Второе. Что касается другой проповеди, которую я говорил в городе Яранске 8 марта перед крестным ходом, то и она не должна служить мне обвинением. Проповедь была вероучительная. А вероучительные проповеди постановлением ВЦИК 13.04.1921 года не запрещаются, а, наоборот, по циркуляру НКЮ 3.01.1919 года было бы незаконно преследовать за них, так как циркуляром НКЮ 19.06.1923 года бороться с религиозной пропагандой надо не репрессиями, а другими указанными мерами. Перед крестным ходом 8 марта я говорил проповедь об историческом происхождении крестных ходов, об их значении, а закончил приблизительно так:«Говорят, христианство отжило, умерло, а я вижу вас в таком количестве собравшихся — и мужчин и женщин, и старых и молодых, и образованных и простецов — и радуюсь пастырским сердцем. Возьмем же священные хоругви, эти наши знамена, изнесем их на стогны града. Крестный ход есть смотр религиозным силам. Пусть неверующие видят силу, мощь христианства, которое не умерло, но живет». Может ли тут быть речь о каком‑то антисоветском натравливании?! Здесь не только нельзя говорить о том, о чем гласит 119–я статья УК, но даже и о пропаганде, за которую по 69–й статье УК наказываются нарушители 119–й статьи. Если и может быть речь о какой пропаганде, то чисто церковной, религиозной, а таковая по конституции РСФСР допускается наравне с антирелигиозной.

Рассматривая эти две свои проповеди под этим же углом или через эту же призму, а также и по толкованию 119–й статьи УК профессором П. В. Гидуляновым в его статье, помещенной в № 1—2 журнала»Революция и Церковь»за 1924 год, я никак не могу признать себя виновным перед гражданским законом.

Теперь в заключение всего остается сказать несколько слов о причине, побудившей меня выехать из Яранска, так как это разъяснит, от кого и от чего я скрываюсь.

В город Яранск прибыл обновленческий поп Турутин, ранее бывший настоятелем собора, но прихожанами изгнанный. Он начал по своем приезде оттягивать собор. Епископ Нектарий был в это время как раз арестован, а предстояла борьба, которая всей тяжестью ложилась на мои плечи, и я, таким образом, находился между молотом и наковальней, между Сциллой и Харибдой, между двумя огнями. Долг пастыря и прихожане требовали одно, долг семьянина — другое. Религиозная община заставляла защищать и бороться, жена умоляла удалиться от этой борьбы. Уже по опыту зная, на какие низости способны обновленцы, я согласился с супругой и выехал из Яранска, во–первых, чтобы отдохнуть, что еще в феврале месяце мне было предписано московскими врачами, а во–вторых, найти себе новое место служения, где бы не пришлось вести борьбу с обновленцами.

Что же касается того, что я скрылся, то это и правда и неправда.

Правда: я скрылся (но не здесь и не перед советской властью мне каяться) от дела Божия: увидал волка грядуща и, как наемник, убежал, оставив стадо на расхищение. Что же касается скрывательства от гражданской власти, то с одной стороны официально этого нельзя сказать: я никем не был обязываем к явке в ГПУ.

Правда, когда у меня уже был куплен на городской станции билет в Москву и когда я уезжал, зашел к священнику Милославскому, то он показал мне повестку ГПУ, но я от него ее не принял, сказав ему:«Ты не милиционер, не курьер и не агент». В этом я виноват, признаюсь, и прошу два с половиной месяца, что я нахожусь под стражей, зачесть достаточным к сему наказанием, ибо этот мой поступок законом не предусмотрен, а если его рассматривать как побег из‑под стражи (и то из‑под стражи!) без взлома замков и насилия охране, то карается четырнадцатидневным арестом.

У меня дома в настоящее время жена без гроша денег, без куска хлеба с родившейся без меня дочерью. Прошу пожалеть бедного ребенка, который требует покоя и лучшего питания матери, войти в положение несчастного отца, еще не видавшего своей дочери, и освободить меня в возможно скором времени, дабы скорее мог добыть хлеба обездоленной семье».

5 октября 1925 года протоиерей Сергий из Вятской тюрьмы при ОГПУ был переведен в Вятскую городскую тюрьму. 6 октября следствие по его делу было закончено, и следователь ОГПУ вынес следующее заключение: «Считая предъявленное обвинение гражданину Знаменскому доказанным, следственное дело законченным и преступные действия его умышленными, за что он уже был сурово наказан, полагаю: данное следственное дело представить на внесудебное рассмотрение Особого Совещания Коллегии ОГПУ с предложением гражданина Знаменского Сергея Ивановича из пределов Вятской губернии изолировать и лишить его возможности антисоветской деятельности как неисправимого».

Затем дело было переслано в Москву на рассмотрение 6–го отделения секретного отдела ОГПУ. Секретарь отделения порекомендовал отправить священника на два года в концлагерь.

26 марта 1926 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Сергия к двум годам заключения. С открытием навигации на Белом море он был отправлен в Соловецкий концлагерь. По окончании в 1927 году срока заключения он был направлен в Екатеринбург под надзор ОГПУ. Вскоре священник был снова арестован и приговорен к трем годам ссылки в Узбекистан.

Вернувшись из ссылки, протоиерей Сергий стал служить в храме мучеников Флора и Лавра в городе Кашире Московской области.

В 1937 году власти арестовали священника, обвинив его в хулиганстве. Но обвинение было настолько нелепым, что суд вынужден был его оправдать. Однако 17 ноября 1937 года власти снова арестовали его. На допросах священник виновным себя не признал.

— Дайте правдивые показания о вашем отношении к советской власти, — потребовал следователь.