В то время как мальчик был занят исполнением моих распоряжений, праведник обратился ко мне:"Господин и брат мой, почему, в самом деле, ты так тревожился обо мне, полагая, что из‑за стужи я испустил дух, как все мои братья и сотоварищи в бедности? Разве ты не знаешь, что Господь хранит сокрушенных сердцем и спасает смиренных духом? Разве ты не знаешь, что сказавший мне, ничтожнейшему:"Если послужишь Мне всей душой, изведаешь Мои дары и великое утешение, назначенное тебе от Меня", — пребывает со мною? Поэтому, друг мой, отныне вовсе не думай ничего такого обо мне, ибо велика радость для тех, кто верует в Бога всей душой, и в нынешнем веке, и в грядущем". Когда он говорил о столь важном, уразумел я мыслию своею, что в той великой нужде случилось с ним какое‑то чудо. Тогда я обратился к нему с умоляющими словами и стал говорить:"Господин мой, где ты был во дни такого несчастья? Ради святого Бога, не таись от меня". Блаженный же молвил мне:"Друг мой во Христе, где же и быть безумцу и дураку, как не в безумии и дурачестве своем, как и всегда?"

10. О ЕГО СТОЙКОСТИ И ВЫДЕРЖКЕ.

"И все же, брат мой во Христе, любовь твоя и великая преданность побуждают меня довериться тебе; но заклинаю тебя Богом, сотворившим это небо и землю, не разглашать никому на свете то, что я намереваюсь поведать, до тех пор пока я пребываю в этой жизни, ибо я говорю с тобой об этом, побуждаемый безграничной любовью к тебе". Когда же я уверил его, что буду хранить тайну, он, отворив свои драгоценные уста, заговорил:"Тебе известны, о дражайший, жесточайшая беспощадность мороза, стужи и сильнейшего ветра, выдержать которые я не имел сил и погибал, ибо был нагим, неодетым и необутым. И тогда я отправился к таким же, как я, беднякам, чтобы хоть ненадолго укрыться, и они не приняли меня, но прогнали палками, как собаку, крича с отвращением:"Убирайся прочь отсюда, пес!"Я же, не находя ни отдохновения, ни спасения, разуверившись в жизни, пришел в отчаяние и сказал так:"Благословен Господь, и если я все же умру, мне это зачтется за свидетельство; ибо не будет Господь несправедлив, но, сотворивши стужу, даст мне и выносливость".

И вот, забившись в один из углов портика, я отыскал пса и лег поближе к нему, надеясь получить от него хоть какое‑то тепло. А он, увидев, что я приближаюсь к нему, вскочил и отбежал. И тогда я сказал себе:"Видишь, несчастный: настолько ты грешен, что псы — и те презирают тебя, бегут от тебя и даже как пса, им подобного, не принимают. Люди отворачиваются от тебя как от злого демона, собаки гнушаются тобой, собратья–бедняки — прогоняют; итак, что же тебе остается? Умри, пропащий, умри, потому что здесь не будет тебе спасения!"Когда я в страдании говорил это, сердечное сокрушение овладело мною, и, скованный стужею, в величайшем трепете, я заплакал, к одному лишь Богу обратив свои мысленные очи, дабы разглядеть, что сбудется со мною. И когда все члены мои похолодели, думал я, что уже испускаю дух.

И тут я внезапно почувствовал какое‑то тепло, и, открыв глаза, увидел юношу, весьма красивого видом, и лицо его сияло, как солнце. А в руке своей держал он золотую ветвь, увитую лилиями и розами, влажными от росы, совершенно не такими, какие бывают в этом мире, но многоцветными и разнообразными по природе и по виду. И вот, держа это прекрасное растение, он взглянул на меня и промолвил:"Где ты был, Андрей?"Я же отвечал ему:"Во мраке и в тени смерти". И одновременно с моими словами он коснулся моего лица этой цветоносной ветвью и говорит:"Да примет плоть твоя силу и жизнь неукротимую". И тотчас благоухание этих цветов проникло в мое сердце и вложило в меня жизнь, будто некий образ.

После этого слышу я голос, говорящий:"Отведите его для отдыха, пока не минет две недели, и затем он опять вернется: ведь Я хочу, чтобы он еще поборолся". И при этих словах я был погружен в глубокий и сладостнейший сон и не ведал, что происходит со мною, ибо подобно человеку, сладко спавшему целую ночь и поутру пробудившемуся, пребывал я в течение двух недель там, где Божий помысел повелел. А лицезрел я себя в прекрасном и предивном саду, и удивился я в душе своей и рассуждал, что же это было:"Жизнь моя протекала в Константинополе, а что я делаю здесь, не знаю". Не понимая, как в самом деле такое случилось со мной, и находясь в замешательстве, я вновь обратился к самому себе:"Вот, я стал по–настоящему безумен: мне было дано благословение от Бога, и я должен был славить и благодарить Его, я же сижу теперь и созерцаю это невиданное диво". Я чувствовал себя как будто лишенным плоти, ибо не сознавал, что на мне плоть. А хитон на мне был сверкающий, белоснежный и каменьями усыпанный, и радовался я сильно его красоте. И взглянул я на свой головной убор; был на мне венец, блистающий позолотою, сплетенный из всевозможных цветов. На ногах моих были сандалии, и пояс на мне был красного цвета, удивительно яркий. А воздух этого сада сиял неизъяснимым светом, переливаясь оттенками цветков розы. Благоухания, причудливо сменяющие друг друга, достигали ноздрей, веселя мои чувства. Словно царь, гулял я в Божьем саду и наслаждался, понимая, что блаженство мое — сверхчеловеческое.

Растения же Бог сотворил там многочисленные, не такие, как в этом мире, нет, но вечнозеленые и разнообразные, медоточивые, с высокой и нежной кроной, склоняющиеся друг к другу в волнообразном движении, несущие усладу, как от созерцания прозрачного неба, созданные для блаженных, обращающие душу к огню наслаждения, радости и веселья. И странно то, что все растения были разного вида и поразному прекрасны, и одним растениям были дарованы вечные и неувядающие цветы, а другим — только листья, для одних было установлено, чтобы они красовались плодами, у других же были и цветы, и листья, и сладость, и облик дивный, и плоды бесценные, восхитительные и бесподобные. А самое великое чудо заключалось в том, что птицы на деревьях, воробьи, цикады и другие прекрасные создания, златокрылые и белоснежные, пели и щебетали, сидя в листве, так что звучание их красивых и сладостных голосов было слышно вплоть до вершины небес. Птиц же этих я пытался разглядеть, и ум мой был в восхищении и восторге, ибо красота этих птиц была такой же дивной и величественной, как у роз, или у лилий, или у другого какого‑нибудь вида цветов, который я мог бы назвать. И вот, пораженный в мыслях и уме красотою первой птицы, я вдруг увлекся другой, имеющей оперение и окраску иного вида и достоинства. А потом я увидел другую изысканную птицу. И была для меня великой радостью их песнь, несмолкающая и восхитительная. И кто же опишет странную и приводящую в трепет красоту того, что я видел там? Все эти прекрасные деревья были выстроены в ряд, словно один боевой строй за другим. О, сколь блаженна рука, взрастившая их!

And so, moving again and again into the depths of the wondrous garden, for I thought that I would no longer see the darkness of this world (for what is here is darkness in comparison with what is there), I came to a spacious place and saw a great river flowing in the middle of the garden, serenely watering all these plants, washing their roots. In it, too, these beautiful birds found freshness, fluttering up and down and chirping incessantly. And around the river there is a vineyard, adorned with golden foliage, the branches of which are like a lamp or the first stone, according to the words of the one who said: "I am the cornerstone with sharp edges." It was spread over the whole garden, weighed down with massive and magnificent clusters, so that the trees growing there were crowned and decorated with the interlacing of its branches. Seeing this, I rejoiced in my heart, moving my soul from fear to wonder and from surprise to delight. And for a long time I stood, silent, inhaling a stream of incense from this wind, so that I imagined that angels were burning incense before the Son of God in heaven.

When this wind had subsided, I heard from the west the sound of another wind, which inspired me with incomprehensible pleasure, the breath of which brought steam like snow. And the splendor of the trees growing there was filled with a wondrous fragrance, surpassing all earthly fragrances, so that I forgot about those delightful wonders that I had already passed through and enjoyed. And to these birds, with their chirping and singing of inflamed and exultant songs, I was amazed in my mind: whether they were birds or angels, God knows.

And again another supernatural wind appears from the north, fiery in appearance, with a radiance like the glow at sunset. And when it blew, those dazzling trees stirred gently. It blew, stirring the fragrance hidden in the trees, so that I, having become silent for a long time, tasted the bliss and charm of this sweetest incense that emanated from the wind. I was, however, in fear because of the improbability of what was happening, wondering how such a beautiful thing could happen to me.

At last the third wind arrived. And when suddenly there was the deepest silence, I moved forward a little, passing that river. And as soon as I stepped into that wide place, looking at the unspeakable riches of the Almighty God, gathered there in abundance (for I do not know how to describe the incomprehensible riches of the Lord with human lips); so, as I have already said, I approached the wide place of this garden and gazed into the Holy of Holies, suddenly a very fragrant wind blew again, as if from the north side, sweet as roses and lilies, and purple in color as violet. And these plants swayed, exuding an aroma surpassing myrrh and musk, which penetrated into my heart. And it seemed to me that my eyes were either bodily or spiritual, the Lord knows. And it seemed to me that I was there without my flesh, for there was no weight, no desire, or any other thing in my body that is proper to my flesh: and I was struck by the thought that I was there without my body, and only God, to whom hearts know, knows. And as soon as an extraordinary number of these plants were agitated by the breath of the fourth wind, emitting sounds and a pleasant melody, again a striking fragrance and sweetness penetrated through my nostrils into my senses. So I stood, silent, and an inexpressible radiance permeated my mind. Nevertheless, contemplating this, my heart rejoiced exceedingly, and my spirit rejoiced. When the fourth wind had died down, I saw a great wonder: for in so long a time the night had never appeared to me, but joy and life were with me.

After this, delight fell upon me, and, unable to speak, I thought that I was standing above the firmament; and a cloaked young man, whose face shone like the sun, passed before me. I thought it was the one who patted me in the face when I was dying of cold, who ordered his assistants to lift me up. And so, when he passed before me, I saw the following: here is a cross, large and beautiful in appearance, and four curtains around it, like a luminous cloud, and two of them are flashing like lightning, and two are white as snow. And around him lined up singers, beautiful, stately and white as light, emitting fiery rays from their eyes. They sang the song to the glory of Him crucified on the cross. And then the cloaked young man who was guiding me kissed the cross as he passed by, and made a sign to me to do so. And I, of course, obeying him, fell on my face and kissed him. And just as I was kissing that precious fire, I was filled with spiritual honey and fragrance that I had never inhaled, not even in that garden. And when I lifted up my eyes, I suddenly saw the depths of the sea below us, and a tremor came over me, and I was afraid. Then I cried out to him who led me, and said, "O my lord and guide, look, for I walk as if on a cloud, and in fear I tread with light steps, for I am afraid to fall from here if it no longer holds me, and I will slip into the waters below us." And he said: "Do not be afraid: we must rise still higher."

With these words, he gives me his hand, and we find ourselves above the second firmament. She looked as white as snow. And there I see two crosses similar to the lower one, and with them a frightening retinue, which was also at the lower cross. And the air of those places was fiery — a rest for the handsome young men who were there. Of course, in divine love and zeal, we also kissed these crosses, as well as the first. Their fragrance was inexplicable, as if divine, stronger than the joy and delight of that which is below. And suddenly I looked: behold the fire that burns up everything that is there! And, seized with trembling, I again began to call for help from him who accompanied me; and he, giving me his hand, said: "We must go still higher."

With these words we rose from there and found ourselves above the third heaven. It was not like the sky in this world, but instead of a strong firmament, it spread out a leather covering, like a golden leaf. Again we found three crosses in the antechamber, flashing like lightning, the greatest and most terrifying, even more than the two and that one. And he who accompanied me plucked up courage, and entered into the midst of the fire, and prostrated himself before them; I, having absolutely no strength for this, moved away and knelt before them. Then, having walked enough, we reached the second canopy, and I saw as if lightning had spread out in the air. We were lifted up and passed on, and within that canopy there was a great host of heaven, praising and praising God. Then we passed through what was there; And here again we have before us another canopy of thin linen and indescribable purple. At last we arrived at the most famous place, and there was a veil that caused the greatest awe, like dazzlingly bright and very pure amber. And it was as if a fiery hand took her aside and made us pass. And within her were an innumerable multitude of wise and holy angels of fire, with eyes shining brighter than the sun. They were drawn up in a certain order and rank on that terrible height, in accordance with their immaterial size, holding in their hands dreadful rods: here are legions, and there are legions, which are innumerable. And behold, the one who led me said: "Look, when this veil is lifted, you will see the Son of Man sitting at the right hand of the Father; then, prostrating yourself, worship Him, direct all your mental eyes to Him, and listen to what is said to you." And as soon as the guide advised me this, I looked at the beauty of the canopy and saw: behold, a huge dove, flying down from above, sat on the curtain. And his head was like gold, his chest was made of purple, his wings were shining like flames, his feet were scarlet, and from his eyes it was as if rays of light were emanating. But while I was looking at his beautiful appearance, he suddenly took off and rushed upward. And after this canopy had been raised, I fixed my gaze on that frightening height, which would have frightened every mind and thought, and beheld the awe-inspiring throne hanging in the air without any support. The flame from it was not like our fire, but it looked whiter than snow. And on that throne sat my Lord Jesus Christ, shining with purple and fine linen; but dimmed his brilliance out of condescension to my simplicity. Of course, I looked at the greatness and beauty of the God-Man as one looks at the sun when, rising in the east, it appears in the sparkle of its rays. But after that I could no longer see him clearly. Three times I knelt before Him and tried again to rise and behold His beauty, but, as I said, overwhelmed with a tremor of joy and an inexpressible trembling, I could no longer contemplate Him and gaze at the fiery radiance of His infinite power and divinity. And there appeared a voice from this light, having such a sound that the wondrous air was torn from it. And the voice was honeyed, tender and sweet-sounding. And behold, He spoke three words to me, and I listened, and learned, and rejoiced in my soul as never before. Then, after a while, He spoke three other words, and the heart of me was filled with divine joy when I received them. After this, for the third time, He spoke to me three other words, which were trembling, so that those venerable hosts of angels suddenly cried out with a terrible cry: and when I pondered this, I perceived that because I was there, they had shouted a song of wisdom and unheard-of.