Для Афанасия главный интерес в его богословии сосредоточивался вообще на утверждении божественного достоинства Логоса как единого субъекта богочеловеческой жизни Христа. В послании от имени собора 362 г. признается во Христе полная человеческая природа против аполлинаристов, «так как в Логосе (έν αύτω τω Λόγω) совершено спасение не одного лишь тела, но и души»; последнее выражение повторяется и в послании к Эпиктету (Ath. Ad Epict. 7). Встречается у него и выражение «человеческая природа» в приложении ко Христу, хотя в довольно неопределенном значении (Ath. Or. contra arian. Ill, 43, 53). Но обычно Афанасий пользуется для выражения человеческой стороны в Богочеловеке лишь библейским выражением «плоть» или «тело»; φύσις, ουσία большей частью употребляется в приложении к Божеству Логоса. Отсюда объясняется, почему Аполлинарий мог настаивать на своем согласии с Афанасием. Ученики Аполлинария же усвоили потом Афанасию даже некоторые сочинения своего учителя с выражением «μία φύσις σεσαρκωμένη» («единая природа по воплощении»), и подлог не возбудил недоверия на первых порах и в православных.

С гораздо большей ясностью, нежели Афанасий, говорит не только уже о единстве субъекта во Христе, но и о двойственности природы св. Григорий Назианзин. В послании к Клидонию он, прежде чем приступить к опровержению аполлинаристов, в ряде анафематизмов отстраняет сначала положения в духе антиохийской христологии, которую склонны были навязать ему его противники, и с классической точностью излагает православное учение. Кто говорит, что (Божество во Христе) действовало по благодати (κατά χάριν), как в пророке, а не соединялось и не соединяется теперь по существу (μή κατ ούσίαν συνήφθαί τε και συνάπτεσθαι), да лишены будут сами божественного действия и да исполнятся противоположные действия. «Кто не поклоняется Распятому, да будет анафема и да сопричтется с богоубийцами (Gr. Naz. Ер. 101, 22). Кто не признает Пресвятую Марию Богородицей, чужд Божества (Ер. 101, 16). Кто вводит двух Сынов, одного от Бога и Отца, другого от Матери, а не единого и того же, да лишится обещанного верующим права усыновления (Ер. 101,18). Кто говорит, что Христос удостоен усыновления, как усовершивший Себя делами, или после крещения, или после воскресения из мертвых, καθάπερ ους "Ελληνες παρεγγράπτους εισάγουσιν, да будет анафема» (Ер. 101, 23).

Но отвергая «двух Сынов», он исповедует две природы. «Две природы (φύσεις… δύο) представляют в Нем Бога и человека, так как Он обладает душой и телом, но в Нем не два Сына или Бога. Таким же образом и душа и тело не два человека, хотя ап. Павел и прилагает название человека к внутренней и внешней стороне человеческого существа отдельно. Выражаясь кратко, иное и иное есть то, из чего состоит Спаситель (ибо не тождественно невидимое с видимым и вечное с временным), но не иной и иной: да не будет (άλλο μέν και άλλο τά έξ ών ό Σωτήρ… ούκ άλλος δέ και άλλος). Ибо то и другое есть едино вследствие теснейшего объединения (εν τη συγκράσει), когда Бог вочеловечивается, человек же обожествляется, или как бы кто выразился об этом иначе. Я говорю: иное и иное (άλλο και άλλο), имея в виду здесь обратные отношения в сравнении с теми, какие имеют место в Троице. Там именно нужно говорить: иной и иной (άλλος και άλλος), дабы не было слияния Ипостасей, но не иное и иное, так как Три там едино тоже и по Божеству» (Ер. 101, 19–21). Мысль Григория совершенно ясна, и он намечает уже перенесение установившейся в учении о Троице терминологии на учение о Богочеловеке, утвержденное потом Халкидонским собором. Употребление выражения «δύο φύσεις», может быть, отчасти обусловливается у Григория влиянием Оригена.

Два авторитетнейших восточных богослова IV в., таким образом, учили о единстве Христа как Божественной личности и о соединении в Нем Божества и человечества. Но Афанасию было приписано аполлинарианское выражение μία φύσις, у Григория, напротив, прямо встречается δύο φύσεις. Точной терминологии для выражения способа единения Божества и человечества еще не было (Ath. Ad Epict. 9: προς αυτό κοινωνία τε και ενωσις; Gr. Naz. Ер. 101 [Ad Cled.], 22: κατ ούσίαν и пр.).

2) Св. Кирилл Александрийский (412–444) в истории раскрытия восточной догмы является непосредственным продолжателем дела Афанасия Великого. Афанасий отстаивал против ариан Божество Логоса, так как лишь через соединение с Самим Богом и обожествление достигается, по восточному воззрению, спасение человечества. Задачей для Кирилла было теперь, после того как и Божество Христа, и Его полная человеческая природа не подвергались уже сомнению, утвердить исключительный и единственный характер единения во Христе с Божеством человечества, в силу которого Он являлся не простым богоносным человеком, а Богочеловеком и действительным Спасителем мира. С защитой этого основного предположения восточной сотериологии тесно связывается и церковно–практическая, и литературная деятельность Кирилла в последний период его жизни, с того момента, когда он выступил на борьбу с несторианством. Он является едва ли не самым видным церковным деятелем на Востоке в V в. и, кажется, самым влиятельным восточным богословом по отношению к последующим временам. Память его, как защитника православия, стоит вообще весьма высоко и в Православно–Восточной, и в Западной католической церкви (1883: doctor ecclesiae). В науке, однако, имя Кирилла есть одно из самых пререкаемых. У протестантских историков и богословов можно встречать и неблагоприятную его оценку: как церковного деятеля, его обвиняют в деспотических наклонностях; как богослову, ему ставят иногда в упрек монофизитский будто бы характер его воззрений (Изд. Aubert, 1638; Pushey, 1868,1872,1875,1877. Литература: Bright, 1877; Kopallik, 1881; Rehomanne, 1902; Weigl).

Св. Кирилл был александрийским уроженцем, в юности жил в пустыне в среде монахов; архиепископом Феофилом, который приходился ему дядей по отцу, был поставлен в клир Александрийской церкви и вместе с Феофилом присутствовал в 403 г. на соборе «под дубом». В 412 г. он был избран (не без протестов) в преемники Феофилу. Первые действия его по вступлении на кафедру, вероятно, отражают на себе влияние примера его властолюбивого и неразборчивого в средствах предшественника. Это — гонение на новатиан, столкновение с иудеями, борьба с префектом Орестом, в связи с которой стоит и убийство женщины–философа Ипатии в 416 г. параволанами[27] без ведома, однако, самого Кирилла. Предложение патриарха Константинопольского Аттика о внесении в диптихи имени св. Иоанна Златоуста было сначала отвергнуто Кириллом, хотя вскоре потом он, убедившись в невинности Златоуста, и согласился на это (417г.). Подобные факты из истории первых лет епископства Кирилла, равно и некоторые неосторожные поступки из последующего времени, свидетельствуют, конечно, о слабых сторонах его слишком пылкого характера. Но было бы явной несправедливостью к нему, как церковному деятелю, и обнаруживало бы совершенное непонимание его и вообще истории его эпохи стремление объяснить ту борьбу, в какую он вступает с 428 г. с Несторием, не религиозными мотивами, не ревностью прежде всего о вере, а другими побуждениями. Разные обстоятельства и второстепенные интересы могли осложнять и обострять борьбу, но на первом плане для св. Кирилла всегда стоит истина православия. Твердость, с какой он от начала до конца отстаивал ее, подвергаясь нападкам и подозрениям со стороны и противников, и союзников, дает ему право на одно из почетнейших мест в ряду защитников христианской веры.

Содержание веры Кирилла нередко усматривают, однако, в исповедании им не православия, а монофизитства. В монофизитстве обвиняли его в свое время несториане, но как на своего учителя ссылались на него и сами монофизиты ввиду употребления им формулы μία φύσις Θεοϋ Λόγου σεσαρκωμένη. Несторианствующие протестантские богословы Нового времени также находят, что «своими формулами Кирилл прикрывал для себя и для других лежащее в основе монофизитство и докетизм» (Schubert). На деле нужно различать у Кирилла его учение и его терминологию μία φύσις, не соответствующую учению и происходившую от Аполлинария, но приписанную Афанасию и потому отстаиваемую Кириллом, несмотря на ее крайнее неудобство, а именно на прямое вербальное противоречие с вполне закономерным и по сознанию Кирилла выражением δύο φύσεις. Положение Кирилла как богослова в данном случае, когда он считал себя обязанным принимать и защищать термин, который должен бы отвергнуть как несогласный с собственными же убеждениями, можно назвать трагическим. Но свидетельствует лишь о высокой его богословской компетентности тот факт, что подложная терминология не привела его к односторонности, в какую впали менее проницательные последователи этой терминологии. С этой точки зрения нужно рассматривать и примирение его с догматическими противниками — антиохийцами в 433 г. Оно нисколько не умаляет его чести и как богослова, и как деятеля, как утверждают те ученые, которые хотели бы видеть в Кирилле монофизита и которые «компромисс» его с восточными объясняют нежеланием «потерять власть и влияние» и дипломатическими расчетами (Harnack. II, 346). Кирилл не изменял своим убеждениям, принимая формулу антиохийцев, хотя считал последнюю не во всем точной. Он лишь поступал в этом случае по примеру Афанасия, который дал некогда руку общения омиусианам, несмотря на несходство их терминологии с никейской, как только убедился в православном образе их мыслей.

Литературная деятельность св. Кирилла была весьма обширной и помимо произведений, вызванных христологическим спором с Несторием. От него остался целый ряд экзегетических трудов мистикоаллегорического характера, с обращением, впрочем, более или менее внимания и на исторический смысл (в комментариях на Новый Завет, написанных после 428 г.). Выступал он и в качестве ученого апологета христианства с опровержением сочинений Юлиана Отступника. Из прежних ересей он полемизировал с арианством в обширном труде «Книга сокровищ о святой и единосущной Троице». Не сохранившаяся книга против аполлинаристов (синусиастов) имела, вероятно, отношение уже к несторианскому спору.

Вызванные этим спором сочинения могут быть вообще распределены по трем фазисам истории самого спора.

1) Первые писания Кирилла до 431 г. имеют агрессивный характер против ереси Нестория. Сюда относятся: пасхальное послание 429 г. (Homilia 17), послания к монахам (429 г., ер. 1), затем послания к самому Несторию (именно 430 г., ер. 4 «Καταφλυαροϋσι μεν» и ер. 17 «Του Σωτηρος») и к папе Целестину (430 г., ер. 11) и книги «о правой вере», адресованные императору и императрицам (Liber de recta fide ad Theodosium imperatorem и Libri duo ad regnas). До Ефесского собора, вероятно, написано и подробное «Опровержение богохульств Нестория» в пяти книгах (Κατά των Νεστορίου δυσφημιών). Наиболее важным по своему значению из всех этих произведений является послание к Несторию «Του Σωτηρος» с приложением 12–ти анафематизмов, в которых резюмируется содержание послания.

2) Анафематизмы Кирилла вызвали резкие нападения на него самого со стороны богословов антиохийского направления; Несторий издал свои антианафематизмы, Андрей Самосатский и Феодорит Киррский также писали против Кирилла опровержения. Кириллу теперь самому пришлось оправдывать себя от обвинений противников, и он в трех сочинениях защищал и разъяснял свои анафематизмы: в «Разъяснении» (Έπίλυσις τών δώδεκα κεφαλαίων), составленном по желанию Ефесского собора, в «Апологетике» (Απολογητικός) против восточных (Андрея Самосатского) и в «Послании Евоптию против выражений Феодорита» (Επιστολή προς Εύόπτιον). Дело закончилось принятием Кириллом, в качестве «апологии» восточных, их вероизложения в письме Кирилла Иоанну Антиохийскому (433 г., ер. 39: «Εύφραινέσθωσαν οί ουρανοί» — «Да возрадуются небеса»). Это письмо представляет не менее важный документ, нежели указанное выше послание к Несторию.

3) Принятие Кириллом исповедания восточных вызвало недоразумения и недовольство в лицах, считавшихся его последователями, и Кириллу опять пришлось давать разъяснения и защищать себя, но уже с другой стороны. Этой защите посвящены его послания к Акакию Мелитинскому (Ер. 40), к Евлогию (Ер. 44), к Сукцессу (Ер. 45–46) и к Валериану Иконийскому (Ер. 50).

В сочинениях Кирилла указанных трех фазисов последовательно выступают те моменты, из которых слагается его христологическое учение. Воззрения его при этом не изменяются и по существу остаются теми же, какими были уже до обсуждения спора, выясняются лишь соответственно требованиям обстоятельств разные стороны основного взгляда, а) Против Нестория Кирилл отстаивает единство субъекта во Христе, б) Но он не отвергает признаваемой восточными двойственности природ в Нем. в) Ясному изложению учению о двух природах препятствует у него, однако, и вызывает недоразумение принятая и проводимая им терминология, а именно — употребление им выражения μία φύσις.

а) На первом плане у Кирилла стоит и служит исходным пунктом всех его рассуждений понятие о единстве богочеловеческой личности Христа, а) Такое единство обусловливается тем, что субъектом во Христе является только божественный Логос, воспринявший человечество, человечество же в Нем само по себе, не существуя отдельно от Логоса, не составляет и особого лица (Ер. 17, 116: ού γάρ έστι διπλούς ό εις και μόνος Χριστός, καν έκ δύο νοήται). β) Единение Логоса с человечеством должно мыслить как самое тесное: для выражения его употребляются термины ενωσις καθ' ύπόστασιν, κατά φύσιν, ενωσις φυσική, γ) Следствием этого тесного единения человеческой природы во Христе с божественной природой Логоса, как единственно имеющее значение субъекта, является то, что к Логосу, как единому Лицу и носителю человеческой природы, должно относить все предикаты не только божественной, но и человеческой Его природы: Сам Логос родился и пострадал, хотя, конечно, не Божеством, а человечеством (άπαθως έπαθε ν).