Таким образом, рождающее новых людей и предвещавшее новую культуру христианство разрешило проблему эллинистической культуры. Однако христианская идея развернулась и распространилась не сразу; кроме того, эта идея была неотъемлемо связана с личностью и жизнью самого Христа. Не верящий, что Христос есть истинный Человек и истинный Бог, человек не мог признать и того, что Он и есть единственный Спаситель и Учитель (Logos). Для спасения души и познания истины все нуждались в единстве человека с Богом; многие хорошо это сознавали. Однако мало кто мог и умел признать необходимое начало такого единства и необходимый его конец в едином Человекобоге Христе. Потому языческие религии и философские системы старались решить ту же проблему на свой лад. Кроме того, христианское вероучение не просто обещало спасти человека, а, напротив, требовало, чтобы, не довольствуясь каждый спасением собственной души, люди активно любили друг друга и приняли на свои плечи огромный труд, совершенствуя мир и делая его царствием Божиим. В эпоху пассивную и индивидуалистическую христианство отрицало индивидуализм и пассивность.

После возвращения стоиков к платонизму, платоники (во времена Августа — Эвдор, при Траяне — Плутарх, при Антонинах — Апулей, Альбин, Север, позднее — Гален, Цельс и Нумений Апамейский) возвращаются к философии пифагорейцев, чтимых самим Платоном. Это означало, что в платонизм все больше проникали религиозные мотивы: поскольку платоники рассматривали идею трансцендентного Бога, платоническая философия постепенно превращалась в теософию. Резко отделив Бога от мира, платоники получили более чистую идею Бога, но одновременно они начали размышлять о посреднике между Богом и людьми. Мистические сочинения III века именуют этого посредника Гермесом Трисмегистом (Трижды Великим, Наивеличайшим). Это древний аркадский бог и водитель душ (психопомп), а заодно и египетский бог и «канцлер» богов Тот, ставший в платоновской теософии Разумом Бога и мира, или Логосом. Друг Цицерона П. Нигидий Фигул (ум. в 45 г. до P. X.), опираясь на платонизм, радел и о возрождении чистого пифагореизма. Представителями этого новопифагореизма, частично систематизировавшими мистику чисел Пифагора и мысли Гераклита, Платона и стоиков, были Аполлоний Тианский, Модерат (оба жили во времена Нерона [и Флавиев]), Никомах и биограф Аполлония Филострат.

В начале третьего века этот мистический синкретизм платоников, в особенности новопифагорейцев, неожиданно окреп. — Жена Септимия Севера Юлия Домна была дочерью жреца сирийского бога Эль-Габала. Став императрицей, эта ученая и крайне энергичная дама сплотила в своем доме блестящий кружок литераторов и философов, одинаково занятых важнейшими вопросами мистики и теософии. Их желанием было возрождение религии. Но для этого, по их мнению, следовало установить определенную иерархию богов, в которой множество богов уживалось бы с одним совершеннейшим Божеством. Необходимым представлялся посредник между богами и людьми, полубог. Из своих религиозно–философских теорий теософы салона императрицы производили аскетическую новопифагорейскую мораль. Возможно, дело и не пошло бы дальше умных бесед, когда бы не вмешательство проворной и изобретательной Юлии Домны. — Неужто в самом деле невозможно навести порядок в языческом пантеоне? Достаточно признать, что боги актуализуют различные качествования и силы Верховного Божества, что они суть его представители или проявления и посредники между ним и миром. Такое Верховное Божество, несомненно, существует. ЭтоЧГолнце, в Сирии почитаемое под именем Эль–Габала, а в других краях лишь именуемое иначе. Однако, поскольку не только Божество–Солнце, но и меньшие боги слишком удаляются от людей, необходим человек посредник. — И вот, по просьбе императрицы, Филострат принимается за биографию таинственного пророка и полубога Аполлония Тианского. Этот святой герой, бесконечно человеколюбивый пифагореец и аскет чудотворец новопифагорейцам представлялся более божественным, чем стоический мудрец, и более философичным, чем Христос.

Сын Септимия Каракалла погиб (217), погибла и Юлия Домна. Однако ее сестре Юлии Мэсе удалось возвести на престол своего внука, жреца Эль–Габала, хоть тот и был еще тринадцатилетним ребенком. Новый император, носивший имя Элагабала, понимал религиозную реформу иначе, нежели его бабушка [Юлия Меза] и ее теософы. Торжественно сочетав своего сирийца бога с карфагенской Юноной, он основал в Риме оргиастический культ восточных богов, впрочем, ненадолго, поскольку гвардейский мятеж положил конец и жрецу–императору и выродившемуся синкретизму. Одновременно погиб и замысел Юлии Домны реформировать язычество. Племянник Элагабала с материнской стороны и его преемник Александр Север (222–235) поддерживает уже лишь традицию интеллигентского синкретизма, почитает Орфея и Авраама, Аполлония Тианского и Иисуса Христа, намереваясь официально признать Христа богом и воздвигнуть ему отдельный храм. Но время смелых реформ прошло, и синкретическое движение вновь превратилось в интеллигентское мечтание.

Хотя и такое мечтание было симптоматично, все же для возрождения государственной религии требовались не столько озабоченные этим интеллигенты, сколько народная вера. А в III веке из числа народных богов большим и действительным влиянием обладали только боги восточные, в особенности персидский бог Мифра.

Персы исповедывали дуалистическое вероучение, почитая бога неба Ахуру–Мазда и верили, что он одолеет в конце концов своего злого брата Анро–Майньу. Наряду с Ахурой–Мазда почиталась богиня земли Анагита и бог света, прежде всего солнца, Мифра. Религия персов отвечала важным тенденциям синкретизма, четко формулируя положение о дуализме, вечной борьбе доброго и злого духов, и усиливая монотеистические мотивы. Ибо не составляло особого труда признать множество богов эманациями, или проявлениями общего отца Ахуры–Мазда или бога солнца Мифры.

С распространением персидской империи на Запад естественным образом распространялся и маздаизм. Персидские жрецы, или «маги» в IV веке были, видимо, повсюду на востоке Малой Азии. Еще раньше, после завоевания римлянами в I веке Малой Азии вплоть до Евфрата, маздаизм, или, вернее, мифраизм получил распространение сначала в среде восточных легионов, затем по всей империи, вместе с легионами проникая вплоть до Африки, Испании и далекой Британии.

В таинственной пещере, где находилось изображение Мифры, закалывающего быка, собравшиеся богопочитатели вспоминали великую жертву, принося которую бог сотворил мир. Мистические обряды уничтожали грехи и единили с божеством, возводя верующего по ступеням иерархии служителей Мифры. Эти служители именовались ястребами, неизвестными, воинами, львами, персами, посланцами солнца и отцами. Правил всеми «отец отцов». Пещерный свод напоминает небо, а вся иерархия — словно мистическое изображение таинственной истории мира и человечества. Скоро небольшие святилища появляются и в городах. В Риме их было около шестидесяти.

Императоры, разумеется, покровительствовали религии своих солдат, тем более, что она как будто пыталась осуществить их замысел, взяв на себя роль государственной религии. Мифраизм совсем не противоречил философскому синкретизму, который также считал бога солнца единым Божеством. Кроме того, Мифра был веротерпимым богом, не в пример иудейскому Яхве. — Великий Ахура–Мазда стал отожествляться с Юпитером, Анагита — с Великой Матерью Кибелой. Тогда как сам Мифра был богом мужчин и воинов, Великая Матерь привлекала в мифраизм и женщин. Образ Мифры вполне соответствовал новым тенденциям веры. Мифра был настоящим божественным посредником между Верховным Божеством и людьми. В согласии со все крепнущим дуалистическим мировосприятием бог солнца боролся с тьмою и злом Анро–Майньи, призывая своих воинов к победе в мировой борьбе. Впридачу он — еще и спаситель бессмертных душ верующих. Ибо, желая дать им новое, совершенное тело, он тем не менее хочет, чтобы их душа освободилась из нынешнего оскверненного Анро–Майньей тела и пребывала в чистоте. Для этого потребен аскетизм, надобны и торжественные мистические обряды, подобные христианским крещению, миропомазанию и причастию. Культ Кибелы принес с собою еще и «тавроболию». — Верующий стоял в яме, а на перекинутых чрез яму досках закалывался жертвенный бык. Сбегающая вниз кровь омывала грешника.

Хороши обряды! Примитивизм культа Мифры и привлекал людей простых или… утонченных, но отпугивал просвещенную публику, которая не могла, кроме того, взять в толк, зачем отдавать предпочтение малоизвестному и странному богу персов, если он не лучше других противников политеизма. В Греции религия Мифры почти не получила распространения. В Риме намеревавшийся упорядочить государственную религию Аврелиан предпочел более абстрактный, хотя и близкий мифраизму культ Непобедимого Солнца (Sol invictus). Скоро бог Солнца превратился в официального верховного бога империи.

Довольно скоро никем не замеченное возросло и распространилось христианство. Столь же неприметно просачивалось в эллинистическую культуру и восточное мировосприятие. Познакомившиеся со стоицизмом и платонизмом, жители Востока не отрекались от своей веры; не столько следовали Платону, сколько старались обнаружить идеи Платона, «Пифагора» и стоиков в религии своих отцов — тем самым ее, конечно, эллинизируя. Большое влияние на этот процесс оказывали подвижные посредники между Востоком и Западом — евреи «диаспоры», т. е. переселенцы из Палестины, сосредоточившиеся в крупных городах, прежде всего, в Александрии. Эти люди оставались иудеями, но поскольку общались с греками и римлянами, а греческий часто знали лучше, чем еврейский, то, естественно, интересовались и греческой философией и религией.

Около 30 г. после P. X. виднейшим писателем в среде иудеев синкретистов был александриец Филон. Последний веровал в бога своего народа Яхве. Однако этот непостижимый и даже неименуемый, всецело чуждый сотворенному Им миру Господь, по его мнению, и есть Бог величайших философов Греции и самого Платона. Филон все же не настоящий уже иудей. Не умея обрести покой в религии отцов, объединявшей людей с Богом одним лишь «Священным Законом» и решительно отрицавшей пантеизм, Филон стремится познать Непостижимого и блаженно упокоиться в Его объятиях. Как, однако, возможно познать Того, кто не имеет с миром и человеком ничего общего? — Для этого должно отбросить все: мир, мысли, чувства; не умствовать должно, а любить Бога. Правда, и тогда человек не познает, а лишь экстатически соединится с Ним. Но разве такое мистическое, требующее строжайшей аскезы единство не лучше познания? — Несомненно, лучше, но в таком случае следует признать, что человек по сути своей есть нечто божественное. А это уже пантеизм. Иудей, и стало быть, истинный монотеист, Филон колебался, не зная, к чему склониться — к монотеизму или к пантеизму, как и евреи толкователи видения Иезекииля, «Меркаба»; откуда производится и учение Каббалы.