Сведения эти о Н. А. Мотовилове спутанны и неверны, что свидетельствует живая еще жена его, живущая ныне в Дивееве, и, наконец, личная записка Николая Александровича. Кроме приведенных выше выдержек из записки, он пишет: «Я пробыл в Воронеже более трех месяцев, в совершенном и полном здравии, 2 января 1833 года, в этот же день вечером услыхал я от высокопреосвященного Антония, что батюшка отец Серафим в ночь на этот день, во втором часу за полночь, скончался, о чем он сам ему, явясь очевидно, возвестил. Он по нем сам в тот же день соборно отслужил панихиду. А я 4 января выехал из Воронежа и прибыл в Саровскую пустынь, через два дня после погребения о. Серафима. И вот как все дело поистине было, а не так, как в издании 1863 года, на странице 313, напечатано обо мне. Я, напротив, не только получил исцеление, но и столь чудное, что до сих пор, 61 года жизни моей, благодатию Божией и общими молитвами великого старца Серафима и трех святителей великих: Митрофана, Тихона и Антония — пользуюсь в течение 38 лет совершенным здоровьем, о чем печатно свидетельствую во славу Господа и Пречистой Его Матери и великих угодников Божиих. Что же касается до явления святителя Митрофана, то он явился мне, а не преосвященному Антонию, через два года, в 1834 году. В Киеве советовал батюшка отец Серафим побывать, "ибо там, — сказал он, — Господь много откроет вам!" Как это совершенно несправедливо, так и многое другое, например: кому неизвестно, что великий старец Серафим никогда не имел у себя модной мебели и что келья его вся была завалена разными приносимыми ему предметами, им употребляемыми, в мешках и просто лежавшими. Впереди келья заставлена была вся большими бутылями и бутылками и штофами с елеем и со св. водой, и с церковным вином в бочонках, и сотни свеч горели на двух медных, круглых, в роде подносов с местечками для свеч, подсвечниках, так что едва маленький и узкий ход от двери его к образам оставался. А на эстампе, например, при явлении Божией Матери с двумя апостолами, келья представлена пустая, а он сам посреди лежащий на модной кушетке, тогда как в это время он лежал возле передней стены, на простой скамье, а под головой был камень, доставшийся после него впоследствии мне. Да и Божия Матерь, обращаясь к Апостолам, изволила сказать о нем: "Сей от рода Нашего есть!" и не "Моего", как напечатано о явлении Ее на день Благовещенья с 12 святыми девами и другими при том предстоящими. Не только во времени не соблюдено правды, ибо показано оно было не в 1831 году, а в 1832, да и не в деревянной его пустынной келье, а в монастырской каменной, где он и скончался на коленях в молитве, со сложенными крестообразно руками... В большее утешение душевной скорби моей, что я не удостоился поспеть к погребению о.

Мне отдали еще ту самую книжку "Алфавит духовный", с недостающими сначала несколькими листами, по которой он сам, великий старец Серафим, учился духовной жизни, и из двух крестов, всегда бывших на нем, маленький кипарисный крест, вырезанный его руками и обложенный серебром из того старинного рубля серебряного, который дала ему его матушка, отпуская на богомолье в Киев, и который был на нем. А медный большой, другой крест осьмиконечный, родительницы его благословение, сказал мне тогда игумен Нифонт, "и образ Божией Матери «Радости всех радостей», пред которой он, стоя на коленях, скончался, отдал я в его девическую Дивеевскую обитель"».

Каждая печатная или рукописная строка, касающаяся памяти подвигов и чудес великого праведника отца Серафима, составляет ныне драгоценный вклад в историю Дивеевской обители и Саровской пустыни, но, несмотря на это, авторы жизнеописаний батюшки Серафима, между которыми первое место занимают г. Елагин и Саровские иноки (изд. 1863 и 1893 гг.), не поместили в своем труде многих показаний послушника Ивана Тихонова, в особенности касающихся лично его самого. Это недоверие к печатным рассказам о. Иоанна (впоследствии иеромонаха Иоасафа) нельзя не признать характерным, веским и, конечно, заслуженным, ибо кому лучше было знать своего послушника, как не инокам пустыни. Как мы вскоре увидим, они аттестовали его весьма плохо, и если поместили выдержки из изданных этим послушником книг в 1849 и 1856 гг. под заглавием «Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима», то потому, что рассказы эти сообщены Ивану Тихонову разными лицами, хорошо известными Саровской обители, в особенности Н. А. Мотовиловым, и они достоверны, а что касается его лично, то пропущено Саровскими авторами, так как он приписывал в этих повествованиях себе то, что было сказано другим в его присутствии.

Однако нам кажется нетрудным воспользоваться для истории и этими рассказами Ивана Тихонова, в которых так ясно проглядывают и правда, и прикрасы.

Незадолго до кончины своей о. Серафим принял в шестом часу пополудни Ивана Тихонова, живописца. Старец имел такой обычай, что если желал усладить своего посетителя долгой беседой, то запирал всегда дверь свою на крючок. Так сделал и на этот раз о. Серафим, впустив к себе о. Иоанна, который в то время проходил послушание канонарха. «Отец Серафим обратился прямо к вопросу: так ли я исполняю свою должность, как бы следовало?» — говорит Иван Тихонов. Если уже этими словами начал беседу великий старец, то, несомненно, Иван Тихонов отличался неисполнением своих обязанностей, что было хорошо известно старцу и впоследствии письменно подтвердил весь монастырь. «Я думал, — продолжает послушник Иван, — что он говорит о внешнем исполнении, и потому отвечал ему, что стараюсь, батюшка, исполнять все как следует!» Хорошо же понимал Иван Тихонов своего учителя, как он называл старца, и плохо же воспользовался он духовными наставлениями его, если мог на одну секунду подумать, что великий праведник и чудотворец, убогий Серафим, будет заботиться о внешнем исполнении им обязанностей! Если так мыслил Иван Тихонов, то, несомненно, внутреннего в нем ничего не было, а потому старец Серафим и повел речь о необходимости ему внутренно работать над собой. «Но, — говорит дальше Иван Тихонов, — отец Серафим хотел, чтобы к внешнему присоединялось и внутреннее, духовное основание, потому что Господу неугодна одна наружность. Он сам говорит, что проклят всяк творяй дело Божие с небрежением. Потом, как бы стороною, он и начал изобличать меня, говоря, что ведь есть такие, которые, кажется, хорошо читают, но не понимают смысла того, что читают; ведь многие есть и такие, которые говорят, что были у обедни, или у заутрени, или у вечерни, и льстят себя ложной надеждой, что они действительно были, а в самом-то деле где скитался тогда ум их? Они только телом были в храме Божием...» Итак, Иван Тихонов сам признает, что о. Серафим стороной начал изобличать его, то есть все, что говорил, то намекал на него и обвинял в греховном стоянии в храме, в бессмысленном чтении и в отсутствии молитвенного настроения. «Вот, ты ведь был у ранней обедни? — спросил о: Серафим, как пишет о. Иоанн. — А какие же там читались дневный Апостол и Евангелие?» — «Иногда, по невниманию, я делался совершенно безответным; тогда обыкновенно он сам говорил, что именно читалось...» Вслед за этими словами Иван Тихонов пишет: «По окончании всей сладкой беседы своей он вдруг говорит мне: "А жизнь моя сокращается; духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв". И с этим словом подает мне сверток желтых полтинных свечей, говоря, чтобы я взял одиннадцать». Спрашивается: для какой цели сообщил эту свою беседу со старцем послушник о. Иоанн? Он хотел рассказать, как старец предсказал ему свою кончину, а выяснил нам, потому что это было действительно и оказалось трудным изменить смысл беседы, как о. Серафим еще раз на прощание уговаривал служить Господу внутренне, а не только наружно.

Затем следует повествование, как о. Серафим, передавая ему свечи и уменьшая число их с каждым свиданием, намекал этим на близость своей смерти. Современники великого старца и живущие еще в Дивеевской обители старицы говорят, что не Ивану Тихонову давал таким образом батюшка свечи, но для истории интересен факт, а не подробность, ничего не значащая, и потому безразлично, был ли Иван Тихонов участником или свидетелем не понятого в то время предзнаменования о смерти старца. Иван Тихонов пишет, что после последней сладкой беседы о. Серафим дал ему одиннадцать свечей, и прибавляет для подтверждения нашего убеждения и вышеприведенного мнения: «Отец Серафим, сделавши мне еще несколько отеческих наставлений и прибавивши, чтобы я поспешил производить плоды, духовные, отпустил меня с миром. Я же в простоте, без всякого внимания, сжег те 11 свечей. Через несколько времени, когда я был у отца Серафима, он, сделавши мне много разнообразных наставлений, необходимых для жизни моей, под конец опять повторил прежние слова о сокращении его жизни и потом подал мне девять свечей. То же повторил он и в 3-й раз, через несколько времени, и тогда подал мне 6 свечей. На четвертый раз, повторяя те же слова, он прибавил, чтобы я поспешил, по возможности, собирать духовные плоды, и подал мне уже з свечи. Таким образом, в пятый раз он подал мне одну, а в шестой раз только полсвечи. Но уже на четвертом разе я рассказал об этих свечах одному брату, и тогда по общему обсуждению мы решили, что старец этими свечами непременно говорит нам о своей кончине, потому что еще прежде в своих наставлениях он уподоблял человека по телу свече зажженной и мало-помалу догорающей. Только мы не могли понять, что именно означало число свечей. Когда же я пришел к нему в следующий, у-й раз, отец Серафим, между прочими наставлениями, опять повторил прежде сказанные слова с глубоким вздохом и особенным чувством, что жизнь его сокращается. После того старец начал повторять и напоминать мне все, что он в течение жизни сеял на грешной душе моей».

Ясен смысл слов о. Серафима, который старался как-нибудь спасти Ивана Тихонова и отстранить его от судьбы, которую знал вперед великий старец и предсказал как ему, так и о. Василию Садовскому, М. В. Мантурову и всем дивеевским сестрам. Судьба его могла бы измениться, если бы он поработал над собой и духовно улучшился бы.

Наступил страшный день 1 января 1833 года. Отец Серафим пришел в последний раз к ранней литургии в больничную церковь во имя преподобных Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев, в которой он обыкновенно приобщался Св. Тайн.

Иван Тихонов в то время был голосовщиком на правом клиросе и застал о. Серафима сидящим здесь на откидной лавочке. «Когда я пришел, — рассказывает о. Иоанн, — заблаговременно в больничную церковь, поклонился батюшке в ноги, прося его благословения, он спросил: "Кто это?" — потому что было еще темненько. Я отвечал ему, как и всегда: "Тамбовский убогий Иоанн". Тогда он встал, благословил меня и поцеловал отечески (?), посадил подле себя, а сам глубоко вздохнул и этим вздохом уже предсказал мне что-то страшное. Вслед затем он сказал: "Ну, возлюбленнейший (?!) отец Иоанн, прости; я с тобой уже больше не увижусь!" Пораженный совершенно этими словами, я упал в колени отца Серафима (?) и весь залился слезами: "Как же это, батюшка?" — мог я только ему выговорить. Тогда он отвечал мне: "Я говорю это тебе по Бозе: мы, уже больше с тобою не увидимся. Только ты все убогого Серафима слова постарайся запечатлеть на сердце твоем; с ними всегда и ходи, и помни, что вcu своих си ищут, а не яже ближних"; и это последнее он повторил несколько раз и потом еще прибавил: "И не буди чужд посетитель!"»

Последние слова, несомненно, Иван Тихонов не понял, когда говорил их ему о. Серафим, затем не уразумел их и впоследствии, а потому решился сообщить этот свой рассказ. Между тем все в словах — «и не буди чужд посетитель!» — смысл всей речи старца и характеристики отношений его к Ивану Тихонову до последнего часа жизни его. Отец Серафим знал, что будет делать Иван Тихонов после смерти его в дорогом, любимом Дивееве, где старец не позволял себе всем распоряжаться, ввиду того что Царица Небесная Сама назвала Себя Игуменьей этой обители, и в надежде, что о. Иоанн может еще исправиться, сказал ему: «и не буди чужд посетитель!» Видимо, о. Иоанн никогда не был знаком со Священным Писанием и потому не познал смысл этих слов. Св. апостол Петр в своем первом Послании (4, 15) учит, что христиане должны страдать плотью, потому что Сам Христос пострадал за нас плотью; страдающий же плотью перестает грешить. Апостол напоминает, что близок всему конец, надо быть благоразумными, бодрствовать в молитвах; более же всего иметь усердную любовь друг к другу, потому что любовь покрывает множество грехов и т. д. И прибавляет св. апостол: «Да не кто убо от вас постраждет яко убийца, или яко тать, или яко злодей, или яко чуждопосетитель!» — то есть только бы не пострадал кто из вас как убийца или вор и злодей, или как посягающий на чужое! Итак, о. Серафим советовал Ивану Тихонову не забыть его наставления и не быть посягающим на чужое, то есть на должность отца и попечителя дивеевских сестер, которых он породил духом. Не понимая этих слов, Иван Тихонов решился напечатать свой рассказ, будучи убежден, что предыдущее повествование убеждает в дружбе, которую будто бы питал к нему великий старец. И вот, ослепленный неведением и необразованием, Иван Тихонов сам себя бичует в своих рассказах, предназначенных для своего прославления. Рядом с обвинением себя в посягательстве на чужое он говорит: «Старец начал напоминать мне все, особенно чтобы я не оставил сирот дивеевских и устроил у них все. В подражание он приводил мне св. Афанасия Афонского, говоря так: "Ты всегда и во всем подражай ему. Как он устроил все в Афонской горе, так и ты все устрой в Дивеевской обители". И потом, посмотрев на меня с особым чувством и покачав головой, прибавил: "Много тебе будет скорбей, но претерпи их, Господа ради, с благодарением; и где бы ты ни был, не оставляй сирот моих отечески. Матерь Божия не оставит вас, и я духом буду с вами. Многие приближаются к ним, но дороги им нет никакой. Многие пестуны, но не многие отцы (1 Кор. 4. 15); терпеть-то им многие советуют, но за них и с ними терпеть не хотят"». Мало этого, Иван Тихонов пишет, что о. Серафим отечески его поцеловал, назвал «возлюбленнейшим», а он упал в колени отца Серафима, полчаса пролежал так, рыдая и т. д. «Я в старце терял Друга, — говорит он, — наставника, нежнейшего отца; на моем же попечении он оставлял сирот дивеевских; мне казалось тогда, что они все разбредутся...» И этим рассказам верили в Петербурге!..

Иван Тихонов не остановился на этом; нет, под его диктовку записано, что великий старец еще без конца прощался с ним, поклонился ему в землю, обнял голову «своими преподобными руками» и проч. На другое утро за ранней обедней, только он отпел Достойно, как бросил все, убежал из церкви и поспешил в келью отца Серафима, в которой нашел небольшое замешательство. Все современники показывают, что дым первый заметил о. Павел, его сосед, которому старец и предсказал, что смерть узнается пожаром; он же и нашел в темноте стоящего на коленях о. Серафима и тотчас засветил свечу. Но Иван Тихонов, хотя и признает, что явился не первым, ибо застал в сенях замешательство, и о. Павел с братией потушили пожар, однако повествует, что он первый бросился к старцу и только хотел припасть к нему, как он сам пал на его грудь, еще совершенно теплый, как будто дух его в это самое мгновение оставлял тленную свою оболочку, — последний дорогой подарок ему. По правде, и наше слово немеет в устах после решимости этого человека уверять, что даже прах великого праведника о. Серафима пал в его объятия, которые должны были принять и сирот дивеевских Серафимовой пустыни. Еще так недавно перед смертью старца дивный священник, отец Василий Садовский, верный слуга Серафимов, принял от него последнюю волю, святое завещание, в котором приказывалось никого не допускать распоряжаться в обители Царицы Небесной. И как труп о. Серафима мог пасть ему в объятия, когда старец умер стоя на коленях, спиной к входной двери и лицом в угол?

Но на 60-й странице своих рассказов Иван Тихонов говорит, что батюшка Серафим, отходя в вечное успокоение, совершенно предал ему окончательное и дивное устройство обители, приказав воздвигнуть в ней боголепные храмы, а также ограду, вырыть пруды, обсадить свободную землю деревьями, фруктовыми садами, за которыми съездить в г. Курск, и т. д. Это поручение будто бы удивило и устрашило Ивана Тихонова вначале, потому что обитель в то первоначальное время своего существования не имела еще никакого вида, ни устройства, ни даже прочного основания, утвержденного на законных актах.

Желание доказать, что о. Серафим все делал через него, дошло у Ивана Тихонова до бессмысленности. Так, на с. 62-й он повествует: «Заботясь о том, чтобы положить начало, старец дал мне собственными руками 100 руб. на покупку у г-на Жданова небольшого лоскутка земли, близ первоначальных келий, говоря: "Вот, я положу начало, и ты докончи все и устрой!"» Каждый читатель подумает, что Иван Тихонов отправился и исполнил поручение старца, тем и конец. Но нет, кряду он говорит следующее: «И при этом о. Серафим избрал из живущих в обители двух сестер: старицу Ульяну Григорьевну и из дворян девицу Елену Васильевну Мантурову, для того чтобы они съездили к к-ну Жданову и купили у него вышесказанный лоскут земли. Посланные, с помощью Господа и Матери Божией и по молитвам о. Серафима, скоро и успешно исполнили свое поручение. Они купили у г-на Жданова этот клочок земли и совершили законную купчую крепость в городе Темникове, Тамбовской губернии». Спрашивается: зачем было старцу дать Ивану Тихонову собственными руками 100 руб. на покупку земли, когда все поручения исполняла образованная начальница общины Елена Васильевна, и она ездила и заплатила не 100, а 300 рублей, данные на это батюшкой, как и значится в купчей? Обыкновенно поручаются дела тем, которые их делают.

Нельзя не отметить еще следующего факта. Иван Тихонов тут же пишет (с. 62): «На этой-то первоначально купленной земле старец назначил сам место для построения священного собора, и когда некоторые из стариц в то время малодушествовали и говорили, что им не дожить до такой радости, то старец, утешая их, говорил им с улыбкой: "А вы, матушки, будете камушки носить при постройке собора!"» Как мы увидим дальше, Иван Тихонов всеми силами старался построить собор на ином месте и доказывал Нижегородскому архиерею, что старец никогда не приказывал строить на месте, купленном у г-на Жданова. Таков был мнимый ученик Серафимов, относившийся ко всему истинному «с холодным сердцем», как характеризовал его сам великий старец.