Поучительны были его наставления боримым плотскою похотью. В назидание им Наум разсказывал, какою ценою безстрастие досталось ему самому: «раз привели ко мне женщину, желавшую поговорить со мною; не долго была моя беседа с посетительницею, но страстный помысл напал на меня и не давал мне покоя ни днем, ни ночью, и при том не день или два, а целых три месяца мучился я в борьбе с лютою страстью. Чего не делал я? Не помогали и купания снеговые. Однажды, после вечернего правила, вышел я за ограду полежать в снегу. На беду заперли за мною ворота; что делать? Я побежал кругом ограды к другим, третьим монастырским воротам; везде заперто. Побежал в кожевню, но там никто не живет. Я был в одном подряснике и холод знобил меня до костей; едва дождался утра и чуть жив добрался до кельи; но страсть не утихала. Когда настал Филиппов пост, я пошел к духовнику, со слезами исповедал ему свое горе и принял епитимью; тогда только, благодатью Божиею, обрел я желаемый покой».

Очистив дух свой молитвою и постом, Наум удостоился видений и обладал даром прозорливости. Однажды пред утренею он шел с фонарем к часовне Преподобного Германа для возжения лампады и сподобился видеть самого Угодника идущим в мантии и клобуке от соборного храма в свою часовню; вслед за ним вошел Наум, но уже никого не видел. Поняв кого видел своими глазами, он всех увещевал ежедневно приходить к гробам св. Чудотворцев и целовать их раки. Из многих опытов прозрения Наума представим вниманию читателей некоторые.

В 1847 году весна была необычно холодна, в июне от полярных ветров море кругом Соловецких островов все еще было покрыто сплошным наносным льдом, и богомольцы, в другое время прибывающие в монастырь в начале мая, еще не появились. Однажды – это было 9 июня – архимандрит Димитрий, во время молебна Преподобным, стоя подле рак Угодников, в печали о боголюбцах плакал. Наум, по обязанности своей, читал канон Угодникам. Заметив слезы настоятеля, он спросил его тихо: «о чем, брат, плачешь?» «Как же не плакать», отвечал архимандрит, «видно за мои грехи Бог не дает тепла, и богомольцы страдают в море, истомятся, быть может, и воротятся домой, не побывав у Преподобных». «Полно, брат, малодушествовать», возразил Наум, и, указав в каноне Преподобным слова в 3–й песни: утешите напасти и бед смущение, продолжал: «видишь, им дана благодать помогать и спасать страждущих в бедах; они и пекутся о своих поклонниках, которые с верою и любовию стремятся к их святым мощам; и вот увидишь, что завтра же будут здесь все богомольцы». Потом прибавил: «каково‑то в Анзерах? как будто тесно; гостиница не велика и келий мало; пожалуй, и хлеба не хватит; напрасно зимою не послали муки побольше.» С изумлением слушал архимандрит слова старца, которые однако же в точности исполнились.

Тогда нашелся один смельчак, который с багром в руках, перескакивая с одной льдины на другую, перебрался на Соловецкий остров и принес в монастырь весть о печальном состоянии богомольцев. Эта весть получена вечером в тот день, в который происходила беседа Наума с настоятелем. Немедленно подана была из монастыря помощь, и на другой день богомольцы прибыли в монастырь.

По существующему обыкновению, жертвуемый береговыми жителями молодой рогатый скот отпускается в остров на вольное кормление, в продолжение всего лета. Однажды летом Наум приходит к наместнику и с настойчивостью просит, чтобы немедленно озаботился осмотром быков, пасущихся на острове. «Заботимся мы», говорил он, «о своем телесном спокойствии; надо позаботиться и о скоте; пустили молодых быков без всякого присмотра; легко случиться может, забредут куда либо и погибнут». Просьба старца осталась, однако, неисполненною. Спустя неделю, наместник, встретившись с Наумом, спросил: «что же, нужно пересчитать быков?» Покачав головою, старец отвечал: «теперь поздно». Что же оказалось? В одну из береговых изб, в 15 верстах от монастыря, в которой монастырские работники имеют пристанище во время уборки сена, зашли семь лучших молодых быков, и, поворачиваясь внутри, затворили за собой дверь и здесь от голода и жажды погибли.

В 1848 году монастырское начальство распорядилось поместить годовой запас купленной ржи, вместо амбаров, стоящих за монастырем, в одну из каменных башен, находящуюся в смежности с мельницей. Науму такое распоряжение весьма не нравилось. Когда же оно приведено было в исполнение, то он предлагал деревянный потолок башни заменить кирпичным сводом. «Бог весть», говорил он, «иногда сквозь доски польется ручьем вода на рожь, и она негодна будет на муку, а разве для солода». Думали, что старец заботится о предохранении ржи от дождя; но крыша и потолок башни находились в исправном состоянии, и потому, с этой стороны не виделось никакой опасности для хлебного склада. Но в том же году, в одну зимнюю ночь, вне монастыря, подле той самой башни загорелся лесопильный завод, а потом и шатер над башней и потолок над рожью; и вот, при тушении пожара, потекла вода ручьями на рожь, так что несколько сот четвертей ее нужно было обратить в солод.

Одна благочестивая архангельская купчиха, вдова пожилых лет, имевшая взрослых сына и дочь, пришла к Науму для благословения и назидания. Купчиха поклонилась ему до земли. «Богу должно кланяться, а не корельцу», сказал ей старец, и, отложив из висевшего над дверьми кельи снопа три ячменные колоса с зерном, подал ей, говоря: «вот тебе благословение; теперь их побереги, а после, когда будет нужно, сей, и от плода их корми своих дочерей». Неприятно было слышать такое наставление благочестивой вдове, не имевшей намерения вступать в супружество; однако же старческое слово оправдалось. Чрез 20 лет эта вдова поступила в монашество и впоследствии состояла игуменьей в Шенкурском монастыре, где от возделывания земли пропитывала духовных дщерей.

Наум не дожил до бывшего бомбардирования монастыря Англичанами, за два года пред тем переселившись в жизнь иную; но он предвидел опасности и беды, угрожавшие обители, и предсказывал их в неясных намеках.

Еще в 30–х годах, когда строились за монастырем деревянные гостиницы на возвышенных холмах, Наум замечал, что лучше бы было строить их под горою; тогда не задела бы их буря, не коснулась бы молния. Одна из этих гостиниц более всех зданий пострадала во время бомбардирования, быв прострелена ядрами, как решето. В 1848 году, когда Россия, вспомоществуя Австрии, вступила в брань с Венгрией, Наум не переставал твердить о войне с Англичанами. Вероятно, и самые дальновидные политики в то время не гадали еще о восточной войне.

За год до смерти особенно усилились его попечения о сохранении монастыря от какой то великой опасности. Он начал нередко выходить на крепостную стену, даже в ночное время, и встречающимся говаривал: «как бы хорошо было, если б заложить все эти окна (амбразуры) толстыми кирпичами, а по стене, вместо деревянной крыши, сделать каменную сводом, и покрыть дерном. Бог весть, что случиться может?»» говорил он в пояснение своих опасений; вдруг взволнуются стихии, загремят громы, посыплется град, налетят молнии – далеко ли тут от беды?» О сбережении хлеба он говорил: «хорошо бы хлеб схоронить в лес; выкопать там большую яму, ссыпать в нее хлеб и закрыть досками и дерном». После бомбардирования, в ожидании нового от неприятеля нападения, действительно, согласно с советом старца, хлеб свезен был в лес, и одна половина его положена в амбар, а другая в яме.

О сохранении рогатого скота, содержимого за монастырским проливом на Муксальмском острове, в 9 верстах от монастыря, он говорил: «лучше бы вам коров перевести на здешний остров, сделав для того из бревен большой плот, а для помещения их устроить широкую из досок загородку». «Для чего же», возражали ему слышавшие, – «там коровам гораздо привольнее и покойнее». «Ну, да после и опять туда же перевезли бы их», отвечал старец. Действительно, по предречении Наума, во время опасности скот былъ перевезен с Муксальмы на большом плоту на Соловецкий остров и помещен в загородке.

«Завистливо смотрят эти Англичане на наших быков», говорил он одному иноку. Эти слова относили к тому, что Англичане, по торговым делам плавающие мимо Соловецких островов, могут видеть пасущийся по берегам скот. Но недавние события показали, что слова старца имели смысл предречения. Во время войны, Англичане, действительно, желали пользоваться монастырскими быками, и отправили в монастырь парламентера с требованием скота; получив же отказ, послали настоятелю пулю, думая подействовать на него угрозою.

Месяца за три пред смертью, идучи от вечерни, Наум остановился на паперти Преображенского собора, и, обратившись лицом на запад, долго смотрел вверх, как бы пораженный каким то ужасным созерцанием, и со слезами сказал: «очень жарко здесь будет».

Свои предречения о будущих опасностях Наум, обыкновенно, заключал благоговейною преданностью воле Божьей и несомненною надеждою на Его милосердие: «Бог милостив, и Угодники Божии сохранят свою обитель от беды и погибели».