Для всего последующего развития церковных взглядов на инославие, без сомнения, исключительно важным фактом было применение VII Вселенским Собором принципа икономии в отношении раскаивавшихся епископов–иконоборцев. Ведущая роль в этом отношении принадлежала, конечно, председательствовавшему на Соборе святителю Тарасию, патриарху Константинопольскому.

Прежде всего Собор четко разделил всех, пребывающих в отделении от Церкви, на две совершенно различные категории: к первой из них он отнес вождей ереси («первенствующих в злочестии») и лиц, страстно ереси преданных («растленных зловерием»), хотя бы они и прикрывались лицемерно «личиной истины в присутствии православных». Ко второй же категории он причислил всех остальных инославных, в том числе и «обольщенных и увлеченных» еретическими учениями, но не преданных ереси фанатично, а лишь держащихся по недоразумению некоторых неправославных мнений, мнений о «вопросах, допускающих уврачевание» путем терпеливого разъяснения им истинного смысла православного учения (см. Деяния VII Вселенского Собора, изд. Казанской духовной академии, 1873, с. 100–103).

В отношении первой категории Собор признал необходимым действовать по принципу акривии, со всей строгостью, не делая никаких послаблений в вопросах чиноприема и рассматривая принадлежащих к этой категории клириков как лишенных сана.

В отношении же второй категории Собор руководствовался желанием никоим образом не затруднять «уврачевания» неумеренной строгостью, а, напротив, когда это полезно, держаться принципа икономии, суть которого выражена словами святого Кирилла, архиепископа Александрийского: «Случается, когда благоразумие заставляет не очень нужные вещи выбрасывать, чтобы спасти вещи, более необходимые… и мы в тех случаях, когда нет возможности соблюсти полнейшей тщательности ко всему, оставляем иное без внимания, чтобы не потерять всего» (из Послания к Максиму, диакону Александрийскому).

Эта же мысль была подкреплена чтением на Соборе и другого отрывка из Послания святого Кирилла (к архимандриту Геннадию), в котором высказывалась мысль, что нельзя слишком строго судить о тех, кто уже становится на путь возвращения к единству с Церковью, хотя бы он и «стыдился сознаться в своем грехе», а может быть даже и разделял еще отчасти некоторые неправославные мысли (см. Деяния, с. 98–99).

Далее, на VII Вселенском Соборе с очевидностью выявилось новое по сравнению с известными прежде обстоятельство, благодаря которому применение принципа икономии стало еще более оправданным. Если прежде, например во времена святого Афанасия, уважительными причинами для снисхождения к еретичествовавшим признавались увлечение по нужде или действие, вынужденное насилием, то теперь оказалось, что не менее серьезным смягчающим обстоятельством является принадлежность к давно существующему инославному обществу. Когда группу кающихся иконоборческих епископов, замешанных в агитации против Собора, созванного в 786 году, спросили, «были ли они увлечены и терпели ли насилие», то Ипатий, епископ Никейский, и бывшие с ним сказали: «Мы насилия не терпели, не были также и увлечены, но, родившись в этой ереси, мы в ней были воспитаны и возросли» (Деяния, с. 103–104).

Привлекает внимание и такой факт. Некоторые из участников Собора изыскивали способ, при помощи которого можно было бы судить кающихся епископов–иконоборцев на основании формального применения уже существующих канонов. Сицилийские епископы предлагали подыскать подходящую аналогию в прежде бывших еретических и схизматических обществах. Некоторые (диакон Епифаний и инок Иоанн) хотели установить степень виновности подсудимых, руководствуясь, кажется, мыслью, что все ереси могут быть расположены в некий ряд по признаку их пагубности: чем больше по значению отрицаемая истина, тем больше грех еретика и тем больше производимый ересью соблазн, а следовательно, тем тяжелее и ответственность за пребывание в данной ереси.

Однако святой Тарасий предложил Собору совсем иной путь. Отождествление новой ереси со старыми всегда затруднительно: «Мы находим, что и манихеи не принимали икон, и маркиониты, а также и сливавшие естества Христовы» (там же, с. 104). Но манихеи и маркиониты суть явные еретики, принимаемые как язычники, а монофизиты — раскольники, принимаемые через покаяние. Располагать ереси в ряд по степени греховности и соблазнительности также вряд ли полезно. Ведь «зло так зло и есть» (собственные слова святого Тарасия). Всякое догматическое отступление есть нарушение воли Божией о том, чтобы все повиновались Церкви и беспрекословно принимали от нее научение богооткровенным истинам. Судить за ту или иную степень этого нарушения со всей справедливостью может лишь Сам Бог, Которому ведомы тайники человеческой души. При попытке человеческого суда, особенно совершаемого формально, всегда возможна ошибка. Церкви также несвойственно произносить приговор по принципу «suum cuique», понимаемому в том смысле, что может быть точно предусмотрена степень вины для каждой ереси. «Что касается догматов, — заявил патриарх Тарасий, — то погрешить ли в малом или в великом, это все равно» (там же, с. 104).

Эту мысль святого Тарасия не следует, конечно, понимать в том смысле, будто он не признавал деления догматов на коренные и прочие, меньшего значения, — в самом заявлении его видим, что он отличает «великое» от «малого». Нельзя истолковывать эту мысль и в смысле отрицания закона, устанавливаемого 1–м правилом святого Василия Великого, коим инославные общества делятся на ереси, расколы и самочинные сборища. Истинный смысл заявления святого Тарасия состоит, очевидно, в том, что для «обольщенных и увлеченных» в неправомыслие, с какой бы ересью оно ни было связано, следует всеми возможными способами облегчать путь к «уврачеванию»от зла, от которого человеку не всегда легко и просто бывает отрешиться.

Строгое суждение святого Киприана (что любой грех против единства Церкви отлучает от благодати) сменяется в устах святого Тарасия и единомысленного с ним VII Вселенского Собора на сходное, но противоположное суждение — любой грех против единства Церкви прощается и терпится милосердием Божиим в надежде на обращение виновных. Правда, в качестве противовеса остается в силе право Церкви произносить нарочитый авторитетный суд (переходя от икономии к акривии), когда это действительно необходимо. Но такой суд не должен основываться на формальном применении принципа «suum cuique» с попыткой или подыскивать аналогии с бывшими прежде ересями или количественно устанавливать тяжесть вины каждой данной ереси; он должен исходить преимущественно из соображений церковной пользы в данный момент.

В заключение рассмотрения святоотеческого периода считаю нужным подчеркнуть обстоятельство чрезвычайной важности. Последний из Вселенских Соборов высказался преимущественно за икономический подход при решении вопросов о чиноприеме в Церковь из инославия. Он не закрыл пути и к акривии, признав ее важность при известных обстоятельствах. Но он предостерег от формально–юридического взгляда на каноны, как на якобы неподвижные нормы, сковывающие волю самой Церкви и ее Соборов в данном вопросе.

Чем же можно объяснить этот знаменательный факт? Очевидно тем, что изменились времена. Уже определились основные «ереси» в собственном смысле слова, как извращение самой сущности догматов. Если таковые и возникнут когда‑либо в будущем, Церковь имеет все возможности без затруднения опознать их в качестве учений, противоречащих самым основам христианства. Она, без сомнения, признает такие еретические общества безблагодатными. Но типичные ереси будущего — это ереси типа раскола. Они, как показала жизнь, могут очень широко распространяться (несторианство, монофизитство), делая практически очень трудным или даже невозможным применение критерия преподобного Викентия Лиринского. Многочисленные инославные «церкви» будут иметь долгую историю, сильно модифицироваться, нередко в смысле приближения к Православию; массы христиан будут рождаться и воспитываться в недрах таких инославных обществ. Лечение подобной болезни должно заключаться не столько в отсечении этих еретиков–раскольников от Церкви, сколько в решимости идти им навстречу путем неустанного разъяснения истинной сущности Православия, в решимости воссоединять их (а иногда, быть может, и воссоединяться, так сказать, на братских началах) на облегченных условиях, с риском «принять в лоно православия элементы сомнительной чистоты» (выражение проф. В. В. Болотова, излагавшего позицию святого Тарасия — см. Лекции, т. 4, с. 552–553), но зато с перспективой «пережить (растворить в себе) зло ереси» действием «здоровых сил церковного организма» (В. В. Болотов, там же, с. 552–553). Разумеется, всегда будет необходима мудрая осторожность, обеспечиваемая соборным опытом и разумением, но никогда нельзя забывать о том, что образцы смелого применения икономии ради «уврачевания» немощей богословствующего ума даже в вероучительной области показаны и святым Василием Великим, и святым Кириллом Александрийским, и VII Вселенским Собором.

Принцип икономии, распространяемой, так сказать, и на периферию вероучительной области с применением золотого правила «in necessariis unitas, in dubiis libertas, in omnibus charitas», — это как бы завет всей эпохи Вселенских Соборов грядущим векам. Завет как бы в предвидении экуменизма — настоящего православного экуменизма, как единственно реального пути восстановления церковного единства, нарушенного разделением Церквей.

*  *  *