Данте
О ты, земли Тосканской обитатель... Мне звук твоих речей напоминает О той моей отчизне благородной, Которой, может быть, я в тягость был[27], —
говорит ему флорентинец Фарината, в Аду. Тени, в загробном мире, продолжают любить родную землю, как будто она для них все еще действительнее, чем рай и ад.
Данте, наяву, слепнет от ненависти, не видит отечества, – но видит его во сне. «Больше всех людей я жалею тех несчастных, кто, томясь в изгнании, видит отечество свое только во сне»[28]. Ожесточен и горд наяву, а во сне плачет, как маленький прибитый мальчик: «О, народ мой, что я тебе сделал?» Тихие слезы льются по лицу; вся душа, исходя этими слезами, истаивает, как вешний снег – от солнца.
Жизнь Данте в изгнании – смерть от этой страшной, извращенной любви-ненависти к отечеству.
Я смерть мою прощаю той, Кто жалости ко мне не знала никогда, —
мог бы он сказать и Флоренции, как сказал Беатриче.
Знает, что никогда не будет прощен, а все-таки ждет, молит прощения, и будет молить до конца:
Я знаю: смерть уже стоит в дверях; И если в чем-нибудь я был виновен, То уже давно искуплена вина... И мир давно бы дать могли мне люди, Когда бы знали то, что знает мудрый, — Что большая из всех побед – прощать[29].
Но этого люди не знают и никогда не простят того, кто слишком на них не похож, как волки не прощают льву, что он – лев, а не волк.
Данте – изгнанник. Данте – нищий.
Стыд заглушив, он руку протянул... Но каждая в нем жилка трепетала[30], —
это скажет он о другом, но мог бы сказать и о себе, да и говорит, хотя иными словами, в 1304 году: «Бедность внезапная, причиненная изгнанием... загнала меня, бесконного, безоружного, как хищная Звериха, в логово свое, где я изо всех сил с нею борюсь, но все еще, лютая, держит она меня в когтях своих»[31].
Прежде, в отечестве, когда делал долги, только концами зубов покусывала, как бы играючи, а теперь всеми зубами впилась, вонзила их до крови.
Данте знает, конечно, что есть две Бедности: «Прекрасная Дама», gentile Donna, св. Франциска Ассизского, «супруга Христова», та, что «взошла с Ним на крест, когда Мария осталась у подножия Креста», – и другая, «хищная Звериха», «древняя Волчица»: грешная бедность – волчья жадность, волчья зависть. «Холодно-холодно! Голодно-голодно!» – воет она, и этой страшной гостье «никто не открывает дверей охотно, так же как смерти»[32]. Знает Данте и то, что от внутренней силы каждого зависит сделать для себя бедность благословением или проклятием, славой или позором; победить ее или быть побежденным.