Г-жа Карпицкая, отправляясь в Саровскую пустынь, заехала к о. Антонию просить его благословения. Старец долго беседовал с ней, так как любил ее за ее усердие к Богу и доброту, и наконец перед прощанием сказал ей: «Любовь, ты говей в Сарове, приготовься в путь». «Я давно готова, батюшка, к переселению в вечную жизнь, да только мне жаль троих детей оставить!» — сказала она, показывая, что беременна третьим ребенком. Отец Антоний на это ответил: «Царица Небесная за твою благочестивую жизнь, за терпение, любовь к бедным не оставит их сиротами... После твоей смерти к 40 дням они все трое будут с тобой на лоне Авраамовом, и ты без трепета скажешь Господу: се — аз и дети мои!» Предсказание о. Антония исполнилось, она умерла через месяц после этой беседы, а за нею и все дети. Младший умер через день после рождения и был положен с нею в гроб, другой — к 20-му дню, а третий — накануне 40-го дня.

Пришла к о. Антонию горничная г-жи Лихутиной, Елена, девушка, и стала просить, чтобы старец помолился, дабы ее отпустили на волю. Отец Антоний сказал ей: «Купи, Елена, сорок пар лаптей, подавай каждый день по паре и вели поминать за здоровье твоей барыни; ты выйдешь на волю, и у тебя будет хороший жених!» Пока старец это говорил Елене, вошла г-жа Лихутина и огорчилась словами батюшки, так как эта девушка была нужна и любима. Она даже не скрыла своего неудовольствия. «Вера! — сказал о. Антоний г-же Лихутиной. — Господь повелел мне так сказать; ты не в силах будешь удержать ее у себя! Как она последнюю пару подаст, то и пойдет замуж за жениха нетленного». Действительно, после смерти о. Антония горничная Елена купила 40 пар лаптей и стала их подавать за здоровье своей госпожи. Две пары она куда-то заложила и, таким образом, поехала в Москву с г-жою Лихутиной, которая отправилась определять своих племянниц-сирот в институт. Через месяц они вернулись в Ардатов, и Елена в тот же день отыскала эти две пары лаптей. Одну пару подала в день приезда, а вторую — на другое утро; затем захворала, приобщилась и скончалась, вспоминая предсказание о. Антония.

Сестра Серафимо-Дивеевской общины Мария Васильевна Никашина сообщила следующее воспоминание свое об о. Антонии (тетрадь № 1, рассказ № 7): «Хотя и была я уже в общине, — говорила она, — но много еще женихов сватали меня. Что же, думаю: не лучше ли в самом деле выйти замуж? С этой мыслью и пошла я в г. Ардатов, отстоящий в 23 верстах от Дивеева, навестить там странника старца Антония, слепого, который жил на покое у одной барыни, Веры Михайловны Лихутиной. Вошла я к нему в келью и вижу, что никого нет у него, а сам он лежит на печке... Мне стало совестно, я остановилась да и притаилась у порога; пусть, думаю, дождусь, пока сам слезет за чем-нибудь. А он прямо начал говорить оттуда: "Что там за сватья, какие женихи, что за женихи, к чему это замуж! Не надо, не надо! А отец-то какой у вас в Дивееве, отец-то какой! Ведь Серафим-то к вам в мощах из Сарова в Дивеево почивать придет! Ведь вот какой отец-то у вас, что за женихи, к чему еще замуж!" Уверившись в святости и прозорливости слепого Антония, я изменила совсем свои намерения и вернулась в Дивеево».

Когда вошла к о. Антонию Елисавета Алексеевна Ушакова, то он ей сказал: «А ты матери не слушаешься; она тебе назначает послушание (то есть назначение быть казначеей), а ты отпихиваешься! Тебе не долго быть на этом месте; ты должна быть матерью! Вот тебе мое последнее слово: если не послушаешься, то Божиим велением будешь изгнана из обители и нет тебе спасения!» Более страшного и угрожающего не мог никто сказать Елисавете Алексеевне, которая, конечно, только ради спасения покинула свет и вступила в неустроенную Серафимову обитель.

Пока о. Антоний беседовал с Елисаветой Алексеевной, мимо дома г-жи Лихутиной проехал Н. А. Мотовилов с женой, и, увидя их, хозяйка дома крикнула Николаю Александровичу, что о. Антоний живет у нее. Конечно, было приказано экипажу остановиться, и горячо любящий Господа Николай Александрович поспешил испросить благословение у о. Антония. Он вошел к старцу в ту минуту, как выходила Елисавета Алексеевна, и, вероятно, чтобы и другие знали волю Божию относительно Ушаковой, о. Антоний повторил Мотовиловым все сказанное Елисавете Алексеевне. Затем о. Антоний предсказал Николаю Александровичу многое, касающееся его семейной жизни и предстоящих ему неудач и испытаний.

Отец Антоний, как пишет г-жа Лихутина, просил казначею Ардатовского Покровского женского монастыря, чтобы она взяла его жить к себе в монастырь, в новую келью. «Извольте, — ответила она (казначея Устинья Андреевна, впоследствии игуменья Серафима), — я вам выстрою келью на огороде нашем!» «Не торопись, — сказал ей старец, — я поживу пока у Веры! Когда святые ворота доложат, я тогда перееду к тебе на новоселье, а теперь стучат, а я не люблю стука!» Вскоре после этого разговора пришел к о. Антонию протоиерей Покровского монастыря о. Симеон, чтобы проститься по случаю отъезда на Выксунский завод, по благочинию его. Отец Антоний, обратясь к г-же Лихутиной при этом протоиерее, сказал: «Вера! Когда я умру, похорони меня в монастыре!» Потом он спросил о. Симеона: согласится ли он похоронить его в монастыре? «С удовольствием, — ответил протоиерей. — Если только Вера Михайловна согласится внести 70 рублей серебром в монастырскую церковь!» Лихутина, конечно, с радостью обещала все внести, что необходимо, так как в Ардатове было запрещено хоронить в монастыре и требовалось особое разрешение Святейшего Синода. Слушая этот разговор, о. Антоний молча помотал головой, а когда же отец Симеон ушел и, прощаясь с послушником Андреем, последний ему пожелал прожить еще 20 лет, старец сказал: «После моей смерти он проживет 14 недель и два дня; в день храмового праздника Знамения Пресвятой Богородицы у него в церкви отнимется язык, и он не докончит обедни и будет 7 дней без языка. Он теперь много обещает, матушка Вера, а когда же я умру, первый откажется хоронить меня. Но ты, ангелуша моя, попроси письмом архиерея, он дозволит тебе похоронить меня около церкви монастырской, и ты, матушка, много не трать, у тебя дети». Все эти слова о. Антония сбылись; преосвященный Иеремия разрешил его похоронить, а о. Симеон был лишен языка в церкви, в день праздника Знамения Божией Матери, во время благословения народа чашей Св. Тайн, и семь дней прожил без языка.

Дня за четыре перед смертью и отнятием языка у о. Антония пришла к нему казначея Покровского монастыря и стала просить благословения ехать в Нижний к архиерею, так как преосвященный Иеремия только что прибыл и вступил в управление епархией. «Поезжай с Господом, — ответил о. Антоний, — он примет тебя, как отец. Но помни, матушка, что я к тебе перееду жить без тебя. А к будущей Пасхе к вам привезут в монастырь колокол, который вам ничего не будет стоить. Он дивно будет перевезен через Оку». Слова его исполнились, и колокол был привезен на Страстной неделе, когда уже тронулся лед. За пять дней до своей смерти о. Антоний пожелал собороваться и сам стоял во время таинства на ногах и подпевал клиросным монахиням. На другой день после соборования он приказал разбудить Лихутину рано и сказал ей: «Теперь еще рано, ангелуша моя, я боялся, чтобы ты не скушала что-нибудь сегодня. Ты не кушай, ведь ныне пятница Успения Божией Матери». «Я готова была исполнять его приказание за его молитвы, — пишет г-жа Лихутина, — и проговела. Отец Антоний заставил меня читать акафисты Иисусу, Богородице, великомученице Варваре, Николаю Чудотворцу, "Утолению печали" Божией Матери и кафизму в псалтыре. Потом велел мне перестать читать и стал говорить. Он давал мне духовные советы, предупреждал во всем меня и запретил мне танцевать. (Мне было 25 лет, и я очень любила танцевать.) "Верь! — сказал он мне. — Если ты будешь танцевать, то мы с тобой будем судиться в будущем". Я только спросила его, как же мне не учить танцевать детей? Он мне ответил: "Детей учи, а сама не танцуй!" По окончании нашего разговора о. Антоний призвал к себе моих детей, благословил их, сделал разные предсказания, а старшему сыну Ивану отдал свою железную шапку. Когда дети ушли и он остался со мной наедине, то сказал: "Послушай, последний день я говорю с тобой! Я просил Царицу Небесную, чтобы у меня за три дня до смерти отнялся язык. Теперь я все болтаю, а тогда стану лежать нем, как рыба. В день Успения Божией Матери будет мне решение, и я помру в третий колокол, как ударят ко всенощной в монастыре, и тогда ты вели выставить все рамы, а то тебе душно будет, моя матушка; народу много найдет глядеть на Антония-грошовника, как будет помирать он!" В эту минуту вошла к о. Антонию моя горничная Лукерья просить благословения идти на исповедь. Старец встал за нее на молитву. Тогда я сказала ему: "Вот, батюшка, ты за нее молишься, а я говею и намерена приобщиться в день Успения Божией Матери, а ты хочешь умереть в этот день! Кто же станет молиться за меня грешную?! Ты любишь меня меньше их!" Мне стало грустно, и я заплакала. Отец Антоний взял мою голову, положил к себе на грудь и произнес: "Вера, Вера! Если бы ты могла знать, как я люблю тебя! Теперь я молюсь бренным телом моим, а тогда пойду молиться за тебя ко Господу лицом к лицу!" Затем, обратясь к образу Спасителя, он продолжал: "Господи! Если ей назначена вечная мука, ты пошли меня, Царь Небесный, вместо нее!" Потом стал молиться за весь дом мой. По окончании молитвы он сказал мне: "Когда тебе будет скучно, матушка, то ты уйди в уголок и тяни голосок ко Господу; пой молитву: Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печаль мою и т. д.". Отец Антоний открыл мне, что он тайный схимонах, ему дано имя Арсений, был пострижен Курским преосвященным и отдал мне в руки мантию и схиму. Только он передал мне все это и я успела войти в свой дом, как прибежала за мной девушка Авдотья, которая прислуживала ему, по личному его выбору из всех людей моих, и сообщила, что батюшке дурно, он упал на постель и не может выговорить слова. Я же знала вперед, что будет, так как о. Антоний сам мне сказал. Вхожу к нему и вижу его лежащего безмолвно... Подхожу к нему и говорю: "Батюшка, вставай, помолимся!" Он сейчас же встал, но был бледен. Я его спросила: не послать ли за священником, чтобы его причастить? Он мне ответил на ухо: "Хорошо... скорей!" Так как его духовника не было в городе, ибо он уехал по благочинию, то послала за своим духовником, Иваном Осиповичем Смирновым, который у о. Антония никогда не был, потому что ему не верил. Теперь же, придя по обязанности исповедника, он думал, что ему придется получать вместо ответов знаки, и начал читать молитву пред исповедью, когда же окончил, мы вышли в сени. И что же? Батюшка ему все сказал про его собственную жизнь, болезнь, и что жена его и дети умрут, а дочери будут в монастыре. Он вышел к нам со слезами и после передал весь разговор свой с о. Антонием. Предсказания исполнились, ибо жена умерла, дочери поступили в Ардатовский Покровский монастырь, а сам он болел 8 месяцев ногами».

Таким образом отец Антоний приобщился и на другой день сам пожелал вторично приобщиться обеденными Дарами, после чего не вкушал уже пищи и не пил даже воды. Четыре дня он прожил в полной памяти, но без языка. Когда он стал отходить, г-жа Лихутина пошла в церковь, так как в соборе служили вечерню. Она подошла к протоиерею о. Симеону и спросила: как одеть о. Антония, так как он тайный схимонах? Отец Симеон сказал, что если она его оденет в схиму, то он не станет его хоронить, и что только в утешение он говорил старцу, что похоронит его в монастыре, но это невозможно. Лихутина объяснила, что о. Антоний вперед знал все и не поверил его словам. Г-жа Лихутина пишет в записке: «Я воротилась со скорбью на душе моей; подхожу к умирающему моему старцу и говорю ему, что все данное мне им на руки я зашью в подушечку и положу ему в гроб под голову. Он все слушал молча. Я стала читать акафист Иисусу, Богородице, молитву Нифонту Цареградскому, и, когда ударили в третий раз в колокол в монастыре, он тихо и незаметно перешел в вечную жизнь. Он скончался на 83-м году от рождения в 1851 году 15 августа, в день Успения Божией Матери. Я его одела во все монашеское и положила схиму в подушку под голову. С разрешения епископа Иеремии он был погребен, по собственному желанию, близ церкви, напротив окон придела великомученицы Варвары, в Ардатовском Покровском монастыре. На могиле лежит чугунная плита с надписью его лет и дня кончины, пожертвованная майором Бренделем».

Вернемся теперь к тому времени, когда Елисавета Алексеевна Ушакова, пораженная словами о. Антония, прибыла с почтой в Дивеевскую обитель. Настоятельница Е. В. Ладыженская спросила ее: была ли она у старца и что он ей сказал? Нечего было делать, Елисавета Алексеевна передала строгие слова о. Антония, и обрадованная начальница воскликнула: «Вот видите, я права была!» Затем к Елисавете Алексеевне пришла блаженная Пелагея Ивановна и сказала: «А ты знаешь ли, за что тебя сковали?» «Вот, — отвечала она, — я глупа, ничего не знаю».

«А стоять так стоять! — продолжала блаженная. — Что бы ни было — стоять».

Таким образом состоялось назначение Елисаветы Алексеевны Ушаковой казначеей Дивеевской общины. Трудно было ей работать, приносить истинную пользу и служить одновременно Господу при слабости характера Ладыженской и самовольном вмешательстве во все о. Иоасафа. Вскоре настоятельница поехала в Нижний Новгород представиться новому владыке Иеремии, и она взяла с собой Елисавету Алексеевну.

Отец Иоасаф, как живописец бывая часто в Петербурге, возымел намерение обучить некоторых преданных ему сестер искусству живописи и с помощью своих покровителей получил дозволетние от почетной председательницы Академии художеств великой княгини Марии Николаевны учить их в Академии. Тотчас было собрано целое отделение монашествующих девиц, и под начальством самой преданной о. Иоасафу крестьянки Лукерьи Васильевны Занятовой, назначенной одновременно и сборщицей, их отправили в Петербург. Теперь о. Иоасаф имел как бы свой монастырек в Петербурге и мог развивать задуманный им план преобразования обители в Иоаннову пустынь. Петербургское отделение считало себя ядром обители. Что о. Иоасаф успевал в своих стремлениях, можно судить по тому, что он удостоился даже приема при Высочайшем дворе. В кратком жизнеописании его, составленном священником А. Братановским (Ярославль, 1885 г., «Схиигумен Серафим, бывший настоятель Павло-Обнорского монастыря о. Иоасаф»), на с. 10 говорится: «За достоверное передавали, что он, бывая в Петербурге по делам, один раз имел честь представиться в Бозе почившей Государыне Императрице, по Ее желанию. Благословив Государыню, о. Иоасаф сказал: "Да благословит тебя Господь от Сиона, благочестивейшая мать земли Русской!" А когда были подведены под благословение дети, сказал: "Да будут благословенны Господом Августейшие дети Твои!" Выходя от Государыни, батюшка встречен был фрейлинами Императрицы и, благословляя их, сказал: "Вот вы удостоены великой чести служить Царице земной; храните себя, чтобы удостоиться служить и Царице Небесной!"»

Пожертвования присылались о. Иоасафу в соответственном количестве, но заложенный собор был заброшен и забыт! На частицу пожертвованных денег он приобрел для обители от коллежского асессора Симеона Симеоновича Зевакина 304 десятины 1460 кв. саж. земли. Затем было куплено от мещанок г. Ардатова Дарий и Евдокии Гавриловых усадебно-огородной земли 1248 кв. сажен. Николай Александрович Мотовилов еще пожертвовал 433 десятины 658 кв. саж. земли. Из билетов, пожертвованных на вечные времена для поминовения, образовалась небольшая сумма в 643о руб. 26 1/2 коп. Кроме того, обители досталось по завещанию отставного капитана Баранова в Нижнем Новгороде два деревянных негодных дома, которые и послужили впоследствии образованием подворья. Двоюродная сестра настоятельницы общины, поступившая в число сестер, пензенская дворянка, вдова Дарья Михайловна Каменская построила церковь Преображения Господня на кладбище. Так было и предсказано о. Серафимом. По благословению преосвященного Иеремии пустынка о. Серафима была обращена в алтарь церкви и кругом нее устроены витрины для помещения и хранения всех вещей батюшки Серафима. Кроме того, за 8 лет начальствования Ладыженской устроена одноэтажная каменная трапеза с деревянной крышей и из добываемого в селе Дивееве известкового белого камня выведено 364 сажени ограды. Несмотря на сборы, делаемые в Петербурге, дела обители так расстроились при управлении Е. В. Ладыженской, что образовались значительные долги.

Как известно, о. Серафим запретил сестрам хлопотать об учреждении монастыря, требуя, чтобы они жили, по примеру основательницы матери Александры, тихо, молча, в трудах, а со временем без их ходатайства будет обитель возведена в монастырь, но о. Иоасаф не исполнил и этого завета великого старца. Сперва он потребовал, чтобы Е. В. Ладыженская возбудила ходатайство об учреждении монастыря, что она и исполнила, но по прибытии ее в Нижний, к Владыке, преосвященный Иеремия сказал ей, что он «трижды молился, но рано, погоди».