Как и горячо любимый им св. прав. Иоанн Кронштадтский, архиеп. Аверкий считал, что самое трудное для православного пастыря видеть подтверждения торжествующего зла повсюду в мире. На его глазах христиане самых разных исповеданий старались «идти в ногу со временем», бессознательно потворствуя слугам будущего антихриста, проповедуя дух гуманизма и хилиазма; и впрямь, кажется, что стремление к «прогрессу человечества», к «земной благодати» пронизано христианской любовью, на деле же совершенно чуждо истинному христианству. Архиеп. Аверкий утверждал, что «каждому христианину естественно нести свой крест, иначе христианство существовать не может».

Особенно ранило Владыку Аверкия поведение иерархов Православия, стремившихся поддержать богоотступнические новшества ради «экуменического развития», тем самым потрафляя «новому христианству» антихриста — христианству без Креста».

Со времен учебы в Джорданвилльской семинарии о. Герман помнил, как однажды, задержавшись там за работой, он слышал, как долго Владыка ходил взад–вперед по коридору. «Чем‑то Его Преосвященство озабочены», — заметил о. Владимир, работавший вместе с о. Германом (тогда еще Глебом). Глеб вышел в коридор, подошел к Владыке. Тот пребывал в глубокой задумчивости. «А, брат Глеб, — озабоченно посмотрел на него архиепископ, — я, вот, размышлял. Боюсь, что сегодня само понятие «православие» — бессмысленно. Под его личиной укрывается самое настоящее неправославие. Сейчас требуется уже иное определение этой веры, как некогда возникла необходимость в термине «православие». А это, поверьте, не легко».

Отец Герман вспоминает также, как тщетно пытался Владыка втолковать православным, что есть «неотмирное христианство» и что теряется ныне его ощущение, его суть. Как он плакал, произнося проповеди. Слезы катились по щекам праведного архипастыря, уста же его рекли глубокое откровение Православия на прекрасном русском языке. В начале 70–х годов здоровье его пошатнулось, но, чуя приближение смерти, он наставлял и проповедовал с еще большим пылом. Читая его статьи в «Православной Руси», отцы Серафим и Герман радовались, как седовласый старец–монах открыто писал не только об угрозах Православию со стороны экуменизма, обновленчества и хилиазма, но и о более «деликатных» церковных заботах, которые мало кто осознавал, и еще меньше тех, кто хотел бы обсуждать. Почтенный архиерей говорил о духовной омертвелости, поражающей Церковь, когда в ней видят лишь мирскую «организацию», о «политике», вкрадывающейся в церковную жизнь под видом праведного «блюдения канонов»: об использовании внутрицерковной дисциплины в целях личных и «политических», о том, как заставляют служить этим целям, кивая на смирение и послушание. Владыка писал: «Православию чужд мертвящий формализм. Не может быть слепого послушания «букве закона», ибо Православие есть «дух и живот» (Ин. 6:63). И если по форме всё выглядит «правильным» и «законным», то совсем необязательно таково и содержание».

Архиеп. Аверкий, подобно о. Серафиму, высоко ценил существование Русской Зарубежной Церкви — зова свободного мира к порабощенной России и оплота истинного Православия в век вероотступничества. И в то же время он видел козни дьявола разрушить и эту твердыню, как снаружи, так и изнутри. Некоторые в этой Церкви упорно внедряли ложную «догму искупления» — еще один вариант «христианства без креста». «Наша рана» — так отзывался об этом архиеп. Аверкий. Его честная и прямая душа неизменно страдала при виде закулисных «политических» церковных интриг, в частности гонений архиеп. Иоанна. Как уже указывалось, он был выведен из состава Синода именно за отказ участвовать в интригах. Однажды он признался о. Герману: «Раздор в Церкви меня убивает. Святая Русь распята. И Русская Зарубежная Церковь могла бы так много сделать, столько миссионерской работы ждет ее, а мы все заняты междоусобицей. Не следует ли из этого, что благодать Святого Духа покидает наш Синод?»

В конце жизни архиеп. Аверкия более всего удручало, что в Церкви, оплоте истинных ревнителей веры, к власти пришло поколение, не из смиренных людей, пекущихся о передаче Священного Предания, а из людей беспринципных, чье «рвение» обуславливалось «политическими» выгодами. В 1975 году, незадолго до смерти, он сам стал жертвой таких ревнителей «не по разуму» — на него стали нападать члены «сверхправильной» группировки. В первую очередь, из‑за его личной дружбы с еп. Петросом из Нью–Йорка, коего группировка полагала своим соперником за влияние на греков, держащихся старого календаря. Зная, что архиеп. Аверкий сослужил с еп. Петросом, «сверхправильные» послали ему одно из своих приснопрославленных «открытых писем», порывая с ним все связи, и более того, покушаясь на его богословский авторитет, они пустили клеветнический слушок, что он «подпал западному влиянию», что он «схоласт» и пр.

Архиеп. Аверкий лично уведомил платинских отцов об этом. Особенно его огорчил «хамский тон», ставший обыденным явлением в Церкви. Позже о. Серафим писал: «Он прислал письмо — в нем столько боли! Оно наглядно показывает, сколь глубока пропасть меж великими старцами и молодым поколением, не получившим их окормления и полагающим, что оно «мудрее мудрецов».

10–го сентября 1975 года, в годовщину благословения архиеп. Иоанном Братства преп. Германа, в монастырь приехал еп. Нектарий служить литургию. После он в беседе с отцами разделил их скорбь по поводу недавних церковных событий. Сам он безгранично почитал архиеп. Аверкия, едва ли не как святого. Клеветническая кампания против него еще раз показала, сколь узок и скорбен путь истинного Православия. После отъезда епископа о. Серафим написал: «В грядущих испытаниях нам не на кого опереться, но перед нами — живые примеры великих «последних могикан» монашества: архиепископов Аверкия и Андрея, еп. Нектария. Да сохранит нас Господь под истинным духовным водительством!»

В то время как разворачивалась кампания против архиеп. Аверкия, отцы Серафим и Герман решили следующий выпуск «Православного Слова» посвятить Владыке, поместив его портрет на обложке. Отец Серафим написал небольшую статью о выдающемся иерархе, живом связующем звене со святоотечеством, поместил материал самого архиепископа — «Святая ревность». В те дни о. Серафим записал: «Уже год собираемся сделать номер о Владыке Аверкии, и вот наконец удобный случай представился! Пусть думают что хотят, но для нас он истинный православный архипастырь и богослов без фальши и интриганства, сам пострадавший от церковных «политических» интриг.

Поместив его портрет на обложке журнала, мы и впрямь утешились: исполнили свой долг перед праведником».

Очень кстати оказалась и статья самого Владыки «Святая ревность». Она заканчивалась описанием ревности подлинной и ложной, за которой скрывается корысть и «кипение обычных греховных страстей». «ОДНА СВЯТАЯ РЕВНОСТЬ О БОГЕ, О ХРИСТЕ, без всякой примеси какого бы то ни было лукавства и двусмысленной лукавой ПОЛИТИКИ, — писал Владыка, — должна руководить нами во всех действиях и поступках».

Через два месяца после окончания работы над этим номером журнала о. Серафим в одном из писем заметил: «Наша обложка с портретом Владыки Аверкия, безусловно, создаст нам определенную репутацию, что ж, оно и к лучшему. Что‑то давит нас, словно мы сдерживаем натиск противника, хотя линия фронта не определилась. Может, наша уединенность помогает нам выстоять в этой битве, за что мы благодарны Богу. «Сверхправильные» окутаны словно дурманным облаком: даже нормальные люди теряют там способность мыслить трезво и четко представлять себе положение дел. У нас уже немало подтверждений тому, что старшее поколение ждет от нас, когда пробьет час «верного» слова. Господи, дай нам сил!»

И верно, архиеп. Аверкий связывал большие надежды с Братством. Как писал о. Серафим, незадолго до кончины Владыка сказал отцам: «Ваш путь правилен, благословляю всё, что вы делаете».

НАБЛЮДАЯ ЗА ТРАВЛЕЙ ТАКОГО праведника, как архиеп. Аверкий, и размышляя над положением дел в Церкви, о. Серафим произвел переоценку некоторых ценностей. Об этом свидетельствует отрывок из летописи на Рождество 1975 года. Отец Серафим тщетно пытался найти какой‑либо смысл в действиях иерархов Церкви. Его не удовлетворяли простые, вроде бы естественные ответы. «Весь год мы только и слышим о распрях в Церкви, — писал он. — В Джорданвилльском монастыре иноки жалуются, что они — паства без пастыря. Что им делать, если игумен вдруг суровыми и решительными мерами пытается установить единодушие? В Бостонском монастыре вроде бы единение душ есть, но не слишком глубокое да и очень зависящее от «мнений»: они полагают своего игумена святым, а свою монастырскую богословскую линию — единственно правильной, «греков» ставят выше «русских» и т. п. И так повсюду: в приходах, в семьях, в малых собраниях верующих — везде царит беспринципная вражда, а самые кроткие и смиренные подвергаются гонениям.