Ксения Васильевна Путкова рассказывает следующее об этой пустынке (тетрадь № 6, рассказ № 32): «И вот еще как задолго предсказал мне наш родименький батюшка, что пустынка-то его наша будет, к нам отойдет! Пришла я к нему в Саров и в самое то время, как усердием верующих ему строилась эта вот пустынка его. Посадил он меня возле и сам сел, и много-много говорил мне назидательно о кротости, смирении и любви, как должны мы любить его, и кто так будет поступать, тот всегда с ним будет; потом и говорит: "Я тебя к себе возьму! Вот смотри-ка, радость моя, ведь эта вот пустынка нам с тобою строится; ведь она у вас будет, пустынка-то, и будем мы жить, как Авраам и Мария!" А я, по молодости лет не понимая ничего, смеючись, просто говорю батюшке: "А я возьму да и уйду от вас, как Мария-то от Авраамия". "Нет, — отвечает, — радость моя, нет тебе дороги уйти-то: Авраам да Мария жили во притворе, а я тебя внутрь себя возьму! Ты и не уйдешь, матушка!" Уж много лет после, когда привезли нам пустынку, уразумела я слова баюшки; ведь всегда я была с ним духом и не могла уже уйти из обители».

Со времени построения новой кельи, в 1827 году, деятельность и труды о. Серафима постоянно разделены были между двумя местностями: обитель и ближняя пустынь были попеременно его поприщем.

В монастыре он оставался по воскресным и праздничным дням, причащаясь за ранней литургией в больничной церкви Св. Тайн. В будни же он почти ежедневно ходил в лес в ближнюю пустынь. В монастыре он проводил ночи. На день же, с четырех, даже с двух часов ночи, удалялся в ближнюю пустынь, провождая в ней время до семи или восьми часов пополудни. Число посетителей его весьма увеличилось. Одни дожидались его в монастыре, жаждая увидеть его, принять благословение и услышать слово назидания; другие приходили к нему в пустынную келью. Старцу, ослабевшему в силах, было тяжело простирать деятельность свою на огромную массу людей. Чтобы сократить число посетителей и не развлекаться от собеседований, о. Серафим в начале поселения в ближайшей пустыни причащался Св. Тайн, как и во время затвора, в своей келье. Некоторых стало соблазнять это обстоятельство. Как, в самом деле, старец ходит в пустынь за две слишком версты от монастыря, а Св. Тайн причащается в келье? Но соблазняться было нечем... Старец продолжал причащаться в келье потому, собственно, чтобы избегнуть многочисленных посетителей, которых еще не в силах был принимать к себе. Однако же, для предотвращения соблазна немощных в совести, от епископа Тамбовского последовало предложение, чтобы старец Серафим сам приходил в церковь для причащения Св. Тайн. Услышавши о таком распоряжении, он сказал, что не оставит причащаться Св. Тайн, хотя бы пришлось для этого ходить на коленях, и распоряжение архиерея принял со смирением. Но, кажется, это было распоряжением свыше земной власти с целью короче сблизить старца с нуждами верующих. Ибо когда о. Серафим стал ходить в больничную церковь к ранней литургии, то число усердствующих к нему возросло до огромной цифры. Старец почти не имел покоя ни в пустыни, ни на дороге, ни в монастыре. Строитель Нифонт, любивший старца Серафима, о множестве посетителей говаривал, бывало, так: «Когда о. Серафим жил в пустыни (первой и дальней), то закрыл все входы к себе деревьями, чтобы народ не ходил; а теперь стал принимать к себе всех, так что мне до полуночи нет возможности закрыть ворот монастырских».

Умилительно было видеть, как старец, после причастия Св. Тайн, возвращался из церкви в свою келью. Он шел в мантии, эпитрахили и поручах, как обыкновенно приступал к таинству. Шествие его было медленно от множества толпившегося народа, из среды которого всякий силился хотя слегка взглянуть на старца. Но он в это время ни с кем не говорил, никого не благословлял и как бы ни души не видал вокруг себя: взор его был потуплен долу, а ум погружен внутрь себя. В эти минуты он входил своею душою в размышление о великих благодеяниях Божиих, явленных людям таинством св. Причащения. И благоговея к чудному старцу, никто не смел даже прикоснуться к нему. Пришедши в свою келью, он уже всех усердствующих принимал к себе, благословлял, а желающим предлагал и душеспасительное слово.

Не менее умилительно было видеть этого смиренного, седовласого, сгорбленного старца, подпиравшегося мотыгой или топором, в пустыни за рубкой дров, возделыванием гряд, в убогой камилавке, в белом балахоне, с известной уже нам сумой за плечами.

Но всего более усладительна была его беседа. Ум у о. Серафима был светлый, память твердая, взгляд истинно христианский, сердце для всех доступное, воля непреклонная, дар слова живой и обильный. Речь его была столь действенна, что слушатель получал от нее душевную пользу. Беседы его были исполнены духом смирения, согревали сердце, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного разумения, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердце других, разливали в них мир и тишину. Как собственные действия свои, так и свои слова старец Серафим основывал на слове Божием, подтверждая их наиболее местами Нового Завета, на писаниях св. отцов и на примерах святых, Богу благоугодивших. Все сие потому еще имело особенную силу, что прямо прилагалось к потребностям слушателей. По чистоте духа своего он имел дар прозорливости; иным, прежде раскрытия обстоятельств, давал наставления, относившиеся прямо ко внутренним их чувствам и мыслям сердечным.

Впрочем, старец, украшенный высокой духовной опытностью, наблюдал известные правила в раскрытии пред другими своих благодатных дарований. Правила сии изложены им в наставлении: о хранении познанных истин.

«Не должно, — говорил он, — без нужды другому открывать сердца своего; из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил свою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она может быть сохранена другим?

С человеком душевным надобно говорить о человеческих вещах; с человеком же, имеющим разум духовный, надобно говорить о небесных.

Исполненные духовной мудростью люди рассуждают о духе какого-либо человека по Священному Писанию, смотря, сообразны ли слова его с волею Божиею, и по тому делают о нем заключение.

Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию.

Надобно в сем случае следовать учению св. Дионисия Ареопагита (О небесной иерархии, гл. 2): соделавшися сам божествен, божественных вещей познанием, и в тайне ума сокрыв святая от неосвященного народа, яко единообразная храни, не бо праведно есть, яко же Писание глаголет, повергнути в свиния умных маргаритов — чистое, световидное и драгоценное благоукрашение. Надобно содержать в памяти слово Господне: не пометайте бисер ваших пред свиньями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнут вы (Мф. 7,6).

А потому всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по опытному изречению св. Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел (Сл. 89).

Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно, по глаголу: Аз прославляющия Мя прославлю (1 Цар. 2, 30). потому что путь уже открылся».