Маленький, сгорбленный, седой старичок (Данте узнала ли бы в нем не только Джемма, но и сама Беатриче?), стоя на коленях между исполинскими столпами такого же, как тот невиданный свет, золотисто-желтого мрамора, под главным сводом над жертвенником, в базилике Св. Виталия, поднял глаза к изображенному в круглой мозаике на самом верху свода, таинственному, от создания мира закланному Агнцу, и светлые тихие слезы лились по лицу старичка[25]. Может быть, только теперь понял Данте, какое чудо Божественного Промысла совершилось над ним; понял, что значит:

Пить мучеников сладкую полынь[26].

Горькие травы нужны пчелам, чтобы извлечь из них сладчайший мед; так и ему нужны были все муки его, чтобы извлечь из них сладость Божественной Песни. И греясь в теплоте нездешнего Солнца – Агнца, как греется на утреннем солнце окоченевшая от ночного заморозка пчела, оттаивало леденевшее столько лет, в вечных льдах, сердце Данте. И только теперь, в этом невиданном свете, увидел он Рай.

...Таков был этот Свет, Что, если б от него отвел я очи, То слепотою был бы поражен. Но выносить его я мог тем легче, Чем дольше на него смотрел. О, Благодать Неисчерпаемая, ты дала Мне силу так вперить мой взор в тот Свет, Что до конца исполнилось виденье![27]

Если видеть Неизреченного лицом к лицу есть величайшее блаженство, какое может испытать человек на земле, но не может вынести, не умерев, то Данте его испытал в видении Рая и, может быть, умер от него.

Узнанного на небе он уже никогда не забудет на земле.

На пройденные сферы оглянувшись, Увидел я под ними шар земной — Песчинку жалкую, и усмехнулся Ее ничтожеству... И между тем, как я, влекомый вечным Созвездьем Близнецов, вращался, – весь, От гор и до морей, являлся мне Комочек грязи той, что делает такими Нас лютыми в борьбе из-за нее. И обратил я вновь глаза к глазам прекрасным[28], —

к возносившим его «выше сфер высочайших», глазам Беатриче[29].

Данте начал писать «Рай» еще до Равенны, но кончил его только здесь, в три-четыре последних года жизни. Все эти годы длилось видение Рая, самое ясное и, может быть, самое близкое к тому, что действительно есть рай. Но, дописав последний стих последней песни:

Любовь, что движет солнце и другие звезды, —

проснулся от этого видения, сошел с неба на землю и продолжал на ней жить, – с каким чувством, – об этом он сам говорит:

...Не знаю, долго ли еще Я проживу, но чем скорей сюда вернусь, Тем лучше.

«Сюда» – из этого мира в тот, – из временной чужбины на вечную родину.

О, Беатриче, ты – моя надежда; Ты для моего спасенья в ад сошла... Ты сделала меня, раба, свободным... Освободи же до конца, Чтоб дух, от плоти разрешенный, К тебе вознесся!