После разгрома «аббатства» и назначения в Тарасовку, условия, в которых он нес свое апостольское служение, больше не менялись на протяжении примерно двадцати лет, т. е. до тех пор, пока Советская власть в 1988 году не изменила радикально свою политику по отношению к религии. Отец Александр решил продолжать свою миссию скромно, держась в тени и стараясь, насколько возможно, избегать конфронтации с гражданскими властями. Он поставил себе целью быть доступным для нового поколения советской молодежи, той, которая начала освобождаться от иллюзий коммунистической идеологии и искала новых путей, отвечать на их вопросы, терпеливо вести их ко Христу. Во времена «аббатства» прихожан у него было немного, теперь же число людей, ищущих с ним встречи, постоянно возрастало. Молва о нем передавалась из уст в уста. Вся эта суета вокруг него стала волновать настоятеля, который пристально следил за ним. Кончилось это тем, что он отправил донос в КГБ. Отец Александр обратился к владыке Пимену, бывшему тогда митрополитом Крутицким и Коломенским[128] (позже он станет Патриархом), с просьбой перевести его в другой приход. Епископ тут же согласился на его просьбу, но прихожане не хотели отпускать второго священника, начали посылать петиции и в результате митрополит Пимен сообщил телеграммой, что отменяет свое решение. Благодаря своей популярности среди прихожан о. Александру пришлось еще целый год служить вместе со стукачом. Особенно тяжело было находиться вместе с ним в алтаре. В один прекрасный день настоятель соседней церкви, в десяти километрах к северу от Тарасовки, предложил ему поменяться с его вторым священником. Старый и больной, он хотел, чтобы ему помогал молодой и энергичный батюшка. Рокировка состоялась летом 1970 года, о. Александр покидал Тарасовку почти тайно. И вот, попробуйте–ка это понять, его бывший настоятель весьма огорчился, узнав об его отъезде! В Новой Деревне, куда о. Александр попал в эти дни, он будет служить до самой смерти, почти все время как второй священник. Пришлось ждать 1989 года, пока он не был назначен настоятелем.

Покинув Алабино, он должен был найти себе жилище, т. к. в Тарасовке, а потом и в Новой Деревне дома для священника не было. Тогда–то он и обосновался в Семхозе, небольшой деревушке, в деревянном доме с садом и весьма привязался к нему. Двери этого дома были широко открыты для друзей, прихожан и даже для людей незнакомых, искавших с ним встречи. Достоевский писал, что каждый человек должен знать, что где–то его ждут. Ну что ж! Семхоз и был именно таким местом, где каждого ждали в любой момент ( [129]).

«Если бы меня спросили, как чувствует себя душа, попавшая в рай — рассказывает один из его друзей — я ответил бы: точно, как в доме отца Александра. Ничего особенного, просто хорошо. Как никогда и нигде. Свободно. Светло. Тепло. Ничего лишнего. Волшебная гармония, надышенная хозяином, исходила из каждого уголка и предмета» ( [130]). Можно себя чувствовать очень хорошо в самолете, не отдавая себе отчет, на какой высоте ты летишь…

Но в основном он принимал людей у себя в приходе. В Семхоз больше чем полтора часа езды от Москвы, дом не так просто найти, поэтому там о. Александр пользовался известным покоем, бесспорно, необходимым для того, чтобы не сорваться. Он любил возвращаться туда после изнурительного дня, чтобы оказаться не только наедине с самим собой, но и близко к Богу. Именно там он писал и поэтому часто повторял, что не смог бы написать все свои книги, если бы жил в Москве.

Все в этом доме было просто, но зато царил безукоризненный порядок. Для о. Александра даже за маленькими вещами лежит в основе привычка к творческой работе, присущей каждому христианину.

Он радовался оттого, что в 1988 году смог обосноваться удобнее, расширив свой дом, разумеется, ценой всех тех трудностей, без которых невозможны такого рода начинания в советской стране. Чтобы чем–то помочь жене, не пренебрегал домашней работой, часто ходил за покупками. На нем лежал весь тяжелый домашний труд и огород. Он считал, что сегодня в жизни супружеской пары не может быть обязанностей, лежащих только на жене, и умел готовить. Когда Натальи Федоровны почему–то не было дома, а у него случались посетители, он сам готовил им еду, смеясь, напевая, читая стихи.

Церковь в Новой Деревне, где он служил ровно двадцать лет, освящена в честь Сретения Господня. По–русски название этого праздника этимологически связано со словом «встреча». Встреча Нового Завета в лице младенца Иисуса с Ветхим Заветом. Младенец Иисус приходит, чтобы принести свет народам, т. е. неверующим. А когда Дева Мария подносит своего сына к Симеону, старец говорит ей: «И Тебе самой оружие пронзит душу»…Разве не является символом всего служения отца Александра тот факт, что храм посвящен Сретению?

Церковь — деревянная, несомненно, одна из самых простых и скромных в Московской области, любопытно, что построена она была после революции, но в другой деревне, потом ее разобрали и вновь соорудили в Новой Деревне, уже после второй мировой войны. Деревня расположена по обе стороны старой дороги, ведущей из Москвы в Загорск. Позже, в нескольких сотнях метров, параллельно, была проложена новая дорога, в стороне от деревень. В конце семидесятых годов эта дорога была приведена в порядок перед Московскими Олимпийскими Играми 1980 г., чтобы по ней проезжали иностранные туристы в Загорск и дальше в Ростов и Ярославль, где им показывали шедевры древнерусской архитектуры. Как–то раз, комиссия, принимавшая эти работы, обнаружила, что по пути в Загорск иностранцы могут увидеть здесь церквушку, жалкий вид которой, возможно, произведет на них неблагоприятное впечатление. По этой причине храм увеличили, пристроив к нему более просторный притвор, кроме того, перестроили колокольню и паперть. Сделано это было со вкусом.

Железнодорожная станция, самая ближайшая, находится в нескольких километрах, в Пушкине.

Как во всех деревенских церквах, прихожанками новодеревенского храма были, главным образом, старые женщины. С приходом о. Александра состав прихода обновился. По воскресным и праздничным дням здесь стали теперь появляться новые лица: интеллигенция, молодежь, москвичи. Сосуществовать двум этим группам не всегда было легко. Не все новые прихожане знали, как нужно держать себя в православной церкви, как креститься. Некоторые во время службы складывали руки крест–накрест, молодые девушки входили в храм не покрыв голову или даже — о ужас! — в брюках. Конечно, находились бабушки, которые поучали их. Со своей стороны молодежь сначала презирала этих темных женщин, не понимая, как они выражают свою веру. Терпением и добрым отношением и к тем, и к другим о. Александр сумел добиться того, что обе группы приняли друг друга, несмотря на все различия.

Отца Александра часто представляют священником интеллигенции, но он отнюдь не пренебрегал простыми людьми: прихожанами из своей деревни и ее окрестностей. Сами они уважали его и верили в силу его молитвы. Он ходил по домам, бывал почти в каждой семье: причащал больных, соборовал умирающих, освящал дома. Его общительность и теплоту испытал на себе каждый ( [131]).

Рядом с церковью находился деревянный домик, где священники, певчие и псаломщики могли подготовиться к службе, приготовить себе еду, здесь же ночевали священники в случае необходимости, в те дни, когда длительность служб иди их число не позволяли им возвратиться домой. В этом домике у отца Александра был маленький кабинет, где стоял диван, чтобы он мог там спать. Чаще всего именно туда приходили к нему люди. Если бы только эти стены умели говорить! Сколько мужчин и женщин, не веривших уже ни во что, обрели там смысл жизни! Сколько тех, кто потерял надежду, ушли отсюда с новыми силами! Сколько их, пространно рассказывая о своем прошлом, впервые исповедали там свои грехи! Сколько тайно крестились и впервые осенили себя крестом, рукою тяжелой и напряженной, словно преодолевая какое–то физическое сопротивление!

Кто из духовных детей отца Александра не помнит о своей первой встрече с ним? Один из ваших друзей рассказывает вам об отце, объясняет где находится храм. И вот, однажды, на Ярославском вокзале в Москве вы садитесь в поезд на Загорск, выходите в Пушкине, там автобус довозит вас до большой дороги, и вы идете по нижней параллельной дороге, вдоль изб, пока не увидите среди деревьев маленький голубой купол. Вы входите в церковь и робко остаетесь в глубине ее, опуская голову в тот момент, когда все крестятся. Возможно, отец Александр, заметив незнакомое лицо, пока выходил к царским вратам, чтобы прочитать молитву во время службы, или обходя церковь, во время каждения, подал вам знак годовой. После службы, во дворе, вы подходите к нему, он просит вас подождать. Ожидание долгое, очень долгое, несколько томительное. Вы, вероятно, никогда не встречались со священником. Можно ли ему довериться? Наконец вас вводят в домик, а затем в кабинет. И там, с первых слов, которыми вы обмениваетесь, все опасения, вся недоверчивость рассеивается. Перед вами друг, он вас слушает и он уже вас любит. С отцом Александром было связано множество людей, и тем не менее у вас оставалось чувство, что ваша с ним дружеская связь такая, как ни у кого другого. Даже, если вы видите его очень недолго, даже, если вы не один при встрече, у вас всегда найдется момент для истинной встречи один на один, момент, в течение которого он будет весь обращен к вам. В каждом видит он уникальную личность и любит ее уникальной любовью.

Впоследствии вы не раз возвращались в Новую Деревню! Может быть, напевая что–нибудь из Галича. Галич крестился у о. Александра. Покинув Россию в начале семидесятых годов, он так и не смог привыкнуть к эмигрантской жизни; и в Европе он написал ностальгическое стихотворение «Когда я вернусь». Одна из строф его посвящена маленькой церкви в Новой Деревне: