Да, это могло быть, но могло быть и другое, и действительно было.

«Мы должны почитать всех учителей… слова Господня, дающих нам жизнь», — это Франциск знает умом, но сердцем знает другое: «выброшены будут в день Страшного Суда все книги в окна и в отхожие места».[198] Послушнику, просящему у него позволения иметь псалтырь, посыпает он голову пеплом, повторяя: «Вот твой псалтырь! вот твой псалтырь!»[199] А ученого брата, основавшего богословскую школу в Болонье, проклинает за то, что он будто бы «хочет разрушить все Братство»; когда же тот, умирая, молит о прощении, — отказывает безжалостно: «Нет, проклят, проклят да будет самим Господом!»[200] Пусть это только легенда, — можно судить и по ней, куда пойдет Братство; куда его толкнул или от чего не уберег основатель.

Нет никакого сомнения, что св. Франциск — один из великих отцов нового искусства и нового знания. Дело его — «Благословение твари», «естества», продолжается до наших дней в том, что мы называем «естествознанием». Раймунд Лулльский, «отец электричества», Рожер Бэкон, «отец оптики» (оба — Меньшие братья), в науках, так же как в поэзии, Данте, и в живописи, Джиотто, идут от св. Франциска.

Очень много сделал он, но все-таки безмерно меньше того, что мог бы сделать.

Вся наша грешная плоть могла бы освятиться этим мнимым врагом плоти, св. Франциском; но вот не освятилась, потому что он сам не знал, не видел, что делает; к истине шел, как слепой.

LXXV

Между исторически действительным и тем, каким изображает его легенда, разница может быть слишком велика, чтобы исторически действительный был во всем ответственен за изображенного, но кое в чем тот отвечает за этого. Видно уже и по легенде, как великое дело Франциска, Благословение твари, искажается и умаляется «самоослеплением» — «самооглуплением».

Встретив однажды, на дороге, человека, несшего за спиной двух связанных и жалобно блеявших ягнят, «Блаженный приласкал их, как нежная мать ласкает плачущего ребенка», и, узнав от владельца, что он несет их на ярмарку, чтобы продать на убой, выкупил их за новый, только что подаренный плащ. Но, получив ягнят и не зная, что с ними делать, отдал их тотчас же обратно владельцу, с тем чтобы тот не делал им никакого зла, а сохранил и выкормил.[201]

Кажется, и умному ребенку понятно, что от жалости Франциска никакой пользы ягнятам не будет: так же владелец отнесет их на ярмарку и так же продаст на убой. Это, конечно, знает и легенда; будут знать и все ее читатели, умиляясь и любуясь умиленьем своим безответственно-эстетически: «Ах, как красиво!» Слишком очевидно, что ничто подобное невозможно в Евангелии, ни, вероятно, в настоящей жизни настоящего Франциска.

То же «самооглупление» — в легенде о договоре Блаженного с волком из Губбио. — «Брат мой, Волк, я хочу заключить мир между тобой и людьми… Люди будут тебя кормить, а ты не будешь им делать зла». Волк радостно машет хвостом, наклоняет в знак согласия голову и кладет переднюю лапу в руку Блаженного; потом идет за ним, «кроткий, как овца», в город, где люди обещают кормить брата Волка и действительно кормят до самой смерти.[202]

Но что же делать людям со всеми остальными хищными зверями? Тоже кормить?

Братья! не будьте дети умом; на злое будьте младенцы, а по уму будьте взрослыми (I Кор. 14, 20).

Помнит ли это всегда Франциск, не только изображенный в легенде, но и действительный?

Слово «Вифлеем» произносил он голосом блеющей овцы.[203] Надо сказать правду: во многих легендах о св. Франциске слышится «овечье блеяние» и «чувствуется овечий запах». «Люди-овцы» — это, может быть, так же страшно, как «люди-волки». Нет, пастух овец не должен быть овцой, — чтоб не радовался волк.