В житии оптинского старца Иосифа рассказывается, как некий монах спросил его, почему он столь немногословен. Старец ответил: «На меня недовольны некоторые, что я мало говорю. Но для того, чтобы утешить скорбящую душу, много и не надо говорить — надо только дать свободно самому высказаться, не перебивая, и когда выскажет все свои скорби — уж этим самым и облегчит свою скорбь. К этому остается прибавить только несколько согретых любовью слов и пояснить кое–какие недоумения, и человек после этого видимо укрепляется верою, обновляется душой и снова готов всё терпеть».

Таков был пастырский подход и о. Серафима. Он, конечно, в отличие от великого старца, не был ясновидящим, однако слова, сказанные о старце Иосифе, можно отнести и к нему самому: «Его краткие ответы и сжатые наставления были сильнее и действеннее самых обстоятельных и продолжительных бесед. Он умел в двух–трех словах сказать так много, что сразу становилось всё ясным и понятным. Самые убедительные доводы самолюбия и горделивого самооправдания разбивались вдребезги от одного его слова».

В связи с последней цитатой приведем еще одну поучительную историю, рассказанную паломником, приехавшим в первый раз в монастырь за год до смерти о. Серафима:

«Не забыть мне и первой исповеди у о. Серафима. Я только что стал православным, был чрезвычайно горд. Мне казалось: в духовной жизни я продвигаюсь семимильными шагами. Отец Серафим спросил: какие грехи я пришел исповедать. Я перечислил кое–какие «мелочи», хотя и в них искал себе оправдание. В основном же, говорил о своей «добродетели», дабы перечеркнуть все грехи. Смысл был очевиден: да, я, конечно, грешник, но как и все люди, а вообще‑то я совсем не плох, лучше многих и многих.

Когда я замолчал, о. Серафим спросил: «Это всё?» Я кивнул. Мой исповедник тяжело вздохнул: «Долгий же путь предстоит Вам пройти». Слова эти ударили меня в самое сердце. Ни благодушное нравоучение, ни суровая отповедь не достигли бы такого. В последующие годы изведав немало падений, я должен с огорчением признать его правоту.

Теперь, когда иной раз ослепляет самодовольство и я хочу спокойно «наслаждаться» духовной жизнью, неизменно приходят на память его слова: «Долгий же путь предстоит Вам пройти». Незабываемый урок смирения и призыв к каждодневной борьбе».

ОДНА ПАЛОМНИЦА так вспоминала действенное и краткое наставление о. Серафима: «Как‑то раз зимой в метель я поехала в монастырь. Снег валил такой, что дороги не разглядеть. Но уж больно тяжело было на душе в ту пору, и я думала только о том, как бы добраться до монастыря. У подножия горы я оставила машину и пошла пешком. В хорошую‑то погоду это чрезвычайно утомительно, сейчас же я скоро промокла до нитки, замерзла и выбилась из сил. Встретили меня о. Серафим и о. Герман, удивились: как это я по такой погоде добралась. Я помолилась, немного поработала, потрапезничала. Сердце мое устроилось. Казалось, снегом замело весь мир — ни единого звука, тишина, покой. Мои заботы уже не столь докучали, их тоже словно заносило снегом, и с каждым часом на душе делалось все легче.

К вечеру метель кончилась. Снегу нанесло на метр! Когда настало время уезжать, о. Серафим вызвался проводить меня и вызволить мою машину из снежного плена, она стояла на обочине и снегоуборочные машины могли ненароком засыпать ее окончательно. Отец Серафим надел небольшие, незаметные под рясой легкоступы и велел идти след в след. Мне сразу вспомнился слуга, шедший по стопам св. Венцеслава. По пути о. Серафим пел тропари, псалмы, я подпевала. Всякий раз, когда он чувствовал, что то или иное песнопение мне неизвестно, он сразу переходил к знакомому мне тропарю. Или молча слушали, как скрипит снег под ногами. Иногда останавливались перевести дух, и о. Серафим рассказывал что‑либо из житий святых или цитировал святых Отцов. Говорил, сколь важно быть не одиноким в духовной борьбе. В одиночестве мы больше прислушиваемся к собственному мнению, а оно может оказаться «кривым зеркалом». «Случись вам упасть, кто поднимет, если идешь один?» Отец Серафим, конечно, имел в виду духовное падение. Однако, когда он свалился в снег и я помогла ему подняться, он тут же вспомнил эти слова.

Мы спустились с горы. Мои опасения оправдались — неприметную машину мою снегоочистительные машины похоронили в огромном сугробе. Отец Серафим терпеливо раскопал ее, вывел на уже очищенную от снега дорогу. Я попросила благословение и уехала. Меня грызла совесть: опустилась ночь, стоял мороз, а о. Серафима ждал долгий и трудный путь.

День этот запомнился надолго, хотя о. Серафим говорил мало, и не столько слова его вновь вдохнули в меня жизнь, сколько само его присутствие, живой пример православного бытия».

ПЕЧАТЬ ТЯЖКИХ СТРАДАНИЙ остается навсегда, как бы круто не изменилась к лучшему жизнь. Печаль эта, носимая в сердце, умягчает и утончает душу, человек делается вдвойне чувствителен к чужой боли и беде.

Так и с о. Серафимом. Чувствительная и любящая пастырская душа его подсказывала, когда пожурить, когда утешить, кому заронить семя христианского смирения и надежды. Обходительность и мягкость, столь отличная от суровости и напористости его печатного слова, привлекали к нему людей. Достаточно было взглянуть ему в глаза и становилось ясно: он чувствует боль другого, ибо сам испытал ее. Не раз являл он сострадание грешникам, так как по смирению своему видел и в себе грешника грязного перед светлым ликом Божиим. Однажды, подбадривая одну из духовных дочерей, весьма удрученную, клянущую себя за греховность, он сказал: «Раз осуждаешь себя — значит освободишься от грехов!»

Хотя о. Серафима и называли «сердечным исповедником», он был сентиментальным, не давал волю чувствам. «Достоинство не позволяло», — как некогда говорила Алисон. После его смерти, однако, многие духовные чада вспоминали его, давая волю своим чувствам. Что неудивительно. Воспоминания, приводимые ниже, написаны его духовной дочерью — по характеру полной противоположностью о. Серафима, о которой он пекся, которую он любил, видя ее страждущую душу. Полтора года спустя после его кончины она прислала о. Герману эти строки, пронизанные сердечной болью утраты.

«Что написать Вам из своих воспоминаний об о. Серафиме?.. Когда он лежал в больнице, я завела дневничок. Записывала всё, что помнила: с той поры, как познакомилась с ним, до его последних дней в больнице и чувства свои после его смерти. Записи эти очень помогли.