Lives of the New Martyrs and Confessors of Russia of the Twentieth Century

Батюшка в тюрьме заболел, заразившись тифом, и находился месяц в больнице. Рядом с ним лежал какой‑то человек, уже бредил, ужасно ругал советскую власть. Батюшка и говорит ему:«Голубчик, поисповедуйся у меня, ведь ты плох, вдруг умрешь? Что же ты так останешься?» — «А–а–а… на что ты мне нужен? Не хочу я». — «Ну, скажи хоть имя свое, и я за тебя помолюсь». — «Нужен ты мне! Они, такие–сякие, отняли у меня все!» — «Кто они? Кто тебе все это дал, они что ли? Господь тебе дал, Он и взял. Кого же ты ругаешь?.. Смирись, смирись, прошу тебя, поисповедуйся мне». — А сам начал молиться:«Господи, сохрани его жизнь! Что же он идет к Тебе с таким озлоблением, с таким злом…«Потом больной постепенно успокоился и наконец промолвил:«Ну, слушай, батюшка». И начал свою исповедь.«Я его выслушал, — рассказывал дальше отец Георгий, — разрешил, и он уснул, а утром встал здоровым. С той поры это самый близкий мой духовный сын. Он вышел из тюрьмы, живет, работает, и все как следует. Вообще‑то все они хорошие люди, но они загрубели и отошли от Бога».

В 1922 году по ходатайству архиепископа Феодора (Поздеевского) иеромонах Георгий был освобожден и тогда же стал насельником Московского Данилова монастыря. В детстве он не раз бывал в Данилове; рассказывал, как однажды горько плакал здесь без всякой видимой причины; вспоминал и о том, как прыгал по ступенькам одного из даниловских храмов, не ведая, что когда‑то будет старцем и братским духовником древней обители.

Архиепископ Феодор с любовью принял отца Георгия в монастырь, хотя батюшка не принадлежал к числу ученой братии, которая собиралась вокруг настоятеля. Поселив батюшку вначале в братском корпусе, что напротив Троицкого собора, владыка Феодор вскоре предоставил ему келию в нижнем этаже древнего храма в честь Святых Отцов Семи Вселенских Соборов, справа от входа в Покровскую церковь. Напротив келии находился небольшой домовый храм святых праведных Захарии и Елизаветы. В этой крошечной церкви отец Георгий, возведенный в сан архимандрита, в будние дни принимал приходящих на исповедь и на совет. В благодатной тишине храма умягчались сердца людей, и всякая душа располагалась довериться мудрому старцу. В праздники архимандрит Георгий исповедовал в Троицком соборе в левом приделе, за ракой с мощами святого благоверного князя Даниила, к тому времени уже перенесенной из храма Святых Отцов.

Имея очищенное от страстей сердце и духовный разум, отец Георгий ясно и трезво воспринимал современную жизнь, проникал в душу каждого человека, и это давало ему возможность безошибочно руководить своей многочисленной паствой. Праведность жизни, глубокое смирение и необыкновенный дар любви притягивали к себе тех, кто искал духовной опоры. К старцу приходили отягощенные грехом, страстями, душевной смятенностью — и уходили облегченные, просветленные, нашедшие выход из жизненного тупика и — главное — обретшие веру в милосердие Божие.

На исповедь к архимандриту Георгию обычно выстраивалась большая очередь. Старец благословлял людей учиться, приобретать специальности по своим способностям и возможностям, развивать данные Богом таланты и не обращать внимание на неустройство быта, столь обычное в то время. Некоторые питомцы старца, тогда еще студенты, впоследствии стали видными учеными.

Келию архимандрита Георгия посещали и архиереи, жившие в то время в Данилове; одного из них, священномученика Фаддея (Успенского), он называл «всеблаженным архиереем». Многие духовные дети старца испытали гонения за верность Христу, стали мучениками и исповедниками.

Ко всем отец Георгий относился по–доброму, и мягкая улыбка, шутливое, веселое слово, которым была пересыпана его речь, ласковые обращения — «золотце», «золотой мой», «деточка» — обнаруживали в нем избыток любви.

Архимандрит Георгий имел ясное церковное сознание и умел дать людям правильную ориентацию в современной церковной жизни. Он осуждал все виды расколов и самовольных течений. В вопросе о поминовении властей за церковной службой советовал поддерживать митрополита Сергия (Страгородского), оказавшегося у кормила церковного в столь трудное время. Отец Георгий говорил, что разногласий здесь быть не может. Вопрос об отношении Церкви к гражданской власти определен еще в первые века христианства и пересмотру не подлежит. Для подтверждения этого взгляда он обращался к преданию Церкви, к древним христианским свидетельствам. Старец был уверен, что сила христианской любви более действенна, чем ненависть гонителей, и что любовь всегда побеждает, если она соединена с молитвой и терпением.

Церковные начала жизни отец Георгий почитал святыми и требовал от своих духовных детей постоянства в вере. Ежедневную домашнюю молитву, посещение церковных богослужений, знание служб считал обязательными. Чтением Слова Божия, и в первую очередь Святого Евангелия, рекомендовал заниматься постоянно; говорил, что чтение святых отцов «согревает душу». «Беготню» по разным церквям ради праздного любопытства осуждал, так как Церковь Божия едина и молиться можно в любом православном храме, смотря по обстоятельствам жизни. Время тогда было сложное, и соблазны часто подстерегали еще не укрепившиеся души. Были случаи, когда люди по малодушию отрекались от веры, но потом раскаивались. Таких отец Георгий не отторгал, но накладывал на них строгую епитимью. Вместе с тем он никогда не поощрял и кичливой похвальбы своей верой. Призывал своих пасомых свидетельствовать о верности Богу делами, говорил, что можно и нужно быть подвижником в повседневной жизни.

Доброта и мягкость старца Георгия не мешали ему быть требовательным к исполнению духовными детьми его благословений. Непослушание, как правило, приводило к неприятным, а иногда и тяжелейшим последствиям. Одному своему духовному сыну, тогда еще некрепкому в церковной жизни, он настоятельно советовал причаститься. Тот медлил, затягивал и исповедь, и причастие. Внезапно он заболел: лицо покрылось гнойной коркой. После причастия все прошло. Другого сына старец не благословил на монашество. Тот отверг послушание, ушел от своего духовного отца, уехал в монастырь и затем трагически погиб.

Все дела, все наставления и советы отец Георгий предварял молитвой. Старец многое провидел. Предсказывал, что настанет время, когда его духовным детям негде будет приклонить голову, — и вот тогда их приютом станет домик на Красюковке в Сергиевом Посаде. Этот дом был батюшке подарен, в нем он иногда отдыхал по нескольку дней. После смерти отца Георгия в этом доме находили кров и кусок хлеба его гонимые духовные дети и их братья и сестры по вере.

С начала 1930–х годов до открытия Троице–Сергиевой Лавры в 1946 году в мезонине дома на Красюковке, а потом в саду под вишнями хранились драгоценные святыни — антиминсы Лавры, которые преподобномученик Кронид (Любимов), опасаясь ареста, передал на хранение Т. Т. Пелиху, будущему протоиерею Тихону.

Нередко благословения архимандрита Георгия были неожиданны для спрашивающего, но, тем не менее, они исполнялись. Милосердный батюшка был очень сострадателен к людям и помогал им в трудную минуту не только советом; нередко он проявлял находчивость, чтобы разрешить ту или иную житейскую ситуацию. Так, он помог мужу своей духовной дочери, у которого при ревизии обнаружилась крупная растрата по его вине. Собрав у духовных детей деньги для погашения части долга, отец Георгий спас жизнь этого отчаявшегося человека, решившегося было на самоубийство.

В то беспокойное время многие люди оказывались не у дел, без крова над головой и куска хлеба. Преподобный старец помогал таким не потеряться в жизни. Будучи в ссылке, он познакомился с 14–летним мальчиком Андреем Утешевым. Вернувшись в Москву и не имея жилья, юноша жил и воспитывался у духовных детей старца. Его родителей, живших в деревне недалеко от Козловска, в годы коллективизации отец Георгий, сам будучи в ссылке, спас от раскулачивания и отправки в Сибирь, благословив устроиться в домике в Загорске. Так святой праведник заботился о людях, порой ему незнакомых, даже находясь в изгнании.