Вслед за этим начали насаждать императорский культ и в частных домах. В каждой римской семье рядом с Ларами и Пенатами появились бюсты Августа. Перед ними воскуряли фимиам, к ним же обращались с молитвой.

Победа была полной. Отныне все подвластные Риму народы получили общий объект поклонения. Во славу принцепса как бога слагали гимны, его изображали в позе и одеянии самого Юпитера.

И не только толпа, но и просвещенные люди с восторгом принимали новый культ. Они верили в таинственную власть, которую боги даровали «спасителю мира». Явление его силы было для них явлением Божества. Гораций, забыв свои «республиканские грехи», писал Августу славословия. Он говорил, что раньше героев причисляли к богам после смерти, Август же заслуживает большего.

Только тебя одного спешим мы почтить и при жизни Ставим тебе алтари, чтобы клясться тобою как богом, Веря — ничто не взойдет тебе равного и не всходило [20].

Сам Август делал вид, что остается в стороне, что нехотя принимает дань поклонения. Вергилий должен был увещевать его, чтобы он привыкал к этому поклонению. Ведь именно он даровал мир народам и основал Сатурново царство.

Нам бог спокойствие это доставил, Ибо он бог для меня, и навек, — алтарь его часто Кровью будет поить ягненок из наших овчарен [21].

Поэт уже больше не возвращался к мысли, что за эпохой процветания последуют века упадка. Он уверовал в мировую миссию Рима и Августа: вселенское здание империи пребудет нерушимо, как скала Капитолия [22].

Многие поколения шли к этой цели. История Рима в глазах Вергилия стала приобретать черты, родственные библейской. Он отказывался видеть в ней простую цепь событий, но усматривал провиденциальный смысл. С того момента, когда Эней, спасая отца и родные реликвии, совершил «исход» из Трои, боги начали подготавливать вечный общечеловеческий порядок, основанный на праве и справедливости.

Изобразить эту предысторию Августа, своего рода «ветхий завет» его божественного правления, Вергилий задумал в «Энеиде», грандиозной эпопее, которая была призвана возвеличить «мужество и благочестие» римлянина. Его герой — любимец богов; сама Сивилла открывает ему тайны загробного мира. Август лишь завершил то, что начал Эней. Он примирил и объединил нации и дал им единое божество.

Наивный идеалист, Вергилий не видел подлинной природы принципата. Меньше всего его можно назвать придворным льстецом. Он готов был признать, что тайна судьбы цезаря воистину связана с божественной Тайной. В пользу этого говорила и сама древняя вера отцов, видевшая во всем проявления высшего Нумена.

Признание культа Августа такими людьми, как Гораций и Вергилий, было величайшим триумфом абсолютизма, ибо отныне Кесарь завладел совестью и верой людей. Он оттеснил богов и занял их место в сердцах…

Подобно Энею, герою Вергилия, языческий мир изведал много скитаний. Он преклонялся перед природными силами: искал Божество в загадочном хороводе звезд, в шумящих волнах моря, в заснеженных вершинах гор. Человек открывал духовные измерения, отрекался от плоти, уходил в себя, жаждал добра и правды. За множеством богов и духов он угадывал присутствие Единого, старался найти истинный, угодный Ему строй жизни. Многое было достигнуто. Позади мудрые жрецы Египта и греческие мистагоги, реформаторы и пророки, Будда и Заратустра, Гераклит и Платон. И вот трагический провал: порабощение духа, апогей идолопоклонства, взрыв темных страстей, слепота. Все псалмы, воздыхания, молитвы и гимны вылились в дикий тысячеустый рев: Ave Caesar!..

Мы, люди XX века, без особых усилий можем представить себе эту одержимость человекобогом. Но хочется верить, что и тогда не все пали жертвой массового безумия. И есть глухие намеки, указывающие на наличие оппозиции.

В самом деле, почему цезарю под конец жизни приходилось ссылать поэтов и конфисковывать неугодные ему книги? Для чего был издан закон против памфлетистов? [23] Значит, кого-то уже начинало тошнить от безудержных славословий. Не закралось ли сомнение в душу самого Вергилия? Вряд ли только взыскательность художника побудила его завещать, чтобы «Энеиду» предали огню. По-видимому, тайная тревога и недовольство стали мучить и его — поэта, отдавшего свой гений самодержцу.