Все же не одни только родственники монахов наведывались в монастырь. Во время войн и беспорядков монастырь превращался в естественное убежище. Добрый отец (pius pater) аббат, конечно, не слишком строго запрещал монахам общаться с гостями: практика смягчила теорию. Люди приводили в монастыри детей, посвящая их Богу (oblati). Обычно же детей монахи только воспитывали и обучали. Словом, весь мир проникал в монастырь, и монастырь становился для мира светочем христианской жизни, — не только жизни, но и культуры.

Аскетизм был притягателен прежде всего для просвещенного общества, особенно на Западе, где большинство основателей монастырей были людьми знатными и образованными. Так сосредоточивалась в монастырях хорошо нам известная культура поздней империи. Для простолюдина монастырь был подлинной школой. С исчезновением городских школ епископы и настоятели остались единственными организаторами просвещения и хранителями духовной культуры, хотя и суживали и упрощали ее.

Могущественный министр Теодорика Великого и видный литератор Кассиодор призывал папу Агапета (535–536 гг.) основать в Риме высшую школу, напоминая об александрийской «катехетической» школе и несторианском университете в Персии. Однако война византийцев с остроготами тшешала осуществлению этого замысла. Тогда Кассиодор основал на своей земле (близ Squillace, в Калабрии) монастырь «Vivarium», где и обосновался с несколькими друзьями, желая служить Богу и заниматься науками. В своих «Institutiones divinarum et saecularum litterarum» [«Наставления в божественных и светских науках»] он указывает монахам пространный план научной работы. Познакомив читателя с важнейшими богословскими вопросами, он называет писателей, которых монахи должны изучать применительно к религии и науке в целом. Вторая книга сочинения — хорошее введение в «artes liberates», т. е. грамматику, риторику, диалектику (trivium), арифметику, музыку, геометрию и астрономию (quadrivium). Разумеется, план этот невозможно было осуществить, не читая и языческой латинской литературы. Необходимо было познакомиться и с греческой. Поскольку греческого языка на Западе уже не знали, Кассидор велел перевести продолжение истории Евсевия («Historia tripartita», 325–439 гг.) и «Antiquitates» иудея Иосифа Флавия. Сам Кассиодор написал «Хроник у» Рима, [«]Историю готов[»] и два трактата — о душе и о правописании. Все это, как и сочинения Боэция, явилось своеобразным конспектом древней культуры и легло в основание Средневекового просвещения.

Монастырь Кассиодора представлял собою несколько перестроенный на аскетический лад кружок вельмож и литераторов. — Время молитвы гармонично сочетается здесь с работой и научной деятельностью. И все же, — «многое можете сделать, трудясь своими руками. Однако более подобающим занятием кажется мне переписывание старинных рукописей, только, чтобы переписывались они доподлинно. Ибо перечитывающий Св. Писание и широко благовествующий слова Господа переписчик совершенствует тем самым свою душу. Особенно полезно переписывать богословские труды. Тогда, воистину, три перста переписчика служат Св. Троице».

Несмотря на такого рода сентенции основателя, монахи Кассиодора не были большими аскетами. Вскоре, однако, они приняли правило св. Бенедикта, укрепив бенедиктинские научные тенденции. Сами же бенедиктинцы, после того как лангобарды разрушили Монте Кассино (585 г.), обосновались в Риме, около Латерана; и устав Бенедикта утвердился в римских монастырях. Биограф св. Бенедикта, с 575 по 590 г. бенедиктинский монах, папа св. Григорий Великий всем своим авторитетом поддерживал бенедиктинцев, и с этой поры рост и организация западных монастырей испытывали влияние устава Бенедикта. Во Франции, где действовал ученик Бенедикта св. Мавр (им основаны монастыри — St. Maur sur Loire, Glanfeuil), церковный собор 670–го года в Августодунуме (Autun) упоминает только «5. Benedicti Regula». Немногим позднее правило это утвердилось в Испании (VII–VIII вв.) и Германии (VIII в.).

Христианский аскетизм, хоть и связан был с языческим, вырос совершенно самостоятельно, создавая новые формы жизни и образовав своеобразное аскетическое общество, которое, — с утверждением устава св. Василия, а на Западе св. Бенедикта, — ив организационном отношении становилось все более единообразным. Таким образом, отрицающий культуру, общество и мир идеал стал принципом нового христианского общества и помог остаткам старой культуры создавать новую. Как раз христианский аскетизм и показывает, что христианство — не аскетическая, а живая вера. В момент гибели эллинистической культуры из нее родились новые люди. Тем временем римское правительство не могло уже сохранить старую политическую организацию. Из ничего, словно сотворенный Богом мир, начало расти общество живое и совершенно новое. Из необитаемой пустыни оно вошло в общество старое, желая перестроить его и вернуть к жизни. Но здесь этому новому обществу пришлось столкнуться с развитою церковною организацией.

К середине первого века в каждой отдельной церкви начала формироваться постоянная власть. Помимо учителей, прорицателей и на неведомых «ангельских» языках глаголящих (глоссолалия) «харизматов» (т. е. людей, получивших от Бога определенную духовную благодать, χάρις) появились «старейшины» (πρεσβύτεροι, ήγούμενοι, προηγούμενοι, πρωτοκαθεδρίται). Старейшины эти председательствовали в собраниях братии, учили и управляли братией; надзирали за ее имуществом, готовили «трапезы любви», из которых выделилось Святейшее Таинство. Надзирая за братией, они избирали себе особых помощников, «диаконов», и самих старейшин часто именовали «надзирателями», по–гречески — «епископами» (πρεσβύτεροι έπισκοποΰντες, ήγούμενοι έπισκοποΰντες, и просто — έπίσκοποι; в греческих городах επίσκοπος был финансовым магистратом). Поскольку апостолы и первые их ученики (к примеру, Варнава) составляли не поместную, а общецерковную власть, то «старейшины» унаследовали высшую власть в поместных церквах и право совершать таинства, в особенности наиважнейшее — Евхаристию. Коллегия старейшин образовала со временем ядро церковной организации, хотя поначалу священники–пресвитеры и не отличались от священников–епископов. Можно все же предположить, что вначале каждый совет старейшин возглавлялся наиболее авторитетным пресвитером. Такой глава был, несомненно, и в Иерусалиме. Им был брат Иисуса апостол Иаков, а после его смерти (61 г.) — Симтон. Церковное предание упоминает и глав второго церковного братства, предшественников св. Игнатия — антиохийских «епископов» Евода и св. Поликарпа.

Завязавшаяся борьба с еретиками, с гностиками в первую очередь, потребовала не только установить канон Св. Писания и сформулировать догматы, но и укрепить церковную организацию. И действительно, во II веке глава коллегии пресвитеров повсеместно превратился в единоначального епископа, обладающего правом совершать таинства и наделять других пресвитеров этой властью. Кое–где возможно даже установить время учреждения монархического епископства. В «Пастыре» (Pastor), написанном около 140 г. римлянином Эрмой, нет еще речи об одном епископе. Говорится только об управляющих Римскою Церковью пресвитерах (πρεσβύτεροι οί προϊστάμενοι, τής εκκλησίας, πρεσβύτεροι, πρωτοκα&εδρίται, pastores), или епископах (επίσκοποι). А в конце II века автор «Канона Муратори» говорит, что Эрма писал «недавно, в наши дни, когда престол Римской Церкви занимал его брат, епископ Пий» (nuperrime, temporibus nostris sedente cathedra urbis Romae ecclesiae Pio episcopo fratre ejus [пресвитеры, поставленные во главе Церкви, пресвитеры, председатели, пастыри]). Примерно в то же время епископ Лугдунский Св. Ириней составил первый перечень преемников св. Петра, римских епископов, где Пий упомянут девятым. Следовательно, первым единоличным римским епископом был или сам Пий (7141–155 [140 — ( 154) 155] гг.), или его преемник Аницет (? 154 [155] — 166 гг.).

Так или иначе, к концу II века христиане и представить себе уже не могли, чтобы Церковь управлялась иначе, нежели одним избранным церковным миром епископом. Поэтому считалось, что новая организация соответствует первоначальной, и люди могли понять непрерывность отношения иерархии с апостолами, только реконструируя по возможности непрерывную очередность епископов, первым из которых должен был быть сам апостол. Начали говорить о кафедре св. Иакова в Иерусалиме, св. Марка — в Александрии, кафедрах св. Петра — в Антиохии и Риме, хотя апостолы, как сказано, никогда не были (за исключением св. Иакова) представителями поместных церквей и епископами в подлинном смысле этого слова. Такие «каталоги» епископов опирались на церковное предание[12]. Современный историк не может уже доверять этому преданию и полагать, будто монархическое епископство возникло раньше II века. Но в догматическом отношении важны только факты, не ставящиеся историками под сомнение, а именно, непрерывная связь церковной иерархии с апостолами и советом старейшин, обладавшим всеми правами совершения таинств. Со временем эти права дифференцировались в правах епископа, священника и диакона.

Как изначально лишь сами апостолы соединяли отдельные Церкви воедино, так, с конца II века, соединяли их апостольская традиция и преемство. Поскольку Церковь была не только кафолической, но и апостольской, то все отдельные Церкви живо одна с другою сообщались, как органы единого тела Христова. Но что же представляла собою эта отдельная Церковь? — Ее территория иногда совпадала с городской, а иногда занимала большую площадь, всю провинцию, а то и еще больше. Едва ли не до III века во всем Египте был один только александрийский епископ, поставлявший своих уполномоченных — диаконов, священников, и, для управления христианами других городов, так называемых хорепископов. В Малой Азии едва ли не с самого начала епископы небольших городов подчинялись верховному епископу, или архиепископу. После реорганизации империи Диоклетианом восточная церковная организация быстро приспособилась к системе новых административных округов. Епископ столицы провинции сделался верховным епископом провинции. На Западе такой порядок прижился позднее. В начале четвертого века церковной единицей был округ живущего в городе епископа. Несколько таких округов составляли округ архиепископа провинции, а архиепископы становились митрополитами старейших христианских городов. Виднейшими были митрополиты апостольских Церквей: на Востоке — патриархи Иерусалима, Александрии и Антиохии, а на Западе — даже Востоком высоко чтимый папа Римский (§ 38).

Не став еще государственной верою, христианство было уже хорошо организовано. Преследуя веру, императоры не сумели уничтожить самое организацию. Когда же преследованиям пришел конец, они всегда фактически признавали церковную иерархию и собственность. Иначе поступать они и не могли, ибо христианство сделалось уже большой силой. Свидетельством тому эдикты — Галерия (311) и Миланский. — Тщетно, — пишет автор первого эдикта, — стремящиеся реформировать государство императоры призывали христиан вернуться в религию предков. Невзирая на наказания, христиане упорно держались своих заповедей. Поскольку христиане не желают почитать имперских богов и не могут совершать своих обрядов, то четыре императора — Галерий, Константин, Лициний и Максимин — решили быть снисходительны. Пусть живут себе как прежде и собираются христиане, лишь бы не преступали законов государства. В самом деле, подобная снисходительность власти была политически необходима. Миланский эдикт провозгласил принцип терпимости. Полагая, что нельзя запрещать людям веровать в то, во что они желают, императоры разрешили христианам и всем другим людям свободно и открыто исповедовать свою веру. Кроме того, они возвратили христианам отнятые у них строения и другое имущество.

По прошествии нескольких десятилетий Константин Великий заменил политику терпимости политикой совершенно иной, можно сказать, старинной: сделавшись ревностным покровителем христианства, скоро превратившегося в государственную религию. Что, пожалуй, совершенно естественно. Во–первых, требовавшая от власти религиозного индифферентизма политика терпимости противоречила самой природе империи, а поднявшие голову противники христианства — как мы уже видели — были во многом слабее христианства, хотя все вкупе и сильнее. С другой стороны, уже в языческие времена создававшая прочную организацию Церковь сделалась единственным центром действительной культурной работы. Для действенной обороны империя нуждалась в Церкви, Церковь же могла обойтись и без империи. Но, покровительствуя христианству, императоры способствовали, разумеется, и росту церковной организации.

Константин и его преемники освободили духовенство от куриальных обязанностей, — хотя и запрещали куриалам идти в священники, — и от определенных налогов и повинностей. Церквам не нужно было уже платить земельного налога. Епископы и патриархи, как и прежде, избирались народом и священниками, а следовательно, по крайней мере в теории, не зависели от правительства. Однако с IV века епископ разбирает уже не только дела священников и христиан, просивших его решения. Теперь всем, даже язычникам, позволено было вести тяжбу в епископском суде, а правительственные чиновники должны были исполнять решения епископа. Епископ был как правило самым видным лицом в городе. Подлинный defensor plebis, он управлял благотворительными учреждениями, пекся о делах населения и города. В больших городах епископы начали играть политическую роль. Недаром папу Александрийского величали «фараоном». Римский же папа при лангобардах был гораздо влиятельнее, нежели римский «дук» и сам экзарх; папа вел переговоры с лангобардами и франками, иногда и набирал армию.