Василий перестал ждать помощи от Запада, который все больше склонялся на сторону Павлина и не хотел отвергнуть маркеллианства. «Приходят мне на память слова Диомеда: "Лучше бы тебе не просить его, так как человек он гордый"» — писал потом в 376 г. Василий Великий Евсевию Самосатскому о папе Дамасе. «Надменные характеры обычно делаются еще более притязательными, когда с ними говорят в почтительном тоне. Если милостив к нам будет Господь, чего еще более нам нужно, а если гнев Божий продолжится, какой же нам ждать помощи от западной надменности (της δυτικής όφρύος)? Западные не знают истинной сущности дела, да и не хотят узнать, а руководясь ложными подозрениями (ύπονοίαις), поступают и ныне так, как прежде в деле Маркелла: недружелюбно относятся к говорящим им истину и утверждают своим авторитетом ересь. Я хотел было обратиться с частными письмами к главе их о церковных делах, лишь заметить, что они не знают истинного положения дел у нас и уклоняются от возможности узнать его, главным же образом написать о том, что не должно причинять новые огорчения тем, которые и без того унижены испытаниями, что надменность не есть достоинство, а грех, который и один может делать людей враждебными Богу» (Bas. Ер. 239,2. Письмо в рус. пер. № 231. С. 294). В 375 г. на предложение Дорофея послать в Рим Григория Нисского с какими–либо другими письмами св. Василий отвечал, что он не знает, кого бы можно отправить туда еще, да и самого Григория не считает пригодным для выполнения подобной миссии. «Переговоры его с человеком кротким и благодушным могли бы иметь большое значение, но какая будет польза для общего блага от разговора с человеком гордым и превозносящимся своим высоким престолом и неспособным поэтому выслушивать истину от стоящих ниже его, такого лица, нрав которого не чужд всякой лести и раболепства?» (Bas. Ер. 215. Рус. пер. Письмо № 207. С. 250).

По убеждению друзей, Василий, однако, решил еще написать вообще «западным» в 376 г. послание официального характера все с той же просьбой — прислать требуемое посольство (к папе специально Василий теперь, как и в 372 г., не обращался) (Bas. Ер. 242). Более обширное письмо частного характера было адресовано к итальянским и галльским епископам (Bas. Ер. 243). Посредником в сношениях был опять Дорофей, теперь уже пресвитер, вместе с другим пресвитером Санктиссимом.

Просьба не была исполнена и теперь. Но благодаря, может быть, влиянию Амвросия Медиоланского, с почтением относившегося к Василию, из Рима теперь был дан гораздо более благосклонный ответ, чем прежде. В послании папы («Еа gratia», Damas. Ер. II, fr. 1) излагались пункты православного учения в противоположность арианству и маркеллианству, а также ересям аполлинарианской и духоборческой, и заявлялось, что лишь с исповедующими это учение Запад находится в общении. По вопросу об улучшении положения восточных какие–то сведения должен был сообщить устно Дорофей; западные обещали в этом свое содействие.

Обнаруженная наконец Западом готовность приступить к решению восточных дел побудила Василия возобновить переписку. В следующем же году с Дорофеем и Санктиссимом св. Василий Великий опять писал на Запад. Если уж посольство, о котором постоянно была речь, не состоится еще долгое время, пусть западные по крайней мере определеннее выскажутся против заблуждений, которые должно отвергать, а именно — назовут по именам их представителей, с которыми никто не должен быть в общении. Явное нечестие ариан всем известно и никого не может соблазнить из православных. Но соблазн производит, по словам Василия Великого, прежде всего духобор Евстафий, ссылающийся на то, что он уже принят в общение западными. Не менее этого причиняет скорбь Церквам Аполлинарий, совративший многих в свое лжеучение. Наконец, Павлин обнаруживает приверженность к учению Маркелла и без разбора принимает в общение его последователей (Ер. 263; Рус. пер. Письмо № 255. С. 328).

И на это послание западные ответили новым подтверждением своей веры («Non nobis»; также «Illud sane miramur») (Damas. Ер. II, fr. 2) в божественное достоинство Духа Св., в божественное достоинство Сына и — личное достоинство Его как Бога Слова, не произнесенного лишь, но рожденного (non prolativi, sed nati), также в восприятие Им цельной человеческой природы (Damas. Ер. II, fr. 2). В сохранившейся части ответа ереси и представители их по именам не называются. Во всяком случае, осуждая мнение Маркелла, в Риме при этом неблагосклонно отнеслись к обвинениям против Павлина. Петр Александрийский, бывший на Римском соборе (377 г.), от имени которого, вероятно, и написан указанный ответ, назвал даже, защищая Павлина, «ариоманитами» Мелетия и Евсевия Самосатского и выслушал столь же резкое замечание от Дорофея по этому поводу. Во избежание недоразумений Василий в письме к Петру, свидетельствуя о безупречном православии Мелетия и Евсевия, извинялся за поведение своего посла (Bas. Ер. 266; Рус. пер. Письмо № 258. С. 334).

Сношения восточных православных с Западом, начатые при Валенте Василием Великим, завершились Антиохийским собором, бывшим уже по смерти Василия Великого в царствование Феодосия Великого, в 379 г. (сентябрь–октябрь). Под председательством Мелетия собрались здесь 153 епископа и подписали упомянутые послания Римских соборов 369, 376 и 377 гг. Ближайших сведений об этом соборе не имеется. Он ясно свидетельствовал об окончательном объединении восточных под знаменем Никейского исповедания и устранил всякие подозрения относительно чистоты их православия со стороны западных.

Феодосии Великий (19 января 379 г. — 17 января 395 г.), которому Грациан предоставил в управление после Валента восточную половину Империи, принадлежит вообще к числу самых светлых личностей на императорском престоле и как человек, и как правитель (резкий отзыв о нем, не без противоречия при этом с самим собой, дает лишь язычник Зосим) и не без основания удостоен наименования Великого. Государство он спас в критический момент, когда существованию его угрожали готы, своими победами над ними, главным же образом — искусно проведенными переговорами. Православную Церковь Феодосии взял под покровительство государственной власти и рядом указов против язычества и ересей — строгих, впрочем, кажется по букве, а не по выполнению и потому часто повторявшихся (против ересей — до 18–ти разных указов) — он пытался утвердить окончательно в Империи торжество христианства и именно православия. Союз между государством и Церковью был заключен еще при Константине Великом. Но императоры на Востоке, начиная с Константина, покровительствовали до сих пор арианству. Теперь в ближайшие отношения к гражданской власти становится Православие. Союз этот при Феодосии носит вообще характер свободных отношений. Император не хочет стеснять свободу Церкви и с высоким уважением относится к авторитету церковной власти. В то же время он не стоит и сам в невольной зависимости от каких–либо «придворных» епископов.

В задачу религиозной политики императора должно было входить не одно лишь ограждение Православной Церкви от внешних врагов (к которым должны быть отнесены и ариане, как формально давно уже отлученные от Церкви), но и примирение разных направлений в среде самих православных. Восток, с одной стороны, и Рим, к которому примыкала Александрия, с другой, — все еще разногласили по вопросу об антиохийской схизме. Для догматических подозрений теперь почти уже не оставалось места, но Рим не хотел оставлять раз занятой позиции в отношении к Павлину и Мелетию для поддержания собственного престижа, не обращая внимания на действительные нужды Востока. Было весьма важно, какое положение займет новый православный император в отношении к западно–александрийскому и восточному, каппадокийско–антиохийскому направлению.

Феодосии очень долгое время после своего избрания не вступал в Константинополь, продолжая военные действия в Иллирике и Фракии. Зиму 379–380 гг. он провел в Фессалонике. Подвергнувшись тяжкой болезни, он принял здесь крещение от еп. Ахолия. Сразу после этого им был издан эдикт «Ad populum urbis Constantinopolitanae» 28 февраля 390 г.: «Желаем, дабы все народы, находящиеся под нашим милостивым управлением, пребывали в той религии, которую предал римлянам божественный апостол Петр, — как возвещает об этом сама эта полученная от него религия, — и которой следуют первосвященник Дамас и еп. Александрийский Петр, муж апостольской святости, т. е. дабы веровали мы согласно апостольскому наставлению и евангельскому учению, во едино Божество Отца и Сына и Духа Св. при равном величии (Их) и благочестиво исповедуемой троичности (sub parili majestate et sub pia trinitate). Тем, которые последуют этому закону, повелеваем называться именем кафолических христиан; а прочие, которых мы считаем неразумными и нерассудительными (dementes vesanosque), должны носить бесчестное наименование еретиков, и подлежат они прежде всего божественному суду и наказанию, а затем и каре с нашей стороны в силу полномочия, полученного нами божественным соизволением» (Cod. Theod. XVI, I, 2).

Таким образом, утверждая гражданским законом Никейскую веру, Феодосии нормальными, так сказать, представителями провозглашал епископа Римского и находившегося в союзе с последним еп. Александрийского. Как для прибывшего лишь недавно с Запада и еще не вступившего пока, собственно, на восточную почву и находившегося под влиянием тяготевшего к Западу Фессалоникийского епископа, это было для него вполне естественно.

Неизвестно, какое выражение нашли бы притязания Рима по отношению к Востоку, если бы император стал настаивать на строго буквальном выполнении эдикта. Но ознакомившись ближе с восточными делами, он скоро убедился, что было бы неблагоразумно и с политической точки зрения поддерживать на Востоке претензии Запада; на Востоке были авторитетные представители православия и помимо Римского и Александрийского епископов. Дальнейшие действия Феодосия ясно указывают на перемену в его взглядах. Если бы он хотел быть верным своему эдикту, он должен был бы признать единственным законным епископом в Антиохии Павлина, покровительствуемого Римом. Вместо того он признает таковым и окружает почетом противника Павлина — еп. Мелетия. В то же время в самом Константинополе он предлагает кафедру Григорию Назианзину, новоникейцу, и отстраняет назначенного туда из Александрии и уже рукоположенного Максима.

По рассказу Феодорита (Theod. Η. Ε. V, 2–3), в Антиохию был прислан magister militum Сапор для выполнения указа о передаче церквей епископам Никейского исповедания, а именно, которые пожелают быть в общении с Дамасом (Феодорит относит это посольство ко временам Грациана, до избрания еще Феодосия, но, вероятно, дело идет о выполнении эдикта Феодосия 10 января 381 г.). Павлин, а также Аполлинарий стали оба уверять в своей близости к Дамасу. Мелетий держался в стороне от их спора. Но пресвитер Мелетия Флавиан уличил и Павлина, и Аполлинария, доказав, что они не следуют учению Дамаса: Павлин отвергает троичность Ипостасей, признаваемую Дамасом, Аполлинарий — цельность человеческой природы Христа. Мелетий, со своей стороны, предложил Павлину, соединив обе паствы в одно стадо, вместе управлять Церковью, пока смерть кого–либо из них не объединит управления в руках оставшегося в живых. Павлин, однако, не согласился, и церкви переданы были Мелетию.

Иного рода сообщение находится у Сократа (Socr. Η. Ε. V, 5), которому следует Созомен (Soz. Η. Ε. VII, 3). По возвращении Мелетия из ссылки при Грациане мелетиане хотели, чтобы он был епископом в Антиохии вместе с Павлином и, несмотря на несогласие последнего, не признававшего правильным самого рукоположения Мелетия от ариан, настояли на том. Но ввиду происшедших отсюда волнений народ заставил пресвитеров, числом 6 и между ними — Флавиана, дать клятву, что они не будут домогаться кафедры в случае смерти одного из находившихся теперь в Антиохии епископов, а будет занимать ее оставшийся в живых. На этом все успокоились.

В общем, большего доверия заслуживает рассказ Феодорита, несмотря на некоторые, может быть, его неточности. Сообщение Сократа о клятве, по–видимому, должно быть отвергнуто. Если Павлин совершенно отрицательно отнесся к Мелетию, как рассказывает сам же Сократ, сторонники того и другого едва ли могли согласиться дать подобную клятву. На такой договор впоследствии не ссылался Григорий Богослов на Втором Вселенском соборе, отстаивая Павлина, и Флавиан, преемник Мелетия, не подвергался потом обвинениям в нарушении клятвы. По–видимому, Сократ, с романизирующей в данном случае в папистическом смысле тенденцией, выдает за факт лишь простое желание западных — чтобы составилось указанное соглашение, о чем они и заявляли Феодосию, когда дело было решено не в пользу Павлина. Несомненно, во всяком случае, особое расположение Феодосия к Мелетию; его он приглашает в Константинополь на собор для утверждения здесь на кафедре св. Григория Богослова.