Тщетно вглядываемся мы во мглу веков, пытаясь угадать, что произошло с основателем израильской религии в те дни, когда он в одиночестве блуждал среди гор. О его внутренних переживаниях у нас нет такого непосредственного свидетельства, каким являются, например, для пророков Исайи и Иезекииля их книги, Апокалипсис для апостола Иоанна или Коран для Магомета. Однако это не должно нас смущать. Даже если бы от Моисея и дошли драгоценные строки, говорящие о его мыслях, чувствах и видениях, это не сняло бы покрова с самого главного — с того великого Святая Святых, где совершается встреча человека с Богом.

Когда речь идет о моменте зарождения религии, о каком-то новом этапе проникновения человека в Божественную Тайну, историк, в сущности, должен умолкнуть. Здесь, на пороге высших миров, его методы и орудия бессильны. Что может он сказать об источнике Откровения, какие камни или письмена достоверно расскажут о совершившемся в сокровенных глубинах человеческой души? Мы можем догадываться об этом по тому, какие плоды принесла внутренняя работа, внутреннее озарение пророка в конкретной, практической деятельности.

Для нас навсегда останется тайной, что пережил египетский беглец среди безмолвия Хоребских гор, но мы знаем, что отныне он становится верным служителем Бога Незримого, Бога — Властителя человеческих судеб. Бога, возложившего загадочную историческую миссию на него, Моисея, и на его народ. Это тот Бог, которому молились люди в незапамятные времена. Веру в Него свято хранили предки Израиля. Он — Бог, открывшийся Аврааму, Бог праотцев. Он пребывает выше бытия и жизни. Он — Сущий, имя Его Ягве [389].

Это новое имя Божие знаменует новую ступень Откровения. Авраам не знал этого имени. Тем не менее Ягве — это именно Тот, Кто призвал древнего патриарха и дал ему обетование.

Существует предположение, что Моисей заимствовал идею Единого Бога от тайных последователей Эхнатона, которые могли сохраниться до его времени. Но эта гипотеза, в сущности, ни на чем не основана. В религии Моисея слишком ясно выражена связь с верой еврейских праотцев, и, кроме того, мы не находим в ней никаких следов солнцепоклонства. Буря, тучи, пламя и дым — вот постоянные символы ветхозаветных Богоявлений. Образ Солнца в них никогда не участвует. Оно не включено ни в один из поэтических эпитетов Ягве во всей Библии.

Этимология имени Ягве связана со словом «быть», ибо никакое частное свойство не отличает Единого, в противоположность языческим богам. ОН ЕСТЬ. И из Его бытия проистекает все.

Возможно, что язык кенитов и мадианитян был тем языком, на котором впервые прозвучало священное имя Божие. Быть может, это имя было еще раньше известно священнику Иетро. Но — слово лишь оболочка, лишь знак. Моисей мог слышать о Высшем Божестве от египетских жрецов, он мог узнать имя Ягве от синайских бедуинов, но все это только дало форму для таинственного и глубоко личного Откровения.

Библия рассказывает, что Моисей однажды забрел далеко в горы и оказался в каком-то древнем святилище [390]. Там из недр терновника, охваченного невиданным неопаляющим огнем, он услышал голос Божий, призывавший его на служение. Смущенный и испуганный, он пытался уклониться, но голос властно требовал, чтобы он шел как вестник Неба к своему угнетенному народу и избавил его от рабства. Он должен привести евреев сюда, к святой горе, и Ягве даст им во владение страну, текущую молоком и медом.

Сейчас трудно сказать, какие внешние факты кроются за этим рассказом. Что представляло собой «святое место», куда пришел Моисей? Было ли оно связано с древним культом Синая? Не являлся ли шейх Иофор жрецом одного из таких святилищ, где соблюдался древний семитический культ единобожия? Чем был горящий куст («неопалимая купина») предания: только лишь символом? Или он как-то связывался с местным культом? Или это было видение Моисея? На любой из этих вопросов можно с равным правом ответить и положительно, и отрицательно, так как они относятся к неразрешимым историческим загадкам.

Как бы то ни было, но Моисей вернулся с Синая в таком же состоянии, в каком был Магомет, покинув пещеру горы Гиры. Он осознал себя пророком Божиим и был готов начать то дело, которое Ягве возложил на него.

* * *

Около 1230 года, в третье лето царствования Мернептаха, Моисей появился среди израильских рабов. Он заговорил о «Боге евреев», о Том, Кому поклонялись Авраам и их предки, когда были свободны, о том, что Бог обещал освободить их из «Дома рабства» и привести в землю, где некогда обитали их отцы. Он призывал народ покинуть Египет и отправиться в пустыню «на три дня пути», чтобы там совершить великое жертвоприношение Ягве, Богу Израиля.

Так началась тяжелая борьба Моисея с косностью, тупостью, малодушием, борьба за народ, за веру, за призвание народное. С первых же шагов он был встречен недоверчиво и даже враждебно. Волнения, вызванные его проповедями, заставили египтян усилить надзор и прибавить работ. Те, кто под влиянием речей левитов шли к надзирателям и требовали, чтобы их отпустили на праздник в пустыню, получали неизменный ответ: «Праздны вы, праздны, поэтому и говорите: пойдем принесем жертву Ягве. Итак, идите и работайте». Таким образом, мечты об освобождении приводили к еще большему закабалению и новым тяготам [391].