«Самый страшный враг сейчас – атеизм, а не фанатизм» [681] – этим словом Бонапарта опровергнуто все безбожье XVIII века,– и его ли одного?

«Помимо соображений политических, которым суждено было вскоре возобладать над всеми церковными делами, ум его питал тайные мысли о религии, сердце хранило старые чувства, запавшие в него, вероятно, с раннего детства; они обнаруживались во многих важных случаях жизни его и, наконец, в последние минуты ее вспыхнули с такою силою, что в них уже нельзя было сомневаться»,– говорит тот же современник. [682]

Мать недаром посвятила Наполеона, еще до его рождения, Пречистой Деве Матери, и недаром он родился 15 августа, в день Успения Пресвятой Богородицы; недаром, слушая в сумерки, в липовых аллеях Бриеннского парка, вечерний благовест, Ave Maria, полюбил его на всю жизнь.

18 апреля 1802 года, в Светлое Христово Воскресение, на первом после революции торжественном богослужении в соборе Парижской Богоматери, объявлен был Амиенский мир и Конкордат – мир с людьми и с Богом. Снова, после девятилетнего молчания, зазвучал над Парижем соборный колокол, и ему ответили колокола по всей Франции: «Христос Воскрес!»

«Враги Первого Консула и Революции обрадовались, а друзья и вся армия были поражены»,– вспоминает генерал Тьебо. [683] В армии возмутились все генералы-безбожники 89-го года.

«Великолепная церемония, недостает только миллиона людей, которые умерли, чтобы разрушить то, что мы восстановляем!» – промолвил якобинский генерал Ожеро на пасхальном богослужении 18 апреля. [684]

«Мне было труднее восстановить религию, чем выиграть сражение»,– вспоминает Наполеон. [685]

«Мы должны помнить,– говорил папа Пий VII в 1813 году, фонтенблоский узник императора, почти мученик,– мы должны помнить, что после Бога ему, Наполеону, религия преимущественно обязана своим восстановлением... Конкордат есть христианское и героическое дело спасения». [686]

Второе мирное дело Бонапарта – Кодекс.

«Слава моя не в победах, а в Кодексе»,– говаривал он. [687] «Мой Кодекс – якорь спасения для Франции; за него благословит меня потомство». [688]

«Бонапартовы победы внушали мне больше страха, чем уважения,– признавался один старый министр Людовика XVI. – Но, когда я заглянул в Кодекс, я почувствовал благоговение... И откуда он все это взял?.. О, какого человека вы имели в нем! Воистину, это было чудо». [689]

Кодекс – «одно из прекраснейших созданий, вышедших из их из рук человеческих», верно определяет генерал Мармон одно из главных впечатлений от Кодекса: «красота» его – в простоте, ясности, точности, в чувстве меры – этих свойствах греко-римского, средиземного гения, от Пифагора до Паскаля, – аполлонова, солнечного гения, по преимуществу.

Чувство меры Наполеон не умеет определить иначе «как родным итальянским, латинским, средиземным словом: mezzo termine – среднее, – среднее между крайними. Это и есть «противоположное – согласное» – по Гераклиту [690], «квадрат гения» – по Наполеону. «Из противоположного – прекраснейшая гармония; из противоборства рождается все», тоже по Гераклиту.

Именно в этом смысле Наполеон, как утверждает Ницше, есть «последнее воплощение бога солнца, Аполлона», в смысле глубочайшем, метафизическом, он, так же, как бог Митра, Непобедимое Солнце, есть вечный Посредник, Misotes, Примиритель, Соединитель противоположностей – нового и старого, утра и вечера в полдне.