Но на этом Сназин и его коллеги не остановились. Они выявили и показали читателю массовость хронологических противоречий, когда одно событие по–разному датировалось в разных местах Священного писания, в различных летописях. Становилось ясно, что простым сопоставлением источников задачу установления достоверных дат не решить. Патриаршие летописцы сделали отсюда правильный вывод, обратившись к реконструкции хронологической сетки на основе ряда бесспорно датированных событий, соотношение которых было известно. Полученные ими вычисления лет от Адама до Рождества Христова в отдельных деталях отличались и от Библии, и от «старых перечней» и летописей.

Опираясь на реконструкцию хронологии, составители Справочника получили возможность оценивать уже не сравнительную, а в пределах их знаний абсолютную достоверность приведенных в источнике датировок. Например: «А от начала царства Августова до Рождества Христова 42 лета — то прямо, а от Александра лет 270 — и то разногласие в числах летописных от переписчиков случилось, как прежде говорилось от Моисея до Самуила» (Л. 13 об.). Анализ всего комплекса дат позволял опровергать датировку, встречающуюся разом в нескольких солидных летописях, и безусловно признавать превосходство одних сообщений перед другими: «В лето 6023–е вновь Зинон царствовал лет 16 и месяца 2; другие же авторы Василисково царство в Зиноньево написали» (Л. 28).

Подобная критическая работа не могла пройти мимо Иоакима, который даже на старости лет, незадолго перед смертью, весьма сурово отозвался о своем предместнике, последовавшем при благословении книги Иннокентия Гизеля «Мир с Богом» за чужим мнением, без собственного рассмотрения. «Глаголем вам по всякой правде, — писал Иоаким митрополиту Киевскому Гедеону, — что брат наш Иоасаф, блаженной памяти Московский и всея России патриарх, будучи уже тогда в глубочайшей старости и недугах повседневных, не только читать и рассматривать подробно той книги, но даже с одра отлучиться весьма не мог!» [324]

Сам Иоаким, по достоверным известиям, помимо упомянутого выше исправления чина Литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста, благословил к печати, после тщательного критического редактирования «в нужных местах» и самоличного рассмотрения, Пролог (1677:с подробным алфавитным указателем содержания), Шестоднев (1678), Требник (1680), Псалтирь (1680), Минею общую (1681), Октоих (1683) и Часослов (1688). Методика исправления богослужебных книг обыкновенно остается скрытой, однако в двух случаях счастливая сохранность источников и внимание к ним отца П. Смирнова ясно показывают нам, что понимал под редактированием и «благословением» книг Иоаким [325].

Правка знаменитого Апостола началась патриаршим указом справщикам Печатного двора от 18 ноября 1679 г. сличить книгу 1671 года издания «с древними Апостолами рукописными и пергаменными, славянскими, киевскими, кутеинскими, виленскими, с беседами Апостольскими и с иными переводами», и московский печатный текст «в нужнейших местах» исправить. Маргиналии следовало, «по рассуждению», оставить на полях или внести в текст; ссылки на источники велено было оставить на полях [326]. К маю справщики представили патриарху отредактированный экземпляр Апостола и выписку важнейших разночтений, имеющихся в отдельных изданиях и рукописях.

Четыре дня по нескольку часов кряду Иоаким велел читать «кет и поправки в Крестовой палате перед собою и властями, обсуждая, что следует внести в окончательный вариант. К столь конкретной мыслительной деятельности высшее духовенство не привыкло: в итоге решено было «посоветовать об этом деле с царем и «поговорить с бояры». Ясно, что царь Федор Алексеевич и Дума сделали пас назад: 29 июня патриарх объявил архиереям, что им посоветовали «то исправление рассуждать» самостоятельно, в соответствии с точными переводами. Заседания в Крестовой продолжились, причем обсуждению были подвергнуты и «речения», представленные справщиками в отдельной выписке: из них лишь несколько «малых» были одобрены, а прочие отставлены.

«Апостол» позволено было печатать, однако Иоаким учел, что премудрые справщики не сочли возможным утомлять власти мельчайшими разночтениями да описками, и разрешил оные самостоятельно исправить. При сем патриарх велел поправить по своим указаниям святцы, в коих обнаружил повторявшиеся службы одному святому: «и по тому указу те святцы справлены». Полученный текст; хотя и не был сверен с греческим, оказался весьма близок к ныне употребляемому (установленному св. Синодом в 1751 г.).

Другим примером является издание в 1682 г. «Типикона» (церковного устава), история которого разъяснена в предисловии. Иоаким обнаружил, несмотря на наличие Устава патриарха Филарета (1634), «во всех Великороссийской церкви чинах и типиках церковных и празднованиях святых в псалмопениях, и прочитаниях стихир, канонов, тропарей, кондаков, и во всех священнодействиях многие разности и несогласия. И от того, — замечено было патриархом, — смущение и молва в храмах Господних, зане всюду настало самочиние и своеволие, ибо в типиках разных времен рукописных и печатных… от переписчиков, также и от самомненных чинов, в указаниях великие обрелись несходства».

Заручившись «изволением» государя, Иоаким с освященным собором «совещался синодально» о ликвидации такого «нелепотства», чтобы во вверенной ему Церкви «крамола и спона места не имела… но единством всей Церкви ума и благочинным типикоположением божественные песнопения, и чтения, и празднования совершались благолепно». Для этого «в дому святейшего патриарха» была собрана группа сведущих священно–монахов. Они долго трудились, пока сравнивали рукописные и печатные греческие и славянские типики, а также Львовский «Анфологион», и писали новый экземпляр Устава. Текст с основными вариантами был прочтен в Крестовой палате. Только тогда утвержденный вариант (мало отличный от современного нам) был направлен в печать.

Историческое исследование патриарх употреблял и в иных сферах церковного благочиния. Например, когда архиереи не по чину покусились совершать в епархиях обряд «шествия на осляти». Созвав в 1678 г. в Крестовую палату освященный собор, Иоаким произнес речь, что чины Церкви должны нерушимо храниться в том виде, как установлено апостолами, и намекнул, что уподобляться Христу, входящему в Иерусалим, «едва может быть соизволяемо самому патриарху». А на Руси всякие уездные начальники, выступая в роли «предводителя ослята», еще имеют наглость сравнивать себя с государем, изображая «царское лице»!

Освященный собор установил, что в устных преданиях, церковных и летописных книгах отсутствуют указания на существование шествия на ослята в епархиях. «По чему домыслиться можно», что сей обычай идет «не от древних век, но мало прежде жития их, во время мятежное, когда было в государстве смятение великое, сие действие введеся в Церковь». Предположили даже, памятуя о проклятии Никоном митрополита Питирима, что обычай внедрился в епархии совсем недавно, с легкой руки местоблюстителя патриаршего престола. Как бы то ни было — освященным собором он был строго запрещен. Однако, чтобы не портить народу Вербного воскресенья, на местах разрешили проводить все приготовления к шествию, только затем не изображать Христа и царя–батюшку, а нести в руках «образ въехания Господня: так «и слава Христу Богу должная воздастся, и благочестивого самодержца честь сохранится, и людей благоговейных желанию угодится» [327] .

Что в данном случае обращение к истории было только средством подчеркнуть превосходство патриарха в системе архиерейских чинов, показывает распоряжение Иоакима 1682 г., которое я не берусь излагать: благо, под рукой высказывание о. Смирнова. Итак, обряд «умовения ног» совершался в Страстную неделю на Москве, в присутствии всего двора, и по епархиальным градам. «Взоры всех устремлялись на действующие лица, которые представляли тогда собою смиренного небесного Учителя и его учеников. Все желали видеть наглядное изображение великого примера смирения. Но… их святая настроенность разрушалась при этом самым печальным образом. В картине смирения и преданности они видели лицо предателя; и при том, что особенно, неприятно поражало их, это то, что роль Иуды доставалась одному из пастырей. Несообразность постановки обряда была очевидна; чтобы уничтожить ее, патриарх Иоаким упразднил в этом обряде место Иуды и таким образом «исторг , по замечанию современника, такой плевел от среды соборныя великия церкви».

Вот вам и желание хранить древние предания в чистоте и неизменности! Но решение патриарха только на первый взгляд кажется нелогичным. Ведь и обращение освященного собора с тонкой интеллектуальной работой книжных справщиков напоминает «поправки», вносимые в филигрань кувалдой. Исторические изыскания, с точки зрения Иоакима, сами по себе содержали лишь прообраз истины — они только тогда становились ею, когда утверждались «учителями», теми, кому по чину положено было истиной владеть.

Ярким примером торжества исторической критики стало «беспримерное в летописях церковной истории'' (по выражению П. Смирнова) дело о деканонизации Анны Кашинской [328]. Культ этой местночтимой святой, якобы супруги св. мученика великого князя Михаила Ярославича Тверского, процветал, утвердившись уже при московском дворе [329], когда Житие княгини Анны попалось на глаза Иоакиму. То ли он сам наткнулся в тексте на явные исторические несообразности, то ли чудовские летописцы [330] обратили на них внимание патриарха, но на рукописи появилась суровая резолюция: «[7] 186 (1677) году патриарх Иоаким сей книге — лживое списание о Анне Кашинской, сложение кашинского попа с причетники и своими сродники — указал быти в своей ризной казне впредь для спору» [331].