защиту в нападение. Оно задумывалось как продолжение миссии, возложенной на него Целестином: заставить противника отречься или низложить его. Письмо резко осуждало отличительные черты антиохийской христологии и содержало оскорбительные выражения (видимо, примирение не входило в намерения автора). Кирилл сообщает о своем долге защитника Церкви от лжеучений, о поддержке Римского синода и о притеснениях, которые терпели от Нестория столпы правоверия. Далее следует ключевой момент: теперь для Нестория, чтобы остаться в Церкви, недостаточно подтвердить верность Никейскому исповеданию, он должен еще отречься от его ложной трактовки. Кирилл требует проверить богословские взгляды непокорного патриарха при помощи испытательных вопросов.

Обычно Церковь неохотно давала согласие на использование за образец правоверия любых текстов помимо общепринятых, хотя подобные попытки предпринимались не раз. На Востоке неоднократно предлагались поправки и дополнения к Никейскому символу. Даже Афанасий, некогда отвергнувший сардикийскую формулировку, в 362 г. на Александрийском соборе предложил ввести постулат о Святом Духе. То же сделал Цареградский собор, утвердив свои анафемы и новый вариант символа веры, хотя не все его решения приняли в Александрии. Тем не менее оставался в силе закон, позже, в 431 г., подтвержденный вновь каноном 7–го Эфесского собора: образцом правоверия считается только Никейский символ. Кирилл же, перечислив догматы истинного учения, приводит двенадцать анафем, содержащих те постулаты, от которых должен отречься Несторий.

Двенадцать анафем соответствуют александрийскому направлению в богословии. В них не оставлено места для особенностей антиохийского подхода; они изложены в категоричной манере, но при этом сопровождаются пояснениями. Первая направлена против тех, кто отрицает истинное божество Эммануила: даже в Своем человечестве Господь есть Бог, а потому Дева есть Богородица. Вторая утверждает, что «Слово Божие лично соединилось (греч. hath' hypostasin henomenori) с плотию, и Оно есть Христос во плоти». Это отправная точка александрийского богословия: небесное Слово подчиняет Себе человеческую плоть. Третья анафема отрицает возможность разделения союза. Ее можно понять как утверждающую отсутствие каких–либо отличий, поскольку речь идет о «соединении естеств» (греч. henosis physike). В других работах Кирилл признает сохранение отдельно проявляющихся свойств каждой сущности, но здесь дает крайне уязвимую формулировку. Позже Евтихий истолкует ее как «после союза — одна сущность»; другой трактовкой было, что союз — естественный, то есть не добровольный, а свойственный сущности Слова Божия.

Четвертая анафема вызвала особенное возмущение, поскольку запрещала привычный и почти повсеместный подход к Писанию: низшие слова и дела Христа (рождение, взросление, усталость, скорбь, неведение, смерть) относятся к человечеству, а высшие (предсуществование, умножение хлебов, союз с Отцом, всеведение, Воскресение) — к Его божеству. Последователями этого подхода являлись многие именитые богословы на Востоке и Западе: Тертуллиан и Амвросий, Ориген и Григорий Назианзин. Хорошо знали его александрийцы, достаточно вспомнить Иоанна Златоуста. Не удивительно, что Несторий сделал его краеугольным камнем недавнего письма. Главным достоинством такого подхода была возможность полноценно использовать «низшие» слова Нового Завета, а не обходить их. Современным библеистам подобные методы покажутся неудачными: что за странная концепция Христа как переключающегося с одной сущности на другую, говорящего то от имени Бога, то как человек? Тем не менее при всех недостатках александрийский подход все же более последователен, чем позиция Кирилла. По мнению последнего, когда Христос сказал, что не знает времени Своего пришествия, Он притворялся. Своими смиренными словами Он показывал апостолам, как должны вести себя люди в отношении пророчеств о конце света. Подобно Аполлинарию, Кирилл считает, что Слово добровольно ограничивает Свои беспредельные возможности до уровня человеческой слабости, а на самом деле, даже страдая, Он остается бесстрастен. Например, в «Посланиях», 8 он пишет: «Все слова, записанные в Евангелиях, принадлежат одной личности. Это — единая Ипостась Слова». Поэтому далее в тексте четвертой анафемы сказано: «Те выражения, которые в Евангелиях, Посланиях или святоотеческих изречениях приведены как слова Христа, если кто разделит на два лица или ипостаси, приписав одни — человеку, особо, а другие — Богу, особо, и так лишат Слово Божие Его слов, да будет анафема». Так Кирилл предает проклятию целую традицию и в этом оказывается так же неправ, как Несторий, отрицающий древний обычай называть Деву Богородицей. Даже если бы он оговорился, что имеет в виду лишь тех, кто приписывает слова отдельным друг от друга и несоюзным естествам, а сам считает, что «низшие» слова относятся ко Слову воплощенному, четвертая анафема осталась бы крайне разрушительной для здравого учения.

Остальные анафемы отвергают «слияние» и другие антиохийские термины, идеи и аргументы, заключительная же гласит: «Если кто не исповедует, что Слово Божие страдало плотию, было распято плотию, вкусило смерти плотию и стало Первенцем из мертвых, будучи одновременно Жизнию и животворящим Богом, да будет анафема». Это — краткое изложение взглядов Кирилла на спасение смертью Христа. Он настаивает, что Слово осталось неизменным, «бесстрастно приняв на себя страсти плоти». Таково было Александрийское богословие со времен Афанасия. Категоричность же, с которой высказана последняя анафема, не имеет законных оснований.

Осуждение Нестория

Несторий дал прочитать анафемы всем своим сторонникам, в первую очередь Иоанну Антиохийскому и подчиненным ему епископам. Все они были потрясены и отправились в Эфес, однако, как и римские участники собора, опоздали. Представитель императора попытался отложить начало собора, но Кирилла поддерживали многочисленные египетские монахи, сумевшие запугать противников, а главное — епископ Эфесский Мемнон, который и открыл собор. За Несторием послали группу делегатов со списком обвинений в руках, включая Третье послание и анафемы, но тот не открыл им дверь. Его обвинили в презрении к уважаемому собору и объявили низложенным. Второе послание Кирилла, как более умеренное, зачитали во всеуслышание и одобрили; оно стало документом «вселенской веры». Две недели спустя прибыли сторонники Нестория и провели свой небольшой собор, низложив Кирилла и Мемнона за незаконное ведение заседания. В это время до Эфеса добрались римляне и поддержали Кирилла. Верные ему участники собрались вновь и прокляли еще и сторонников Нестория. Кроме того, они приняли ряд канонов, запретили пелагианство и утвердили Никейский символ как единственный образец правоверия. Правительство Империи, видя полное неповиновение со стороны Церкви в течение уже шести недель, издало высочайшее постановление, где осуждались все епископы и одобрялось отстранение Нестория, Кирилла и Мемнона. Так начался период переговоров, продлившийся до 433 г.

Несторий же или сломался от постоянных потрясений, или просто устал бороться и стоять на своем, а на уступки идти не хотел; так или иначе, он удалился в Антиохию, а потом — в египетскую пустыню, где написал трактат в свою защиту под псевдонимом — «Книга Гераклида». Находка, обнаруженная уже в современную эпоху, вызвала волну интереса к Несторию и пересмотр традиционных оценок его богословия. За небольшим исключением теологи XX века всех ведущих конфессий признали его правоверным христианином, чье учение согласуется с решениями Халкидонского собора и не имеет ничего общего с «несторианством» в привычном смысле. Совершенно ясно, что он никогда не утверждал, будто человек Иисус и Слово Божие — два отдельных лица, а значит, не «добавлял четвертую Ипостась к Пресвятой Троице». Не говорил он, будто Христос — «обыкновенный человек». Ключевой идеей учения Нестория является prosopon, единое Лицо, в котором соединяются два естества, две природы, две реальности — Бог и Человек. Он предлагает (или где–то заимствует) философское словоупотребление: каждое естество (physis) и сущность (ousia) пребывает в своей личной реальности, но во Христе имеет лишь одно Лицо (prosopon), подобно тому, как душа и тело человека вместе дают только одно внешнее проявление. Слово Божие порождает и наполняет единственную личность — Человека Христа Иисуса, чьи рождение, взросление и страдания несут в себе спасительную силу. Тем не менее, хотя учение Нестория согласуется с более поздним (Халкидонским), оно не было столь же безупречным в глазах современников. Логика его местами крайне запутанна, а некоторые заявления слишком категоричны. Он остается спорной личностью; даже те из современных исследователей, кто признает его правоверным, предпочитают христологию Кирилла.

«Согласительное исповедание»

На место Нестория александрийцы избрали Максимиана. Кирилл и Мемнон вернулись в свои епархии, не дожидаясь разрешения императора, которое, впрочем, не замедлило появиться. Кирилл приложил огромные усилия ради установления мира, затратив немало средств и частично пожертвовав репутацией богослова. Основой для сближения с Иоанном Антиохийским стало «Согласительное исповедание», которое было написано в Эфесе антиохийской партией и подано на рассмотрение императору. Кирилл слегка подправил его, снабдил своими примечаниями и в 433 г. послал Иоанну Антиохийскому (Кирилл, «Послания», 39). Халкидонский собор присоединил письмо Кирилла к своим документам, и оно возымело статус закона. В «Согласительном исповедании» антиохийцы излагают богословское учение в свойственной им манере: один Господь Иисус Христос, истинный (совершенный) Бог и истинный Человек; по божеству от Отца рожденный прежде всех веков и единосущный Отцу; по человечеству от Марии Девы рожденный и единосущный всем нам, и это — «союз двух естеств. Посему мы исповедуем единого Христа, единого Сына, единого Господа». Именно такое учение предлагал Несторий, и оно было принято как общехристианское на Халкидонском соборе. Не небесный Христос со Своей плотью, как у Кирилла, а одно Лицо, соединившее в Себе две сущности. Тем не менее, опираясь на учение о «несмешанном союзе», собор поддержал обращение «Богородица». Большинство антиохийцев и раньше не возражали против него. Что же касается толкования Нового Завета, то ограничились миролюбивым наблюдением: «Нам известно, что богословы иные места считают общими, а иные различают на две сущности, так что одни относятся к божеству Христа, а другие к Его человечеству». Кириллу этого было недостаточно.

У Кирилла хранились книги Аполлинария, изданные под именами таких общепризнанных богословов, как Юлий Римский и Афанасий. Из этих работ он заимствовал известный постулат учения Аполлинария: «единая природа Слова Божия воплощенного» (греч. mia physis ton theou logon sesarkomene), который лег в основу его представлений о Мессии. Единство Христа сохраняется, потому что к Слову Божию просто добавилась плоть (целостная человеческая природа). В этом смысле союз является «естественным» или «ипостасным». В греческом языке слово physis, которое обычно переводят «природа», может обозначать отдельную личность, например человека. Во «Втором послании к Несторию» Кирилл пишет о человеческой природе и ее отличиях от божественной, сохраняемых при вступлении в союз, но это лишь для того, чтобы еще раз повторить: Слово Божие управляет всем, что с ней происходит.

Принимая «Согласительное исповедание», выдержанное в антиохийском духе, Кирилл признает единого Христа — Богочеловека, а также идею о двух сущностях. Он позволяет распределить библейские тексты между двумя естествами, то есть отступает от своей четвертой анафемы. В примечании Кирилл не пытается оправдываться за столь резкую перемену; его больше беспокоит, чтобы послание не стало дополнением к Никейскому символу (как «Двенадцать анафем»); кроме того, он сразу оговаривает, что никогда не учил, будто тело Христово сошло с небес, и не смешивал Слово и Плоть.

Так между Александрией и Антиохией был заключен мир, что официально подтвердили патриарх Максимин и папа Сикст III (преемник Целестина). Тем не менее у Иоанна и Кирилла остались сторонники, не желавшие примирения. Некоторые несториане покинули общины и, переселившись в Восточную Сирию, основали там свою церковь. Она распространилась в Персии и Малой Азии, где процветала до прихода ислама, полностью ее вытеснившего. Феодорит Кирский, лучший богослов Иоанна Антиохийского, продолжил борьбу против еретика Кирилла, отказываясь от примирения до самого Халкидонского собора в 451 г. Его примеру следовал Ива Эдесский. Кириллу же пришлось отбиваться от обвинений в по–творствовании Несторию: как он мог согласиться на «две сущности» и не отстоять «единую природу Слова Божия воплощенного»?

В длинном ответном послании Акакию Митиленскому Кирилл объясняет, что «Согласительное исповедание» не разделяет Христа, как то делал Несторий; что антиохийцы отказались от Нестория и несторианства и поддерживают обращение «Богородица»; и что сам Кирилл не отрекается от написанного ранее. Таким образом, он, хотя и с оговорками, утверждает, что в прежних его работах идея о «двух сущностях» сочеталась с концепцией естественного (ипостасного) союза. Поскольку здесь, как и во «Втором послании Несторию», Кирилл излагает свои взгляды предельно ясно и подробно, можно сделать однозначный вывод: от антиохийской традиции его отделяло не так уж много, а когда отпала необходимость бороться с Царьградом, изживать Нестория и защищаться самому, примирение не составило труда.