Таким образом, сочинения дают обильный материал биографу для начертания характеристики лица, этой существенной части жизнеописания; но чтобы в возможно верных чертах изобразить жизнь преосвященного Игнатия, надлежит самому изучить иноческую жизнь, как изучал ее он, и собственным опытом приблизиться к его духовно–опытным познаниям. Изучение же здесь так мало доступно, опыты столь исключительны, что всего менее зависят от собственных усилий и воли человека. Кто Промыслом Божиим поставлен на подобную дорогу и отчасти введен в горнило подобных испытаний, лишь тот может знать всю особенность таких опытов и с этой стороны правильнее оценить деятельность представителя их.

Жизнеописания особенно замечательных или передовых людей отличаются тем признаком, что в них преимущественно выказывается какая–нибудь одна сторона, с которой деятельность этих лиц особенно проявляется, которая отличает их резкими, характеристическими чертами и сосредоточивает на себе все внимание. Это как бы лицевая сторона всей их деятельности, скрывающая за собой все прочие. В жизнеописаниях таких личностей необходимо схватывать этот признак и проводить его вполне от начала до конца жизнеописания — тогда оно будет иметь надлежащую выдержку. В этом отношении жизнь преосвященного Игнатия имеет особенное преимущество: она представляет такую отличительную сторону, которая совершенно выделяет его личность из ряда прочих современных ему духовных деятелей. Такую сторону его жизни составляет полное самоотвержение ради точного исполнения Евангельских заповедей в потаенном иноческом духовном подвиге, послужившем предметом нового аскетически–богословского учения в нашей духовной литературе — учения о внутреннем совершенствовании человека в быту монашеском и отношениях его к другим духовным существам, влияющим на него как по внутреннему человеку, так и с внешней, или физической, стороны! Вот та особенность, которая отличает преосвященного Игнатия в ряду прочих духовных писателей нашего времени, особенность резкая, однако не всеми точно усматриваемая и верно различаемая.

Глава I

Преосвященный Игнатий был избран на служение Богу от чрева матери. Такое избрание — удел весьма редких и нарочитых служителей Божиих — предзнаменовалось следующим обстоятельством. Родители преосвященного сочетались браком в ранней молодости. В начале супружества у них родились двое детей, но родители недолго утешались ими, оба детища умерли на первых днях младенчества, и юная чета пребывала долго бездетной. В глубокой печали о своем продолжительном бесчадии молодые супруги обратились к единственной возможно верной помощи — к помощи Небесной. Они предприняли путешествие по окрестным святым местам, чтобы усердными молитвами и благотворением исходатайствовать себе разрешение неплодия. Благочестивое предприятие увенчалось успехом: плодом молитв скорбящих супругов был сын, нареченный Димитрием в честь одного из первых чудотворцев вологодских — преподобного Димитрия Прилуцкого[17]. Таким образом, очевидно, неплодство молодых Брянчаниновых было устроением Промысла Божия, чтобы рожденный после неплодства первенец, испрошенный молитвой, впоследствии сделался ревностным делателем ее и опытным наставником.

Младенец Димитрий родился 6 февраля 1807 года[18] в с. Покровском, которое было родовым имением его отца и находится в Грязовецком уезде Вологодской губернии[19]. Будущий инок имел счастливую участь провести свое детство в уединении сельской жизни, в ближайшем соприкосновении с местной природой, которая, таким образом, явилась первой его наставницей. Она вселила в него наклонность к уединению: отрок часто любил оставаться под тенью вековых деревьев обширного сада и там, одинокий, погружался в тихие думы, содержание которых, без сомнения, заимствовал из окружающей природы. Величественная и безмолвная, она рано начала влиять на него своими вдохновляющими образами: она внушала его детской душе, еще незапятнанной житейской мелочностью, иные, более возвышенные стремления — стремления, какими бывает полна жизнь пустынная — они восхищали его сердце более живыми, чистыми чувствованиями, какие способно доставить только уединение. Отрок рано научился понимать этот безмолвный голос природы и предпочитать его шуму житейскому. Явления домашней жизни не действовали на него впечатлительно — он более углублялся в себя и среди изящной светской обстановки казался питомцем пустыни. Искра Божественной любви коснулась его чистого сердца. Она сказалась в нем безотчетным влечением к иночеству, к его высоким идеалам, которыми так полна родная сторона; особенным расположением ко всему священному и истинно прекрасному, сколько это доступно для детского возраста. С этой ранней поры жизни дальнейший путь ее уже определился: отрок духовно был отделен от мира.

Такое настроение малолетнего Димитрия не могло рассчитывать на сочувствие со стороны родителей. Его отец Александр Семенович Брянчанинов[20], потомок древних дворян Брянчаниновых[21], фамилии весьма известной и чтимой в Вологде, был в полном смысле слова светский человек. Паж времен императрицы Екатерины II и императора Павла Петровича, он имел необыкновенно развитый вкус к изяществу в домашней обстановке и представлял собой совершенный тип современного передового русского помещика. Унаследовав от своих родителей значительное имение, он должен был истощить большую часть его на уплату огромных долгов, после чего ему осталось около 400 душ крестьян да живописное село Покровское, издавна бывшее местопребыванием его предков, — родина будущего святителя. Супруга его, мать преосвященного Игнатия, Софья Афанасьевна[22] происходила также из фамилии Брянчаниновых и, как женщина замечательного образования, весьма благочестивая, памятуя, что муж есть глава, во всем подчинялась влиянию мужа, разделяя его взгляды и понятия. Александр Семенович по справедливости считался в числе передовых образованных помещиков своего времени и любил просвещение[23], а потому и детям своим старался дать по возможности основательное воспитание, чтобы приготовить из них истинных сынов отечества, преданных престолу, верных Православию. Давая такое воспитание, он не чужд был честолюбия видеть впоследствии сыновей своих занимающими высшие государственные должности, на что они по роду и состоянию имели неотъемлемое право. От проницательности юного Димитрия не могла укрыться эта черта его родителя, черта, совершенно противоположная намерениям и стремлениям юноши, и вот начало внутренней борьбы, начало страданий и испытаний, сделавшихся потом уделом всей жизни почившего владыки.

Все дети в семействе Брянчаниновых, братья и сестры[24] Димитрия Александровича, воспитывались вместе, связанные взаимной дружбой, но все сознавали главенство Димитрия и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Димитрий Александрович был тих, скромен, всегда во всем весьма благоразумен, внимателен и вежлив в обращении, хотя молчалив.

Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя всех их в научных способностях и других дарованиях, Димитрий Александрович не обнаруживал ни малейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноческого смиренномудрия высказывались в тогдашнем его поведении и образе мыслей. По нравственности и уму он был несравненно выше лет своих — и вот причина, почему братья и сестры относились к нему даже с некоторым благоговением, а он в свою очередь сообщал им свои нравственные качества.

Родной брат его Петр Александрович Брянчанинов, бывший двумя годами моложе его, вспоминая это время своего детства, рассказывает следующее: «У нас, детей, была любимая игра — бегать взапуски и бороться. Старший брат Димитрий, вместо того чтобы по–детски показывать свое превосходство над ним, младшим и слабейшим, всегда, напротив, поощрял к неуступчивости и сопротивлению, говоря: «Не поддавайся, защищайся». Тому же учил он и под старость, в деле духовной борьбы со страстями и их двигателями, духами отверженными,” — замечает Петр Александрович.

С возрастом религиозное настроение Димитрия Александровича обнаруживалось заметнее: оно проявлялось в особенном расположении к молитве и чтению книг духовнонравственного содержания. Он любил посещать церковь[25], а дома имел обыкновение молиться часто в течение дня, не ограничиваясь установленным временем утром и вечером. Молитва его не походила на урочное вычитывание, часто торопливое и машинальное, что так обыкновенно у детей. Он приучался к внимательной молитве, которая начинается с благоговейного предстояния и неспешного произношения слов молитвенных, и так преуспевал в ней, что еще в детстве наслаждался ее благодатными плодами.

Учась молиться внимательно, он с благоговением относился ко всему священному, внушая это благоговение и прочим своим братьям и сестрам. Евангелие всегда читал с умилением, размышляя о читанном. Любимой его книгой было «Училище благочестия»[26] в пяти томах, старинного издания. Книга эта, содержащая краткое изложение деяний святых и избранные изречения их, весьма соответствовала настроению отрока, или, вернее, она настраивала его дух, предоставляя святым повествованиям и изречениям духоносных мужей самим действовать на него, без посредства посторонних пояснений. Способности Димитрия Александровича были весьма многосторонни: кроме установленных занятий в науках он с большим успехом упражнялся в каллиграфии, рисовании, нотном пении и даже музыке, притом на самом трудном инструменте, какова скрипка. Выучивая очень скоро свои уроки, свободные часы он употреблял на чтение и разные письменные упражнения, в которых также начинало выказываться его литературное дарование. Наставниками его в это время были профессора Вологодской семинарии и учителя гимназии. Домашним учителем был студент семинарии Левитский, живший в семействе Брянчаниновых. Он же преподавал и закон Божий. Левитский отличался замечательным благонравием и основательным знанием своего предмета. Он так хорошо умел ознакомить своего ученика с начальными истинами богословия, что Димитрий Александрович сохранил навсегда благодарное воспоминание о нем.

Жизнь Димитрия Александровича в доме родительском продолжалась до 16–го года его возраста. Этот первый период жизни уже был труден для него в духовном отношении тем, что внешние и внутренние условия домашней жизни не допускали возможности открывать кому бы то ни было заветные желания и цели, наполнявшие тогда его душу. Скрытность перед родителями простиралась до того, что сын не смел в присутствии отца допустить себе иногда самых позволительных поступков или высказать самых требовательных желаний. Доказательством этого служит один весьма обыкновенный, но резко характеризующий семейные отношения случай. Димитрий Александрович купался однажды с родителем своим в речке Талице, которая протекает вблизи села Покровского, и так настудился от продолжительного купания, что дрожал в воде всем телом, несмотря на это, он не посмел выйти из воды прежде отца, даже не дерзнул испросить у него на то дозволения. Это купание так вредно повлияло на его здоровье, что расстроило его на весь век, после него Димитрий Александрович, как он сам признавался, сделался очень чувствителен к простуде.

В заключение детского периода жизни автора «Аскетических опытов» весьма назидательно привести собственное его поведание о своем детстве. Вот как трогательно он говорит о себе в статье «Плач мой»: «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел, кому открыть моего сердца, начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии, но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало–помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцати летним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это обыкновенное состояние всех человеков».[27]

В конце лета 1822 года, когда Димитрию Александровичу шел шестнадцатый год от рождения, родитель повез его в С. — Петербург для определения в Главное инженерное училище[28], куда он был подготовлен домашним учением. Дорогой, близ Шлиссельбурга, отец внезапно обратился к сыну со следующим вопросом: «Куда бы ты хотел поступить на службу?» Пораженный такой небывалой откровенностью отца, сын не хотел более скрывать от него своей сердечной тайны, которой до сих пор никому не открывал. Сперва он испросил у него обещания не сердиться, если ответ ему не понравится, затем с твердостью духа, воли и силой вполне искреннего чувства сказал, что желает идти «в монахи». Решительный ответ сына, по–видимому, не подействовал на отца, он или не дал ему значения на основании молодости отвечавшего или не хотел возражать по кажущейся несбыточности желания, которое совершенно расходилось с планами, какие он строил о будущности своего сына.