„Братья-наместники думают Господа и меня обмануть“, — скажет об этом Франциск.[228] „Если мы признáем, что жить по Евангелию есть дело невозможное, то мы Христу поругаемся“, — мог бы он напомнить „обманщикам“ слова кардинала Колонны.

В тело Серафима распинаемого это первый гвоздь, а вот и второй. В 1230 году, буллой папы Григория IX, бывшего наместника Братства, Quo elongati, — все „Завещание“ св. Франциска зачеркнуто, — уничтожено дело всей жизни его; как бы на вопрос его: „Можно ли жить по Евангелию?“ Римская Церковь ответила: „Нельзя“.[229]

Так будет после смерти Франциска; так же почти было и при жизни его. И пусть даже мысль противопоставить Церкви Евангелие никогда ему не приходила на ум, — мог ли, в сердце его, не шевельнуться вопрос: „Всегда ли учение Церкви совпадает с Евангелием?“

Ста лет не пройдет по смерти Франциска, как буллой папы Иоанна XXII, около 1318 года, сказано будет о ближайших и вернейших учениках Святого: „Две Церкви воображают они: плотскую… порабощенную богатствам, церковь римских пап, и свою, духовную, будто бы свободную, в бедности“.[230] Кажется, нельзя точнее выразить все учение Иоахима о двух Церквах, — Римской и Вселенской. В духе того же учения изобразит Данте, в первой Песне „Ада“, поединок Римской „Волчицы“, Lupa, с „Гончею“ Духа, Veltro (имя это, может быть, криптограмма-тайнопись „Вечного Евангелия“: v-avg-EL. e — T — с — R — n — о = VELTRO).[231]

„Третьего завета Предтеча — Иоахим, а Мессия — Франциск; Братство Меньших будет Вселенскою Церковью“, — скажет, в 1254 году, четверть века спустя по смерти Франциска, опять один из его вернейших учеников.[232] „Римскою церковью воздвигнуто ныне такое же точно гонение на Меньших Братьев, как некогда Синагогой Иудейской — на учеников Христа; когда же гонение достигнет крайней степени, то Римская Церковь рушится“, — скажет через полвека по смерти Франциска другой из учеников его вернейших.[233] Если бы узнал об этом учитель, то воскликнул бы, вероятно, с ужасом не меньшим, чем Иоахим: „Да не будет, да не будет, да не будет сего! Absit, absit, absit hoc!“[234]

Но так же мог бы ужаснуться Франциск и от слов Господних: „Только одно Братство твое осталось у Меня во всем мире, и с ним последний свет потухнет!“[235]

„Церковь освободится от римского ига, Ecclesia liberabitur a jugo servitutis illius“, — сказано будет на Иоахимовой родине, в Калабрии, два века после Иоахима, полтора века после Франциска и за четверть века до Лютера.[236] Это и значит, по Иоахиму: только Церковь „освобожденная“, в Третьем Царстве Свободы, будет Церковью Вселенской — не Двух, — Отца и Сына, а Трех, — Отца, Сына и Духа.

LXXXVI

Это уже не „Преобразование“ — „Реформация“, а „Переворот“ — „Революция“. Иоахим начал ее; продолжал, сам того не зная и не желая, Франциск. Это нечто бесконечно большее, чем Реформация, и более для Римской Церкви опасное, потому что не рушащее ее извне, а взрывающее изнутри; это пожар от того огня, о котором сказано: огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтоб он уже возгорелся! (Лк. 12, 49).

Люди погасили этот пожар. Надо ли было гасить? Нет, не надо. И уж во всяком случае, не надо было это делать так, как сделали. „Я столько же думаю о Третьем Царстве Духа, сколько о пятом колесе в телеге, quantum de quinta rota plaustri“, — скажет один из учеников св. Франциска, через двадцать лет по смерти учителя.[237] Если в наши дни телега человечества так страшно увязла в крови и грязи, то, может быть, потому, что и для нас все еще „пятое колесо“ в этой телеге, — Дух.

LXXXVII

„Кажется, мы, дети Франциска, пропитаны до мозга костей духом отделения“ (от Римской церкви), — признается, в наши дни, один историк Братства, сам — дитя Франциска.[238] Меньше хотеть отделиться от Церкви, больше подавлять „дух отделения в себе и в других“, чем это делает Франциск, — кажется, нельзя. „Сам Господь внушил мне такую веру в пастырей Святейшей Римской Церкви, что, если бы они и гнали меня, я все-таки пошел бы к ним“. Но если бы не его гнали, а Того, с Кем он, — пошел ли бы к ним все-таки? И что значит: „рушащийся дом Мой обнови, Франциск“? Кем и отчего рушится дом Божий? На эти вопросы не отвечает Франциск, а может быть, и не слышит их вовсе. Чтобы не видеть слишком страшного и очевидного „там, где каждый день продается Христос“ (пусть и везде продается, но там, в Церкви, это страшнее, чем где-либо), — чтобы этого не видеть, он и ослепляет себя — „оглупляет“.

Мог ли бы понять Франциск, почему назван Павел „возмутителем всесветным“ (Д. А. 17, 6) и почему сам Иисус распят за то, что „возмущал народ“ (Лк. 23, 5)? Очень вероятно, что если бы и мог, то не захотел бы; чтобы не видеть и этого, ослепил бы себя — „оглупил“.