Монастырская стена с самого начала воспринималась как ограждение обители от грешного «земного мира». Оборонительной функцией она наделялась лишь в той мере, в какой это было присуще любому отдельно стоящему средневековому комплексу построек — жилой усадьбе, господскому двору и т. д. Это обеспечивало каждодневную защиту от покушений на жизнь и имущество (подчас значительное). В более позднее время некоторые монастыри целенаправленно перестраивают с целью обороны (Кириллов–Белозерский, Соловецкий).

В стенах же монастыря помещался некрополь; захоронение на монастырском кладбище считалось более почетным. JI. A. Беляев отметил, что соблюдение христианского погребального обряда в монастырских некрополях существенно выше, чем на сельских кладбищах, где долго удерживались рудименты языческих традиций. Он пришел также к выводу, что площадь обителей, окруженная стеной, в городах мыслилась квадратной или прямоугольной, и лишь впоследствии, в XVI‑XVII вв. приобретает усложненную, частично следующую рельефу пятиугольную или ромбическую конфигурацию (особенно при обстройке каменными стенами). Расцвет строительства каменных стен вокруг монастырей приходится на вторую половину ХУП в.[320]

Главные (святые) ворота в ограде были ориентированы на собор. В древнерусских монастырях ворота чаще располагались на

против крыльца или лестницы храма, и для того, чтобы войти в сам собор, требовалось изменить направление движения. Лестница собора ориентирована на проем ворот, как например в Новодевичьем монастыре. Расположение келий относительно главного храма менялось: первоначально они окружали церковь, в последующие века располагались по периметру стен[321].

Большинство монастырей во второй половине XV‑XVI вв. представляли собой деревянные постройки, особенно небольшие обители. Исследователями установлено, что появление иконографии деревянных монастырей вместе с изображением их основателей относится к XVII в. М. И. Мильчик и Е. П. Варакин изучили иконы Антония Дымского. Монастырь был основан в ХШ в. учеником Варлаама Хутынского Антонием на берегу Дымского озера в 16 км от Тихвина. На иконе представлена обитель, окруженная лиственным лесом с отдельными елями. Ограда деревянная, рубленная «в лапу», без башен. На переднем плане — Святые ворота, крытые «бочкой». Вне стены находятся у озера два строения, вероятно, коровники. (Именно они, по многочисленным писцовым материалам, строились за оградой.) В центре ансамбля — деревянная церковь с тремя шатрами, из них на среднем, самом высоком, помещены колокола и крест. Она представляет собой «шестерик» или «восьмирик». Рядом еще две прямоугольные постройки с главками и крестами. Главы обиты лемехом, кровли и шатры — тесом. Известно, что у этого монастыря были еще двое ворот, но на изображении они отсутствуют. Авторы пришли к выводу, что иконографическая схема XVII в. запечатлела обобщенный образ Дымковского монастыря, отразивший его индивидуальные черты[322]. На иконе Иннокентия Комельского ограда более мощная, укрепленная на вертикальных столбах. Святые ворота имеют маленькую главку с крестом. Видны изображения деревянной церкви типа «четверик», колокольни, келий[323].

ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОНАСТЫРЕЙ

Землевладение и хозяйственная деятельность монастырей XV‑XVI вв. — наиболее полно изученная проблема. Этому послужили две причины: подавляющая часть документации того периода сохранилась в монастырских фондах и отражала, в первую очередь, хозяйственный быт обителей. И второе: с конца XIX — начала XX в. резко возрос интерес к экономико–социальным вопросам, особенно в послереволюционную эпоху. Много писалось и о роли победы «иосифлян» над нестяжателями в стремительном росте монастырских вотчин. Иностранцы писали, что монастыри занимали треть земельного фонда страны. В настоящее время исследователи склоняются к меньшей пропорции: около 20%. По размерам землевладения и их Расположению обители подразделялись на несколько категорий.

К первой относят монастыри, обладавшие десятками тысяч десятин, разбросанных во многих уездах. М. С. Черкасова на основе опубликованных работ сделала следующую сводку по крупнейшим монастырям. Первое место занимал Троице–Сергиев монастырь, владения которого к концу XVI в. располагались в 40 уездах. Ближайшие по величине обители имели земли: Симонов — в 19 уездах, Кирилло- Белозерский — в 12, Иосифо–Волоколамский — в 10, Спасо–Евфими- ев — в 6 уездах. Владения Московской митрополичьей кафедры в XVI в. были разбросаны по 14 уездам. Только за XVI в. Троице–Сергиев монастырь приобрел к уже имевшимся — 302 новых сел и селец (не считая деревень), 17 варниц, ряд мельниц, городских дворов[324]. Среди них у части обителей основной комплекс земельных владений был расположен недалеко от монастыря. Так, вотчины Иосифо–Во- локоламской обители сосредоточены в основном в Рузском и Волочком уездах; за их пределами находилось несколько больше четверти владений[325]. То же можно сказать о Кирилло–Белозерском монастыре, который помимо большого числа запустевших селений имел в 1601 г. 3 волости, 51 село, 880 деревень. Основной массив земель лежал в Белозерском и Вологодском уезде[326].

Вторую группу составляли средние и малые обители, размер владений которых сравнительно невелик; расположены вотчины в одном уезде, редко распространяясь на другие области. К этой группе относится подавляющее большинство провинциальных и городских обителей. Рассмотрим историю землевладения достаточно крупного костромского Троице–Ипатьевского монастыря, основанного в конце ХШ в. на мысе при впадении р. Костромы в Волгу. Вотчина обители начала складываться в XV в., главным образом, как полагал С. Б. Веселовский, за счет вкладов Сабуровых[327]. К 70–м годам XVI в. весь земельный фонд был сосредоточен в Костромском уезде. Лишь в 1571 г. монастырь впервые получает три небольших пустоши Московского уезда, которые в свое время были получены вкладчиком за костромские владения во время опричного «перебора», и в 1589 г. село во Владимирском уезде. Всего же в собственности ипатьевских иноков было к концу XVI в. 21 село и сельцо, 274 деревни и ряд пустошей. Землю обрабатывали крестьяне, жившие в 823 дворах[328]. Обычно же размер вотчин был гораздо меньше, а монастыри беднее. Рязанский Богословский монастырь во второй половине XVI в. в разное время имел 2 села, 12 деревень, 33 пустоши. Общее число окультуренной пашни, в том числе запереложен- ной и заросшей лесом, составляло 6623 четверти в одном поле. Девичий монастырь Аграфенова пустынь владела рыбными ловлями в озерах, 2 селами, слободкой, одной деревней.[329]

В третью группу входят малоземельные или безземельные обители. Ранее уже упоминался торопецкий Никольский монастырь, где было 40 иноков. От великого князя в 1539/40 г. они получали ругу: 70 четей ржи и 60 четей овса. Свои рыбные ловли они отдавали в аренду, получая шестую часть улова. Отдавали деньги в рост, ^(лебная руга заметно облегчала им жизнь. В Обонежской пятине на Тихвинской дороге находились Спасо–Преображенский и Рождества пречистые монастыри, где проживали 9 старцев. Место для обители они арендовали у Девичья Павлова монастыря — три поляны, выплачивая за съем ежегодно 15 алтын. Они получали государеву «милостыню»: «на старца по коробье ржи, да на коробье овса», да 56 денег[330]· Насколько была важна руга монастырям, свидетельствует обсуждение этого вопроса на Стоглавом соборе 1551 г. Правительство попыталось отменить большинству монастырей денежную, хлебную и прочую дотацию. Причем, как ясно из текста, ругу получали не только «убогие», но и богатые обители («хлеб и соль, и денги, и воск на свечи, и мед на кутью, и пшеницу на проскуры»). Иван IV указал, что его отец Василий Ш часто давал ругу одноразово «в приказ», а не постоянно, ежегодно. Традиция была нарушена при Елене Глинской: «многие монастыри грамоты поимали по вся годы имати милостыню впрок в ругу… А у тех монастырей села есть и иные доходы». Причем царь специально оговаривал, что отмена руги не должна касаться беднейших обителей: «убогих монастырей и неприходных церквей достоит устроити по разсуждению». Собор настоял на сохранении руги всем обителям вне зависимости от величины их доходов, если при Василии ΙΠ они получали ее «впрок». В случае, если раньше они получали ее нерегулярно («в приказ»), то предусмотрены были две возможности. 1. Даже богатым монастырям с селами и приличными доходами Собор не отказывал окончательно, полагаясь на волю царя: «и дати и отложити». Такое же решение принято и относительно обителей бедных, но могущих прожить без государевой дотации. 2. И лишь относительно убогих монастырей, которые не могли «впредь без руги прожити», Собор рекомендовал царю «праведно таковых пожаловати»: «Да и прочие убогие монастыри и места… не имущим ниоткуды помощи, устроити в свое христолюбивое царство»[331].

Итак, ругу могли получать как богатые, так и бедные обители, причем последние сплошь и рядом оказывались без нее. Рядом с то- ропецким Никольским монастырем была расположена девичья обитель, где монахини нищенствовали. Примерно в такой же ситуации находился рязанский Зачатьевский девичий монастырь, насчитывавший шесть келий[332]. Столь же нищенскую жизнь влачили и «келейные» сообщества при церквах, о которых говорилось ранее: без царской вещественно–денежной «милости» они были обречены вести *изнь, полную лишений.

К четвертой группе следует отнести обители, богатство которых строилось не столько на землевладении, сколько на промыслах, соледобыче. Это, главным образом, северные монастыри.

Следовательно, для монастырской средневековой общности характерно, что, отказываясь от индивидуальной собственности монахов, проповедуя аскетический идеал, монастыри становились владельцами порой колоссальных земельных массивов. Это объясняется, в частности, Л. П. Найденовой тем, что «монашеский идеал положительный, не против мира, но ради Бога», идея служения не только Богу, но и братии была важным фактором монастырской жизни, отражала отношение к монашеству как «чину ангельского жития» и соответственно, к монастырю как «граду праведников», что требовало и надлежащего внешнего благоустройства. В жизни инока большое место занимают и подвиги самоограничения, и труд как аскетическое упражнение и как средство улучшения жизни монашеской общины. Не отдельного монаха, но всего монастыря как земного отражения Небесного Иерусалима. Надо было заботиться о процветании обители, украшении ее храмами, иконами и т. д. Принцип личной нестяжательности не противоречил благоустройству монастыря и братии[333]. На практике забота о процветании обители надолго отрывала иноков не только от ночных молитв, но и от самого монастыря.

Естественно–географическое разделение труда оказало значительное влияние на хозяйственный уклад и товарное производство северных монастырей. Крайне суровые природные условия, делавшие порой невозможным посев зерновых, с одной стороны, и локализация большого количества соляных источников в северных районах страны — с другой, создавали благоприятные предпосылки для развития товарного производства и оптовой транзитной торговли. Анализируя жалованные грамоты, С. М. Каштанов пришел к выводу, что уже в XV в. монастыри организовывали дальние экспедиции на север. Наибольший взлет приходился на 60–е годы XVI в., особым спросом пользовались соль и рыба[334]. В XVI в. крупнейшими соледо- бытчиками и торговцами становятся Соловецкий, Антониев–Сий- ский, Спасо–Прилуцкий монастыри. Поморская соль сбывалась по Двине в Устюг, Вологду и далее в центр. По данным А. А. Савича, Антониев–Сийский монастырь привез в Вологду и продал в 1588 г. — 81 321 пуд соли за 7767 руб., а в 1601 г. — 108 431 пуд за 6136 руб. Столь же стремительно рос солеоборот Соловецкого монастыря[335]. Спасо–Прилуцкая обитель была расположена на притоке р. Сухоны, в начале Сухоно–Двинского пути, связывающего его с морским побережьем. Монастырь имел соляные варницы в Тотьме, Соль–Вы- чегодске и на берегу моря в Уне. Только в Тотьме было сосредоточено 7 варниц. Для учетной документации Спасо–Прилуцкого монастыря характерна децентрализация, когда большинство доходов и расходов, минуя книги большой казны, фиксировались в специальных тетрадях местных промыслов и торгов. Плохая сохранность и разобщенность материала не дает возможности восстановить цельную картину соледобычи и солеторговли даже за один год. В литературе принято считать, что одна варница в год дает около 8 тысяч пудов. Следовательно, со своих 12 варниц, учитывая неравномерность выварки соли, разную мощность варниц, всевозможные неблагоприятные факторы, монастырь ежегодно добывал от 50 до g6 тыс. пудов. Даже если принять наименьшую цену в Двинском крае (10 денег за 1 пуд), то и при такой ситуации монастырь в год получал 2,5–4,3 тыс. рублей дохода (для масштаба цен: за 1 руб. можно было купить корову).