Отец Серафим ценил катакомбную Церковь еще и за то, что она продолжала линию исповедников–иерархов, принявших мученическую смерть при коммунизме: они, не впадая в сектантство и фанатизм, считали Московскую Патриархию частью Православной Церкви. В одной из статей о. Серафим писал: «Митрополит Казанский Кирилл и другие руководители катакомбной Церкви считают богохульством отвергать Божию благодать, дарованную Московской Патриархии». Когда до о. Серафима дошли слухи о смуте в катакомбной Церкви, об угрозе раскола, он открыто вынес этот больной вопрос на страницы «Православного Слова». Хотя в ту пору позиции сергианства в Русской Православной Церкви были весьма сильны, он никогда не ратовал за всеобщее вхождение в катакомбную Церковь и не судил тех, кто «официально» принадлежал к Московской Патриархии, указывая, что в «Советском Союзе, как ни в одной другой стране, нельзя точно разграничить «юрисдикции».» Мы знаем одного (а сколько таких еще!) катакомбного священника, который сознательно «внедрился» в Московскую Патриархию для того, чтобы нести благодать Божию как можно большему числу людей, что невозможно в условиях катакомбной Церкви. Прихожане катакомбной Церкви причащаются Святых Тайн у священников из Московской Патриархии, у тех, конечно, кому они доверяют. и мы не вправе их осуждать за это. «Да, в Московской Патриархии немало иерархов–предателей. но там же есть и священники, не участвующие в столь постыдном деле!»

В 70–е годы одним из таких мужественных пастырей был о. Димитрий Дудко, известный и любимый верующими. Он был очень близок о. Серафиму по духу. Отец Димитрий привечал в своей приходской церкви в Москве всех, устраивал встречи, беседы, отвечал на вопросы пришедших о вере, о безбожии, о повседневной жизни. Говорил с людьми откровенно, проникновенно, с великой убежденностью в христианстве. В душах тысяч людей, особенно молодых, возжег он огонек веры.

Конечно, о. Серафим и не думал причислять о. Димитрия к «идейным врагам» только потому, что тот не входил в катакомбную Церковь. Напротив, он пытался понять «необыкновенно трудное положение этих пастырей» и радовался, что истинное Православие пробивает дорогу.

Многие из проповедей и бесед о. Димитрия, особенно вечера «вопросов и ответов», были записаны и попали на Запад. В 1976 году о. Серафим писал: «. Получили новые «беседы» о. Димитрия Дудко, он говорит много важного не только для людей в Советском Союзе, но и для нас. Призывает «не обожествлять» церковных иерархов и духовных наставников — в саму точку угодил! — и всех тех, кто ставит свое мнение превыше мнения других. Отец Димитрий, несомненно, самый трезвый и вдохновенный поборник Православия в наши дни (несмотря на некоторые «теоретические» заблуждения), и его пример вселяет надежду на будущее Православия в России. Именно поэтому мы должны не отгораживаться от Московской Патриархии, а быть предельно открытыми для диалога. Вопрос экуменизма и вероотступничества нельзя решать в узких рамках канонов и догматов, он должен решаться с позиций духовности. И о. Димитрий резко критикует чисто формальный подход к канонам, что вяжет нас по рукам и ногам духовно и по сути убивает православную жизнь Церкви, тем самым подыгрывая протестантам, у которых более «живой» подход. Были в России и другие исповедники истины Христовой, например мирянин Борис Талантов. Его статьи о. Серафим перевел и напечатал в «Православном Слове», считая, что такие люди знаменуют «пробуждение совести в Московской Патриархии». Но за «пробуждение» это приходится дорого платить — муками, а то и жизнью. В 1969 году за статьи, призывающие покончить с обманом и предательством в Русской Православной Церкви, Борис Талантов был арестован, брошен в тюрьму, где и скончался в 1971 году.

ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСОВАЛИ о. Серафима и свидетельства тех, кто бежал или был выслан из России. В 1974 году вышел в свет «Архипелаг ГУЛаг» Александра Исаевича Солженицына. Отец Серафим не только внимательнейше прочитал все тома, они стали его настольными книгами. В «Православном Слове» он помещал длинные критические разборы романа, и с духовной точки зрения, пожалуй, никто так глубоко не рассматривал «Архипелаг». Отец Серафим, в частности, писал: ««Архипелаг ГУЛаг» — не политическое разоблачение. В страшных событиях, описанных в романе, коммунизм предстает лишь как частный случай зла. Все чудовища — «герои» книги — совершают варварские преступления не потому, что они коммунисты, а потому, что являются жертвами идеологии куда более глубокой и смертоносной, чем коммунизм. Мало кто из палачей понимает истинный смысл этой идеологии, потому что «логика» ее не поддается осмыслению, этот вирус поразил кровь и плоть «сынов просвещенного XX века». Коммунизм — лишь одна из систем, наиболее полно претворившая в жизнь эту идеологию».

«Идеология эта, — писал далее о. Серафим, — не что иное, как нигилизм, которому Ницше предрекал «торжество» в XX веке. И «Архипелаг ГУЛаг» — это история «торжества нигилизма», которое на своем горьком опыте познал автор.

Солженицын и впрямь написал «историю XX века». Ведь история — это не перечень событий в политике и экономике, это, в первую очередь, перемены (к добру ли, ко злу) в душах людей, и лишь потом перемены эти отражаются во внешнем мире. В XIX веке «исторических тенденций» было две: широкое наступление всемирной революции (т. е. наступление неверия) и попытка предотвратить это, исходившая в основном от Православной Руси (достаточно вспомнить действия Царского Правительства). В XX же веке пока преобладает одна–единственная тенденция: развитие революционного атеизма (точнее указать термин социалиста Прудона — «антиатеизм», т. е. богоборчество), дорвавшихся до власти.

И противостоят ему те же силы зла (только в ином обличьи): Гитлер, движимый гордыней и завистью, или Антанта, лицемерно ратовавшая за правое дело и в решающую минуту его предавшая. Да и противостояние это было лишь эпизодическим, оно не стало историческим событием. А Солженицын описал именно это главное историческое событие XX века»[60].

В то же время, когда на Западе вовсю зазвучал отважный голос великого русского писателя, другой «глас совести» порабощенного народа России вторил ему в свободном мире. То был Сергей Курдяков, двадцати одного года. В 1973 году вышла его книга «Гонитель», и тем же годом он погиб при весьма таинственных обстоятельствах, скорее всего от рук КГБ. Вырос Сергей в России, уверовал в лживые коммунистические лозунги, в комсомоле был «на хорошем счету», и его назначили командиром особой группы для разгрома подпольных собраний верующих, их обычно избивали до полусмерти, отбирали духовную литературу. Однажды, прочитав несколько страничек от руки переписанного Евангелия, он почувствовал: что‑то дрогнуло в душе. Во время последнего «разгона», напав на старушку, он услышал, как она молится на него. Это только добавило злобы: он уже занес дубинку, чтобы «прибить» старушку, но вдруг почувствовал, что какая‑то сила удерживает его руку. В ужасе, заливаясь слезами, он бежал прочь. Вскоре он решился избавиться от кошмарной действительности, и ему удался побег в Канаду. С собой он захватил икону — благословение умирающей матери. Сам глубоко и искренне уверовал в Иисуса Христа и нередко собирал толпы, рассказывал людям о пережитом. В статье, посвященной Сергею Курдякову, о. Серафим писал, что американцы, увы, еще не готовы к таким откровениям. «Если вслушаться в записи на кассете (их сейчас выпустили великое множество) одной из бесед Сергея (говорит он по–английски понятно, хотя и с огрехами), то в его страстном монологе слышится отчаяние. Да, его встречают с восторгом, овациями, и тому, что он говорит, вроде бы внемлют, но. За внешним благожелательством и сочувствием видно: его не понимают и не поймут. И это он чувствует.

«Сердце у меня было, что камень. Большой бесчувственный камень. Помню, однажды ударил по лицу человека — он читал Библию. «Не бей, не надо!» — просил он, а я бил, пока у него из носа не пошла кровь. У меня все руки были в крови. А потом мы с другом пошли на дискотеку, как ни в чём не бывало. Я даже не помыл рук! Думал: кровь, ну и что такого? Я пил, ел — страшно! — и не вымыл рук! Мне с детства внушали прекрасную мысль: мы все равны. А я даже не отмыл кровь!» Многие ли в благодушной Америке способны понять этот крик души, души воистину страдающей? Многие ли способны представить себе государственную систему, в которой молодого человека поощряют и повышают по службе за то, что руки у него в крови верующих христиан? Многие ли отдают отчет, сколь легко повернуть на этот же путь и наше общество? «Вы не понимаете, а это страшно, — взывает Сергей Курдяков. — Мы можем утерять последнюю возможность!»

Однако именно в жизни Сергея усматривал о. Серафим надежду России в будущем: «В грядущей православной Руси таких, как Сергей Курдяков, горящих любовью к Православию сердец, Бог даст, будет много. Они выйдут из катакомб и, закаленные исповедничеством и немыслимыми страданиями, будут много выше захиревших духом православных Зарубежья, где, увы, не только русские скверно пользуются дарованной им свободой!»

КАК ПОКАЗЫВАЮТ ЭТИ СЛОВА, о. Серафим верил в возрождение Святой Руси — хотя бы на короткое время — перед концом света. Этой был посвящен юбилейный 50–й номер «Православного Слова», который Е. Ю. Концевич считала самым удачным.

На его страницах о. Серафим рассказывал, как святые отцы и старцы, предрекавшие грядущую катастрофу России из‑за отхода от основ Православия, также предсказывали ее полное возрождение через страдание и покаяние. Вместе с о. Германом он составил подборку таких пророчеств, включив «Великую Дивеевскую тайну» преп. Серафима, ранее не печатавшуюся на английском. В том же номере были помещены две статьи архиеп. Иоанна, которого, без сомнения, можно тоже причислить к пророкам Святой Руси. По мнению отцов, архиеп. Иоанн «глубоко и прозорливо истолковывал духовное значение порабощения России богоненавистниками- коммунистами и миссию, и покаяние русских за рубежом. И, пожалуй, никто более так ясно не видел связи будущего России с Божией Тайной Воскресения, не просто взятого как образ, а Воскресения истинного — из мертвых, что является краеугольным принципом православной христианской веры».

Отцы Серафим и Герман в своем журнале писали о Воскресении Святой Руси, а русская интеллигенция (в эмиграции) распространяла мнение, что нечему воскресать, нет никакой Святой Руси, что само это понятие — миф и не более, плод ностальгической фантазии. Эти идеи во многом исходили от тех русских прагматиков, кто порочил последнего русского Царя, тем самым неосознанно приближая падение Православной Руси. Конечно, русские интеллигенты за рубежом никоим образом не разделяли коммунистических воззрений, они, по словам о. Серафима, «старались не замечать плодов покаяния даже в нынешней страдалице–России. Эти псевдоправославные интеллигенты стараются отрицать само существование Святой Руси, ее предназначение хранить и исповедывать истины Православия и, конечно, не верят в ее будущее».