Константин Великий умер в 337 г. 22 мая, незадолго до смерти приняв крещение в Никомидии от Евсевия. Еще в 335 г. он распределил области своей Империи между тремя своими сыновьями. Старший Константин и младший Констант были посланы на Запад; первому досталась Галльская префектура, второму — Италийская. Средний сын Константина Константий получил Восток. Но сверх того, часть восточного Иллирика (ripa Gothica) дана была Константином племяннику Далматию с титулом также кесаря; брат его Аннибалиан назначен был в Понт (rex regum). Летом 337 г. оба они были умерщвлены во время бунта солдат вместе с четырьмя другими лицами из императорского дома; войско заявило, что оно желает видеть на престоле лишь сыновей Константина. На Востоке правителем после этого остался один Константий. В 340 г. на Западе между Константином и Константом произошло столкновение, и Константин был убит в апреле этого же года. Таким образом, Восток и Запад оказались разделенными только между двумя правителями. Смерть Константина открывала для евсевиан на Востоке возможность не только действовать смелее против защитников Никейской веры, но и стремиться к замене этой веры другими формулами. Но, с другой стороны, политическое отделение Запада от Востока выставило неожиданное препятствие для успехов арианства и на самом Востоке; Западная церковь и гражданская власть на Западе решительно стали на сторону Никейской веры и ее защитников. Сыновья Константина вступили в самостоятельное управление своими областями, будучи весьма юными (Константин II родился в 316 г., Константий в 317 г., Констант в 320 г.), и в своих взглядах, естественно, подчинялись влиянию окружающих их лиц. Константий — правитель Востока — не лишен был хороших качеств, отличался серьезностью характера, убежденно исповедовал христианскую религию, он был достаточно образован и умел владеть словом и пером. Но эти качества почти парализовывались той чрезвычайно высокой оценкой, какую он давал себе как носителю верховной власти. По его мнению, от благополучия главы государства прежде всего зависит благосостояние подданных, отсюда на своих личных врагов он смотрел словно на врагов рода человеческого. Он умел награждать друзей, но беспощадно преследовал тех, кого подозревал в нерасположении к себе, и не отменял раз произнесенного смертного приговора. Он не мог терпеть вблизи себя выдающихся и самостоятельно державших себя лиц в качестве советников. Только льстецы и разные придворные креатуры могли пользоваться успехом при его дворе. На деле его теория о высоком значении императорской власти разрешалась в зависимости его от лиц крайне невысоких достоинств, придворных евнухов, камергера Евсевия, Флорентия и т. п. Евсевию Никомидийскому и затем Акакию, Урсакию и Валенту нетрудно было склонить императора в свою пользу. Констант на Западе отличался, по–видимому, большей самостоятельностью и энергией в сравнении с Константием. В церковных делах ему, равно как и Константину, по необходимости пришлось следовать внушениям и указаниям западных епископов.

Восток приходит в столкновение с Западом по арианскому вопросу сразу же по смерти Константина Великого. Но и до 340 г. отношения между Востоком и Западом остаются еще не вполне определившимися. На это время приходятся: возвращение Афанасия из ссылки в 337 г., попытка евсевиан удалить его из Александрии с согласия западных в 338 г., насильственное устранение Афанасия после неудачи этой попытки уже в 339 г. В связи с устранением Афанасия стоят Антиохийские соборы 339 г., один — предшествовавший устранению, другой — следовавший за ним. В 340 г. оппозиция Запада Востоку окончательно выясняется. С 340 по 345 г. для Запада и Востока трижды представляется случай на соборах выразить свое мнение по спорному вопросу.

1) Разногласие официально и окончательно констатируется на соборах Римском 340 г. на Западе и Антиохийском 341 г. на Востоке.

2) Попытка устроить примирение через созвание Вселенского собора в Сердике в 343 г. приводит лишь к еще большему разъединению.

3) Выражением относительного примирения с известной стороны являются соборы Антиохийский 344 г. и Миланский 345 г. на Западе.

С 346 по 350 г. устанавливается хотя весьма неполный и вынужденный, но мир между Востоком и Западом; Восток против желания должен был уступить Западу: Афанасий снова возвращается в Александрию в 346 г., а Урсакий и Валент, враги его, приносят в 347 г. раскаяние.

Из первой ссылки в Галлию Афанасий возвращен был Константином II вскоре после смерти Константина Великого. В письме к александрийцам от 17 июня 337 г. Константин заявлял, что он выполняет через это лишь волю своего отца, который только на время удалил Афанасия от его врагов и вновь хотел возвратить его потом на кафедру. В Александрию Афанасий прибыл 23 ноября. Всем епископам, находившимся в ссылке и лишенным кафедр, также дано было дозволение, с общего согласия трех правителей, возвратиться к своим Церквам. Константий должен был подчиниться желаниям других братьев.

Евсевиане не могли быть довольны таким оборотом дела и немедленно приняли свои меры. Евсевий около этого времени перешел из Никомидии в Константинополь, вытеснив Павла, преемника Александра. Для александрийских ариан рукоположен был Секундом Птолемаидским в епископы, по замыслу Евсевия, ученик Ария Пист. Евсевиане вступили в общение с ним и пытались привлечь к тому же и других епископов. Против Афанасия они выступили с рядом обвинений и перед Константием, и перед другими августами. Ему ставили в вину какие–то волнения, происшедшие в Александрии незадолго до его возвращения вовсе не по церковным делам, заявляли о незаконности будто бы самого поставления его на Александрийскую кафедру, возобновляли обвинения по делу Арсения и по делу Исхиры, обвиняли, наконец, в утайке им пособия, какое выдавалось от императора александрийским бедным. Афанасий разъяснил энцикликой, что за личность представляет из себя Пист. Собор египетских епископов (ок. 100 человек) дал в особом послании обстоятельное опровержение всех обвинений, возведенных на самого Афанасия. Афанасий, со своей стороны, писал оправдательное письмо Константу, вероятно и другим императорам.

Случилось, что когда послы от Евсевия, пресвитер Макарий и диаконы Мартирий и Исихий, прибыли в Рим к папе Юлию с приглашением написать общительную грамоту Писту и с мареотскими протоколами, как уликой против Афанасия, прибыли сюда же вскоре и послы от Афанасия. Макарий так испугался встречи с ними, что поспешил ночью бежать из Рима, несмотря на болезнь. Диаконы относительно Писта должны были признать, что он еретик и поставлен также еретиком. В обвинениях против Афанасия они оказались совершенно безответными и из своего затруднительного положения нашли выход только в том, что предложили Юлию пригласить Афанасия и евсевиан на собор, на котором и будет доказана виновность Афанасия. Юлий написал Афанасию о предполагаемом соборе, предлагая ему избрать место собора и переслать ему мареотские протоколы. Но беспристрастный пересмотр дела Афанасия менее всего входил в расчеты евсевиан, и они едва ли были благодарны своим послам, просившим Юлия о соборе. Оставив надежду склонить на свою сторону западных государей и представителей западных Церквей, они сами начали решительнее действовать через Константия. В начале, вероятно, 339 г. они составили собор в Антиохии, где находился в то время и Константий, и решили заменить Афанасия другим епископом. Явный арианин Пист оказался неудачным кандидатом на Александрийской кафедре. Ее предложили теперь ученому Евсевию, потом бывшему Нисским епископом, а когда он отказался, поставили в Александрию некоего Григория, родом из Каппадокии. Григорий явился послушным орудием в руках своих покровителей и подобно палачу расправлялся потом в Александрии и Египте со сторонниками Афанасия. Указ императора о назначении Григория был объявлен префектом Филагрием в Александрии 18 марта и вызвал сильное волнение в народе. Филагрий натравил на собравшихся в церквах православных, не желавших принимать Григория, толпы язычников и иудеев. Афанасий сообщает о сценах грубого насилия и осквернения христианских святынь, имевших при этом место. Церковь, где находился Афанасий, была сожжена. 23 марта Григорий вступил в город, причем опять повторились те же сцены. Афанасий, скрывшийся сразу же после объявления указа, когда узнал, что готовится нападение и на ту церковь, в которой он находил убежище после этого (Ath. Ер. encycl. 5, 1–2: ενθα μάλιστα έγώ έν ταΐς ήμέραις έκείναις ώικουν), удалился и отсюда (ύπέκλεψα έμαυτόν τών λαών). Написав горячую энциклику, в которой он извещал о небывалых беззакониях, творимых евсевианами в Александрии и предупреждая епископов не вступать в общение с Григорием и не верить евсевианам, просив не оставлять Александрийскую церковь на поругание еретикам, он отправился в Рим. Сюда же потом явился Маркелл Анкирский и многие другие пресвитеры и епископы из разных мест (Ath. Apol. contra аг. 33, 1: άπό Θράκης, άπό Κοίλης Συρίας, άπό Φοινίκης και Παλαιστίνης) с жалобами на преследования евсевиан.

Папа Юлий послал на Восток пресвитеров Елпидия и Филоксена и определил в своем послании срок, когда восточные должны были прийти на собор, о котором просили раньше послы восточных. Евсевианские епископы после всего сделанного ими всего менее могли последовать приглашению папы Юлия. Легатов его они задержали долее назначенного для собора срока, до января. Собравшись в Антиохии в конце 339 г., они написали ответ Юлию. В ироническом тоне они говорили о величии Римской кафедры, которое для них, однако, имеет мало цены, так как они судят о епископах не по значению городов, где они живут. На собор они, по их словам, не нашли нужным являться, потому что утвержденное на одном соборе незачем перерешать на другом: притом срок для собора назначен слишком краткий и время для этого теперь неудобное ввиду войны с персами. Юлия они обвиняли в том, что он возбуждает раздор между Церквами, принимая в общение низложенных на Востоке епископов — Афанасия и Маркелла, и ставили ему альтернативу: «Избирай общение или с Маркеллом и Афанасием, или с нами». Этот ответ они отправили с легатами папы. На Западе приняли первую половину альтернативы, что означало формальный разрыв с Востоком. Осенью 340 г., после того как Афанасий уже полтора года пробыл в Риме, здесь состоялся, наконец, собор, на котором присутствовало более 50–ти частью западных, частью некоторых восточных епископов. Афанасий и Маркелл были оправданы и признаны вполне заслуживающими общения. Юлий от имени собора отправил обширное послание Дакию (Дакию Кесарийскому?) и Флакиллу, Наркиссу, Евсевию, Марию, Македонию, Феодору и другим, писавшим с ними из Антиохии. Послание это считается образцовым в дипломатической переписке как по своему спокойному и выдержанному тону, исполненного сознания автором своего достоинства, так и по тому искусству, с каким папа опровергает аргументы своих адресатов.

Неуместная ирония их письма приводит его в недоумение; по его словам, когда он после долгого ожидания, не одумаются ли писавшие, сделал его известным другим, все почти отказывались верить, чтобы что–либо подобное могло быть написано восточными. Приглашением на собор они вовсе не должны были оскорбляться, и все предлоги, по которым они уклоняются от собора, не выдерживают критики. На великом Никейском соборе предоставлено право позднейшему собору подвергать рассмотрению решения более раннего собора. И не им бы говорить о ненарушимости соборных постановлений, когда они принимают в общение анафематствованных в Никее ариан или когда епископы у них позволяют себе переходить с одного места на другое — лучшее (намек на Евсевия), хотя они и заявляют, что они судят епископов не по величине городов. То, что говорят они о краткости срока или каких–то неудобствах, представляет не более как пустые отговорки, равно как и странное их заявление, почему письмо папы адресовано было только на имя евсевиан и от его только имени (οτι δή τοις περι Εύσέβιον μόνοις και ού πασιν ύμΐν μόνος έγραψα) (Ath. Apol. contra аг. 26,1): к нему обращались именно евсевиане, им он и писал, причем выражал мнение и других епископов в Италии. Не принять в общение Афанасия было невозможно. Мареотские протоколы явно односторонни и противоречивы, и в пользу Афанасия говорят и письма всех египетских епископов, и устные показания прибывших из Египта лиц; напротив, поставление и насильственное введение в Александрию Григория является нарушением всяких канонов. Маркелл оказался исповедующим правую веру, согласную с учением Церкви, и о нем, как противнике арианской ереси, свидетельствовали римские легаты, бывшие на соборе в Никее. Не было причины и ему отказать в общении и не считать его епископом. Пусть же восточные позаботятся о том, чтобы у них самих не совершалось ничего против канонов, и да не производят они смут и разделения в Церкви. С жалобами на притеснения пришли в Рим не только Афанасий и Маркелл, но и многие другие епископы; в Египте доныне подвергаются жестоким гонениям епископы и пресвитеры, не присоединяющиеся к Григорию и арианам. Кого же в действительности нужно считать виновным в возбуждении раздоров — гонителей ли, или заступающихся за гонимых? И можно удивляться, каким образом восточные еще хвалятся в своем письме, будто у них теперь водворилось в Церквах единомыслие. В заключение папа опять приглашает восточных прийти, если они желают, и представить против обвиняемых улики, ибо последние готовы отвечать им. Пусть они напишут об этом, и тогда снова можно будет созвать собор. Во всяком случае, в таких важных делах, как суд над епископами апостольских кафедр, нужно было поступить согласно с церковным правилом (κατά τον έκκλησιασπκόν κανόνα) и обратиться к голосу и Западной церкви (εδει γραφήναι πασιν ύμΐν). «Почему же нам не писали об Александрийской церкви? Разве вы не знаете, что утвердился обычай (εθος ήν) писать сначала нам и уже таким образом (οϋτως ένθεν) постановлять, что следует? Поэтому, если что–либо оказалось дающее повод к подозрению (ύποπτευθέν) в епископе той Церкви (τον έκεΐ), надлежало написать к здешней Церкви; между тем ныне, не уведомив нас и распорядившись по своему произволению, хотят, однако, заставить и нас быть соучастниками решения без расследования дела» (см.: Ath. Apol. contra аг. 35, 3–4).

Письмо Юлия послано было на Восток через комита Габиана, что указывает, по–видимому, на участие в церковных делах гражданской власти. Оно действительно затрагивало своим содержанием и евсевиан, которых папа почти прямо называет единственными виновниками всех смут (Ath. Apol. contra аг. 34,2 и 5: ήκουσα γαρ ότι τινές είσιν ολίγοι οί τούτων πάντων αίτιοι τυγχάνοντες… δι' ολίγων μικροψυχίαν), но вместе и других восточных, позволявших евсевианам руководить собой. Ответом со стороны восточных на письмо были, по–видимому, постановления Антиохийского собора 341 г. Он созван был собственно по поводу освящения более уже 10–ти лет строившейся и теперь лишь оконченной церкви в Антиохии; отсюда обычное название его собором έν τοις έγκαινίοις, «при обновлении». Собор, согласно показанию Афанасия, был не позже 1 сентября 341 г.; по Сократу, не раньше 22 мая (Socr. Η. Ε. 2,8: пятый год по смерти Константина Великого). На нем присутствовали более 20–ти епископов. Председатель был, вероятно, Флакилл Антиохийский; затем тут были: Евсевий Константинопольский, Акакий, Патрофил, Феодор, Евдоксий, Дианий, Евсевий Эмисский; Максим Иерусалимский, по Созомену, уклонился от собора. Этот собор со своей деятельностью и оставшимися после него памятниками представляет весьма много неясного. 25 его правил, совпадающих по существу с известной частью так называемых Апостольских правил, приняты были потом в канонические сборники Востока и Запада, и присутствие на нем евсевиан нисколько не повредило его репутации в каноническом отношении. Мало того: Иларий Пиктавийский, отражающий в данном случае взгляды восточных, называет его «собором святых» (Hilar. Liber de syn. 32: Sanctorum Synodus), имея в виду именно одно из его вероизложений (II), хотя вообще–то изданные этим собором формулы веры должны были, по намерению их составителей, заменить Никейскую веру, и с этого–то собора и начинается появление новых Символов в среде противоникейцев. По–видимому, евсевиане не играли особой роли на нем, равно как не стесняла его деятельности и светская власть, хотя во время его сам Константий и был в Антиохии. Постановления его являлись более или менее свободным выражением взглядов восточных; отсюда движение к нему на Востоке в последующее время.

Отцы собора признали всю силу за известными указаниями в послании Юлия, но не находили возможным соглашаться с Римом во всем. Отсюда постановления собора имеют двойственный, так сказать, характер. Эту двойственность можно прежде всего заметить в канонических постановлениях. Как бы ответом на упрек папы восточным в неуважении к Никейскому собору является до некоторой степени первое правило против нарушающих определение «святого и великого собора» о Пасхе. Отцы собора признают далее справедливость указания Юлия на незаконность переходов епископов с одной кафедры на другую и подтверждают «прежде сделанное определение», запрещавшее подобную практику (21–е пр. = 13–е Апостол., 15–е Никейского собора), несмотря на то, что оно служило к осуждению самого Евсевия, присутствовавшего на соборе. Но, с другой стороны, они решительно восстают и против практики самого Юлия в отношении к Афанасию и Маркеллу, поскольку он принял последних в общение до формального восстановления их низложившими их восточными епископами. В 4–м правиле (ср. 27–е Апостол.) утверждается, что если епископ, низложенный собором, не придает значения этому низложению и будет продолжать действовать как епископ, он лишается надежды на восстановление и права на защиту себя на другом соборе; все же вступающие в общение с ним отлучаются от Церкви, в особенности, если они вступили в общение, будучи хорошо осведомлены о произнесенном раньше против подобных лиц решении. Правило, очевидно, прямо направлено, с одной стороны, против Афанасия и Маркелла, с другой — против Юлия.

Характером подобной же двойственности отличается и положение, занятое антиохийскими отцами в дипломатическом отношении. Указание на общение с еретиками–арианами должно было неприятно действовать на них, и им нужно было попытаться так или иначе оправдать себя. Но в то же время Маркелл, которого принял под свое покровительство вместе с Афанасием Юлий, провозгласив его православие, был для них несомненным еретиком. И если Никейский символ имеет смысл, какой должен был влагать в него этот его защитник, а Юлий и Афанасий с ним соглашаются, для восточных казалось невозможным принять и сам Символ. Они признавали авторитет канонических постановлений Вселенского собора, но догматическую формулу его находили нужным заменить новой. Неустойчивость их самих обнаруживалась при этом в том, что вместо одной формулы они издали три, а принята была в конце концов на Востоке четвертая, собору собственно не принадлежащая. «Так как им постоянно приходилось выслушивать от всех обвинения в ереси, — замечает св. Афанасий, — они пишут (на соборе) неодинаково, то так, то иначе» (Ath. De syn. аг. 22, 2). В первой формуле протест против арианства и антимаркеллианская тенденция выражены довольно слабо. Вторая может служить свидетельством противоарианского, хотя и не никейского, образа мыслей антиохийских отцев. В третьей с особой решительностью заявляется протест против маркеллианства.