На примерах богословов нового поколения о. Серафим впервые увидел, сколь опасны взгляды тех, кто «мудрее мудрецов», как мешают они передавать живую традицию. Он писал: «В наше смутное время, когда от имени Православия выступает целый сонм самых противоречивых глашатаев, важно понять, кому из них можно доверять, кто представляет истинное Православие. Мало ратовать за Православие святых Отцов, нужно самому проникнуться исконным традициями, не просто заново открыть их на лекциях в современных академиях и семинариях, а получить их непосредственно от живого носителя святоотеческой мудрости. Тот, кто умно толкует ее, не обязательно проникается ею, умудрен лишь тот, кто не полагается на собственное суждение, а постоянно спрашивает своих духовных наставников, как правильно подходить к святоотеческому учению».

После смерти архиеп. Иоанна таким наставником для о. Серафима стал архиеп. Аверкий — именно к нему отсылал братию за советом Владыка Иоанн. Отец Серафим отмечал, что «архиеп. Аверкий твердо держится святоотеческих традиций — таких среди нынешних православных отцов осталось совсем мало. Будучи учеником великого богослова XX века, архиеп. Феофана Полтавского, он сам не только несет, но и передает истинное святоотеческое учение — не прерывается непосредственная связь с прошлым, которому грозит забвение нынешним поколением молодых «богословов», затмивших мудрость святых отцов своим горделивым умствованием. В последние годы голос архиеп. Аверкия как никогда громок и суров. ибо он пытается донести истинное учение до православных христиан, которые почти утеряли «вкус Православия»».

Писал о «новых богословах» и сам архиеп. Аверкий: «Увы! Как мало в наше время, даже среди образованной публики, а порой и среди современных «богословов» и священнослужителей, таких, кто понимал бы, что такое Православие и в чём его суть. Об этом они судят поверхностно, формально, наивно, не замечают ни глубины его, ни всей полноты его духовного содержания».

Истинного исследователя святых Отцов, архиеп. Аверкия, отличало от «толкователя» святоотеческого учения наших дней еще то, как он относился к православным взглядам на пророчества о конце времен. Продолжая линию истинных пророков, он смело говорил многое, что коробило привязанных к мирскому людей. Современное богословие, само донельзя обмирщенное, на такое было уже неспособно. Отец Александр Шмеман, к примеру, писал: «Если христианская вера действительно эсхатологична, это не значит, что она апокалиптическая. Апокалиптичность мышления — поистине ересь». Не только архиеп. Аверкий, но и все святой жизни люди четко и определенно говорили о грядущих испытаниях и кознях лукавого. Современные богословы, которым чужд традиционный взгляд, обзывают пророков «неврастениками» и «пораженцами».

Отцу Серафиму было ясно, что современное «научное» богословие никак не совместить с понятием о монашестве. Все попытки ранее кончались неудачей и по вполне очевидным причинам: современное богословие размыто и абстрактно, монашество — конкретно и жизненно; первое — рассуждение о сложных богословских «проблемах», второе — простота сердца; первое — порождение мирского мышления, второе идет вразрез с мирскими мерками. Конечно, из всех ученых богословов наших дней, Шмеман обладал наиболее «живым» представлением о Православии в Америке, но это лишь немного поднимало верующего над обмирщенным современным христианством. Такой взгляд не способен вдохновить верующего взойти на ступень лествицы Божественного восхождения — ступень самоотречения.

На словах Шмеман высоко ставил монашество, на деле относился к нему с недоверием из‑за «изьянов», т. е. пагубного влияния благочестия и церковных традиций, чего Шмеман не принимал. Монашеское подвижничество, по его убеждению, шло вразрез с «православием мирян», замышляемым им. Он не понимал, что именно монашество со своими традициями и подвигнет мирян на жизнь истинно христианскую. Отец Серафим писал: «Церковные богослужения построены по образцу монастырских служб, потому что именно монашество наиболее ярко выражает идеал, к которому устремляется вся Церковь верующих. Во всякое время именно состояние монашества лучше всего определяет духовное здоровье как Церкви в целом, так и любой конкретной Церкви. И соответственно этому: чем сильнее тянутся приходы к идеалу монастырских служб, тем выше духовность проводимых там служб».

ОТЕЦ СЕРАФИМ ОТЧЕТЛИВО видел окончательное расхождение современного богословия со святоотеческим Православием. Судил он по плодам: традиционное Православие даже при его «культурных наслоениях» и «замутненности» и поныне дает миру святых; «обновленное» Православие при всех его претензиях на «чистоту» и более обширные знания дает миру, в лучшем случае, лишь умных людей. Отец Серафим отмечал, что оно утеряло ощущение духа благочестия, т. е. ту атмосферу, в которой взращиваются святые.

Ученые богословы старались воодушевить новое поколение православных американцев «новыми задачами православной науки», о. Серафим — подвижничеством: «Главное — жить духовной жизнью, а не рассуждать о ней». Именно подвиг позволил величайшим проповедникам, этим «живым звеньям святоотечества», самим приобщиться святости и именно подвиг породит новых святых на американской земле. По словам архиеп. Аверкия, «Православие — вера подвижническая, она призывает к аскетическому труду для того, чтобы с корнем вырвать греховные страсти и насадить христианские добродетели. Преп. Иоанн Лествичник и другие святые Отцы учили: прежде, чем делать первый шаг в богословии, человек должен победить свои страсти».

Почти в каждом номере «Православного Слова» о. Серафим и о. Герман помещали житие того или иного подвижника, истинного боговедца. Отцы знали, что в первую очередь людей к подвижничеству приведет любовь к самим подвижникам. Однако в новомодных богословских журналах не найти и следа этой любви. Отец Серафим замечал, что без любви к святым православный, что слепец, не знает, куда идти, ибо святые суть пример для подражания.

В 1973 году отцы принялись публиковать жития пустынников Северной России, а до того положили немало трудов, чтобы собрать эти жития по крохам из редких труднодоступных источников. Цель их — по их же словам — показать примеры «не мертвой истории, а живой традиции». Не успели они опубликовать всю серию, как один из ведущих богословов попенял им в печати на то, что они, дескать, «влекут в несуществующие пустыни», а сами жития, по его разумению, взывают к романтическому прошлому, ничего общего не имеющему с современными условиями жизни. Наконец, когда все жития были собраны и опубликованы отдельной книгой под названием «Северная Фиваида», о. Серафим счел возможным ответить на критику: «И впрямь, почему мы должны воодушевлять современную православную молодежь примером Северной Фиваиды, более привлекательной и доступной нынешнему ревнителю веры, нежели выжженная египетская пустыня?

Прежде всего, описываемая нами монашеская жизнь не бесследно канула в лету, и по сей день возможно найти православный монастырь, исповедующий традиции святых Отцов, и сегодня можно вести подобную жизнь православного монаха, исполненную самоукорения, — сколь же далека жизнь современных подвижников от жития древних Отцов. Однако и в нашем бесплодном XX веке истинно и с умом ищущий обретет свою «пустынь».

Впрочем, книга наша предназначена не только этим счастливцам. Всякий православный христианин обязан знать жития пустынников, равно и мучеников, дабы вдохновиться примером христианской борьбы в собственной жизни. Всякий должен знать о Валааме, Соловках, Свири, Сии, Обноре, Белом Озере, Сорской пустыни, о людях, которые жили там и еще до восхищения на Небо уподобились Ангелам. Они вели истинно православную духовную жизнь, к коей призван каждый православный — в меру его сил и обстоятельств жизни. Всякий христианин почерпнет вдохновение в житиях этих людей, в их борьбе, в их неотмирности. И ничего «романтического» в этом нет. Кого и можно назвать «романтиками», так это нынешних «обновленцев», «парижских реформаторов». Они отвергли подлинные православные традиции и тщатся провозгласить святым всё мирское, предать духовные традиции в угоду «жизни мира»[48], заменить истинно православное миропонимание обмирщенной подделкой, основанной на современной западной философии. Духовная жизнь в подлинно монашеских традициях — норма нашей христианской жизни, и недурно бы знать о ней до пришествия ужасного последнего дня, когда нас призовут к ответу за нерадивую жизнь. И судимы будем не за то, что не знаем модных богословских словечек, а, несомненно, за то, что избегали духовной брани на пути к спасению. Коли нам не под силу жить по меркам святых, надобно хотя бы умножить наши, пока, увы, слабые попытки бороться, дабы приблизиться к Богу, наши горькие слезы покаяния, наш непрестанный упрек себе за то, что столь далеки мы от примеров совершенства, кои Господь показал нам в своих чудесных святых».

В БОЛЕЕ ПОЗДНИХ РАБОТАХ (предназначенных не столько богословам, сколько простым православным) о. Александр Шмеман сумел дать практические наставления, не вникая в критику «изъянов» традиционного Православия[49]. Но и для него, и еще более для его последователей святоотеческой преемственности не существовало. В лекциях неоднократно ссылаясь на преп. Серафима Саровского, о. Александр Шмеман лишь частично мог оценить великого старца, не в силах проникнуться его подвижническим и провидческим духом (что, к примеру, подтверждается «Великой Дивеевской тайной»), так как сам прервал духовную связь со святыми наших дней, даже с теми, которые следовали духовным заветам самого преп. Серафим Саровского[50] и жили невдалеке.

Им выпала тяжкая задача — сохранить живую связь времен в православной Америке, оттого столь непримиримо высказывались они против «обновленчества». «Шмеманизм» представлял реальную угрозу, но мудрые отцы умели не смешивать явление и личность. Нельзя принять или смириться с извращением Православия, но можно простить человека. Отец Серафим не питал к Шмеману личной вражды, напротив, даже уважал его за твердое стремление донести православную веру до соотечественников–американцев. Опасаясь, что о. Александр может истолковать критику как личное оскорбление, о. Герман вскоре после смерти о. Серафима навестил его, склонился перед ним в земном поклоне и испросил прощение своему покойному брату. Отец Александр Шмеман, чей смертный час тоже был не за горами, с готовностью простил о. Серафима[51].