А мать о. Германа, слыша подобные истории о «сверхправильных», сказала однажды: «Ну, может, они и православные, да только христиане ли?»

Когда в «Православном Слове» появился призыв помочь голодающей Уганде (а положение там было аховое: не хватало одежды, не говоря уж о духовной литературе и иконах), один из «уставников» спросил отцов в письме, а уместно ли считать братьями православных африканцев, ведь они приняли новый календарь, принадлежат к новой «безблагодатной» Церкви, и нужно ли таким помогать. «Лучше я, чем могу, посодействую достойной православной семье или организации», — писал он.

- Ну, как бороться с этим равнодушием и высокомерием? — воскликнул о. Серафим, прочитав письмо.

- Даже еретику, на смертном одре взывающему о помощи, мы не вправе отказать! — сказал о. Герман.

Точка зрения «радетелей устава» на благодать, точнее, на безблагодатность, доставила немало хлопот Русской Зарубежной Церкви. Заправилы этой группировки представляли дело так (особенно впечатлительным новообращенцам), будто иерархи Русской Зарубежной Церкви считали ее единственной в мире истинно православной, остальные же Церкви — «безблагодатными». Отец Серафим заметил по этому поводу: «Наши иерархи никак не желают внести ясность в этот вопрос, отделить черное от белого. Убежден: наши епископы — все до одного! — и не помышляют называть эти Церкви «безблагодатными». Напротив, признают за ними благодать Божию, во всяком случае не отрицают ее».

В Греции представители уставничества решили наладить «политические» отношения меж Русской Зарубежной Церковью и наиболее радикальной группировкой радетелей «старого стиля» (календаря) — «матфеистами», которые предавали анафеме не только Церкви, перешедшие на новый календарь, но всякую с ними сотрудничавшую. Однако затеявшие интригу сами от нее и пострадали: «матфеисты» разобрались, что Русская Зарубежная Церковь совсем не такая, какой хочет себя показать, и сочли ее чересчур «либеральной».

. В 1976 году в разгар буйствования «уставников» о. Серафим объяснил в письме к одному из новообращенных, почему ему не по пути с этими новыми «ревнителями» веры:

«Их «непреклонность» в церковной политике выходит на первый план, а духовность остается на втором. Не мудрено, случись, например, мне призадуматься над тем, как и чем «правильнее» сегодня выражать ревность о вере, — и покоя в душе как не бывало. За одним вопросом последует другой: с какими Церквями порвать, как к этому отнесутся люди, что скажет Греческая Церковь (и, собственно, какая из?), каково мнение митрополита? У меня уже не останется ни времени, ни желания черпать вдохновение в пустыни, в книгах святых Отцов, в чудесной жизни угодников прошлого и настоящего, жизни в мире горнем. Конечно, в наше время нельзя игнорировать вышеприведенные вопросы, но, право же, не стоит забывать о главном».

В ТУ ПОРУ о. Герман опасался, как бы «сверхправильные» не возобладали и не стали бы задавать тон среди новообращенных в Православие американцев. Отец Серафим, однако, не разделял таких опасений, хотя самого его и ранил радикализм, совративший немало людей. Он приводил слова Авраама Линкольна: «Можно одурачить всех на некоторое время, можно одурачить некоторых навсегда, но всех навсегда одурачить невозможно».

По тому, как разворачивались события, о. Серафим предрек: со временем «сверхправильные» усилят свое влияние и устроят великий раскол, этакий путч внутри Церкви, однако успехом он не увенчается, и кончат бунтари маленькой, закосневшей в своих догмах сектой, и никакого влияния у них уже не будет. «Всё кончится как кошмарный сон, — писал он Алексею, — пока же нам предстоит немало пострадать. Похоже, нас крупно предали. Мы долгие годы верили, что люди эти с нами единомышленны и единодушны и беззаветно трудятся на ниве миссионерства в Америке. На деле же все эти годы они лишь прославляли себя, обманывая доверие простодушных русских епископов, священников и мирян. Боюсь, что и наши публикации прошлых лет о «ревности в вере» помогли взрастить такое чудище!»

Разочарованы, разумеется, были обе стороны. Вожди новой «партии», взлелеянные во многом стараниями платинских отцов, полагали, что те теперь присоединятся к их движению и станут выполнять «указания из Бостона». Велико же было их разочарование, когда они наконец поняли, что отцы не поступятся независимыми взглядами. Поначалу партийцы думали, что о. Серафим жаждет «правильности», как и они. Но то было заблуждение — о. Серафим жаждал Истины, а это совсем иное. Он писал:

«Они построили себе карьеру в Церкви на зыбком, хотя внешне и красивом фундаменте: на предпосылке, будто главная опасность для Церкви в недостаточной строгости. Но нет, истинная опасность сокрыта глубже — это потеря аромата Православия, чему они сами и способствуют несмотря на всю свою строгость. Не спасет она нас, коли не «осязаем» и не «обоняем» мы Православия».

В последующие годы о. Серафим положил немало сил и затратил уйму времени, объясняя «уставничество», вновь призывая вернуться к православному сознанию, дарованному нам святыми Отцами. Отец Серафим противопоставлял последнее всем разновидностям богословия неотрадиционалистов. Нужно было не просто писать статьи, но тщательно продумывать ответы тем, кто обращался с вопросами о «новой волне» в Церкви.

Позже о. Герман признает, что, пожалуй, то была пустая трата времени. По словам самого о. Серафима, обращались к нему «студенты, играющие в Православие», которым просто хотелось выделиться в своей среде. Способных глубоко и серьезно мыслить, подобно о. Серафиму, не было. Их совсем не интересовали слова о. Серафима, тем более, если они расходились с «партийной линией». Похоже, он мог удачнее распорядиться своим временем, душевными и умственными силами.