Все эти рассказы (после «оживления») сродни «внетелесному странствию» души оккультных верований, нежели истинному познанию небес. В чём же их смысл? Ответу на этот вопрос о.

Серафим посвятил главу девятую: «То, что подобные случаи участились, свидетельствует о близком конце света. В «Диалогах» св. Григория Великого замечено, что «духовный мир становится всё ближе к нам, проявляя себя в видениях и откровениях. Чем ближе конец мира сего, тем ближе подступает мир вечности. Конец света и начало жизни вечной неразделимы» (Диалоги 4, 43).

Св. Григорий добавляет, что видения и откровения (участившиеся в наше время) дают нам лишь смутное представление о жизни будущей: так солнце перед восходом лишь едва озаряет небосклон. Как верно сказано о сегодняшних «посмертных» ощущениях. Никогда ранее человечество не получало таких поразительно точных, конкретных подтверждений (или «намеков») о существовании мира иного, о том, что жизнь не кончается со смертью телесной, что есть душа, она переживает смерть, более того, становится более чуткой, воистину живой после смерти. Для всякого утвердившегося в христианстве сегодняшние «посмертные» рассказы лишь подтверждают христианскую точку зрения в отношении души после смерти. Даже оккультные опыты «внетелесного странствия» служат христианству доказательством существования поднебесного царства падших духов».

В последней десятой главе о. Серафим изложил суть православного учения о судьбе души после смерти, включив статью архиеп. Иоанна со своими комментариями, пояснениями и примерами, выдержками из святоотеческих работ. Подробно описал предсмертные видения человека, посмертную встречу души с разными духами и как она держится духов, более близких ее состоянию, что обычно два дня после смерти душа пребывает близко к земле перед переходом в другие сферы и лишь на третий день начинаются мытарства. Сопровождаемая Ангелами, она проходит небеса и ад, обычно на сороковой день обосновывается в определенном для нее месте в ожидании Судного дня, которым закончит существование мир сей. И тогда воссияет Царство Небесное, и все души вновь обретут тела, которым надлежит воскреснуть.

УЖЕ ВО ВРЕМЯ ПУБЛИКАЦИИ в журнале отдельных глав книга вызвала широкий отклик православных читателей. Кое‑кто присылал рассказы о посмертных впечатлениях, которых сподобился сам или слышал от переживших «клиническую» смерть. Отец Серафим напечатал и некоторые из писем. Пожалуй, самое любопытное прислал один греческий епископ. Недавно ему исповедалась старушка, которой выпало в молодости после неудачного аборта испытать минуты «смерти». Поскольку к аборту ее принудили родители, Господь дал ей возможность покаяться и вернул к жизни. Всю ночь пребывала она мертвой и ожила уже в гробу. Она описала всё, что испытала, и рассказ ее в точности соответствовал святоотеческим рассказам.

Православные безоговорочно приняли и поддержали книгу о. Серафима. Елена Юрьевна Концевич, безусловный авторитет и знаток святоотеческих писаний, даже заключила: «Книга более чем замечательная. Это классика богословская. По этой книге надо преподавать в духовных учебных заведениях. Я в самом большом от нее восторге».

Но были и исключения — одно достаточно важное, указавшее о. Серафиму, сколь нужна и своевременна книга. Пока «Православное Слово» продолжало публиковать отдельные главы, редактор православного журнала на Аляске начал печатать серию статей с нападками на учение, изложенное в «Душе после смерти». Отец Серафим писал: «Нападал он не столько на взгляды автора книги, но и на учение, изложенное Свято–Троицким монастырем в Джорданвилле,. на проповедь архиеп. Иоанна (Максимовича) «Жизнь после смерти», напечатанную в «Православном Слове» № 4 за 1971 год и приведенную в десятой главе данной книги. Выступал критик и против учения свят. Игнатия (Брянчанинова), вдохновившего автора книги, и вообще против учения, изложенного во многих православных источниках за многие века и выражающего живое благочестие сегодняшних верующих».

Критик обозвал все эти православные источники «фантастической» литературой и духовным заблуждением. Он полностью переиначил святоотеческое учение и вывел свои путаные и противоречивые теории. Отец Серафим написал приложение к книге, назвав его «Ответ критику» (от упоминания имени его он воздержался): «Мой критик совершенно не приемлет никакой «деятельности» души в ином мире, особенно после смерти, т. е. всего того, что описывается в житиях святых. В результате он измыслил свое учение об «упокоении» или «успении» души после смерти, тем самым перечеркнув самую идею живой, действующей души после смерти. Он утверждает: «В православном понимании после смерти душе волею Божией надлежит находиться в упокоении, в полном бездействии, в состоянии сна, в котором она лишена способности слышать, видеть, что‑либо делать. Равно не может она ничего знать или помнить!» Даже среди неправославных теория эта пользуется поддержкой лишь в некоторых сектах, лишенных глубоких исторических корней христианства («Свидетели Иеговы» и «Адвентисты седьмого дня»). Поразительно слышать те же речи — да еще в столь безапелляционном тоне, — выдаваемые за точку зрения Православия.

Напрасно искать в Священном Предании отповедь подобным «учениям», ибо никто в Церкви никогда не принимал их всерьез. В главе десятой мы привели цитату старца Амвросия о том, что душа «оживает», избавившись от бренного тела. Св. авва Дорофей учит, что «по выходе из тела душа помнит всё яснее и четче, так как освободилась от греховной оболочки». И преп. Кассиан Римлянин говорит, что «душа после смерти оживает». Подобные высказывания можно найти у многих святых Отцов. Но цитаты эти — лишь малая толика православных свидетельств, отрицающих «успение души». Да и вся молитвенная жизнь Православной Церкви предполагает, что души «бодрствуют» в мире ином, что участь их можно облегчить. Православные взывают в молитвах ко святым и те откликаются — значит на небесах они сознательно трудятся. Не счесть, сколько раз являлись святые после смерти, и все упоминания об этом в православной литературе нельзя отвергнуть как вымысел. Если прав наш критик, тогда уже много столетий неправа Церковь!»

Наибольший гнев критика вызвало православное учение о мытарствах. «Похоже, — замечал о. Серафим, — что они ему столь претят, что подвигли на измышление противоречивой теории об «успении души». Критик постарался представить учение о мытарствах в карикатурной, гротескной форме, обрисовав их буквально, обмирщенно, а потом и вовсе отбросив самоё представление о них как «галлюцинацию», «порождение, достойное астрологов». Здесь нас тоже постоянно ожидают соблазны и обвинители, да только дремлет наше духовное око и мы видим лишь результат бесовских козней — грехи, которые совершаем, страсти, которым поддаемся. После смерти же душа прозревает, видит духовную действительность (обычно впервые) и тех, кто беспрестанно докучал нам при жизни.

В православном учении о мытарствах нет ничего языческого, оккультного, «восточно- астрологического», не схоже оно и с католическим «чистилещем». Мытарства, по сути, — отчет каждого человека в своих грехах. Смерть подводит черту под его успехами и неудачами в борьбе с грехом (частное судилище), и по окончании жизни бесы предпринимают последнюю попытку завладеть душой человека, но сильны лишь те из них, кому человек недостаточно противостоял при жизни.

Что касается буквального, словесного изображения мытарств, то оно одинаково и в богослужениях (церковной поэтике), и в Священном Предании, и в житиях святых. Ни одному православному не придет в голову буквалистски рассматривать описание мытарств, как сделал наш критик. К ним подходят с серьезностью и страхом Божиим, стараясь почерпнуть в описаниях духовную пользу. Любой духовный наставник, учащий свою паству в традициях древнего православного благочестия, подтвердит душеполезность святоотеческого учения о мытарствах».

Рассказал о. Серафим и о том, как его и о. Германа наставляли их собственные пастыри: о. Адриан, например, во время исповеди «проводил» своих духовных детей по всем 20–ти мытарствам, заставляя их совесть отвечать каждому. Отец Герман вспоминал, как многому научился он в этих исповедях, как много познал о природе греха, об его ухищренности — порой его и не приметить. Например, очищая совесть исповедующегося в мытарстве воровства, о. Адриан указывал, что подразумевается не только воровство как присвоение чужого добра, но и присвоение чужих мыслей, попытка выдать их за свои.

Вспомнились о. Серафиму и слова, сказанные архиеп. Саввой о похоронах архиеп. Иоанна: «Все чувствовали, что присутствуют при упокоении Святого — и горечь разлуки была поглощена радостью: у людей появился еще один небесный предстоятель. И тем не менее некоторые иерархи, в том числе и еп. Савва Эдмонтонский, воспламенили сердца верующих призывом молиться об усопшем, напомнив, что и ему — Святому, чуду, явленному милостию Божией в наши дни, придется пройти все мытарства. Конечно, все понимали, что наши молитвы не спасут его от мытарей–бесов, никто не представлял, как будет происходить «сбор пошлин» в том или ином мытарстве, но призыва иерархов воспламенил сердца молящихся, и несомненно, их молитвы помогли усопшему пройти все мытарства. Добрые дела святого, его щедрость, заступничество тех святых, которых он почитал на земле, молитвы верующих (взращенные его любовью к людям) — всё это, известное Богу не меньше, чем людям, помогло ему отразить все нападки падших духов поднебесья. Когда на сороковой день еп. Савва приехал в Сан–Франциско, дабы присутствовать на панихиде, он сказал верующим следующее: «Я приехал помолиться вместе с вами об упокоении его души. Сегодня самый важный сороковой день, сегодня решается, где пребывать душе до Страшного Суда». И снова архиерей возжег молитву в сердцах прихожан, напомнив им еще об одной стороне православного учения о жизни после смерти. Не часто ныне напоминают православным об этом — тем более должны мы дорожить связью с теми, кто несет подвижническую православную традицию».