Встреченная Данте в преддверии Чистилища, тень ее молит жалобно:

Увы! Когда вернешься ты на землю И отдохнешь от долгого пути, То вспомни обо мне. Я – Пия; В Сиене родилась, убита я в Маремме, — Как, знает тот, кто камень драгоценный, В знак верности, мне на руку надел[17].

Снова и здесь, все в той же «механике взрывов», – две точки – два слова: «убита» и «камень драгоценный», а между этими словами – вся умолчанная трагедия любви: между прозрачною голубизною сапфира на обручальном кольце – знаке, увы, обманувшей верности, и тусклою голубизною болотных туманов, – «черно-красная», perso, как воздух ада, на серых камнях замковой площади запекшаяся кровь.

Кто может вместить, да вместит (Мт. 19, 12), – брачную заповедь Отца и Сына. «Кто может?» – на этот безмолвный вопрос во всех трагедиях любви отвечает Душа человечества: «Я не могу», – с тем огненным взрывом – возмущением, восстанием, – «революцией пола», – который, может быть, некогда поколеблет силы небесные» в душе человечества.

В каменных, раскаленных докрасна, зияющих гробах мучаются еретики и вольнодумцы, восставшие на Бога; в их числе Дантова «первого друга» отец, флорентинец Кавальканти. Услышав тосканскую речь Данте, «высунул он из гроба голову до подбородка и оглядывался» так, как будто надеялся увидеть с Данте еще кого-то другого; когда же увидел, что нет никого, – сказал ему, плача:

«Коль в эту мрачную темницу путь Тебе открыт певца высоким даром, То где ж мой сын? Зачем он не с тобой?» И я ему: «Не сам сюда пришел я, Но тот, кто ожидает там, — Меня привел; а сын ваш, Гвидо, Его, быть может, презирал».

В подлиннике: «имел презрение», ebba a disdegno.

Тогда, вскочив, он вскрикнул: «Как, Его уж нет в живых, и сладостное солнце Как ты сказал? «Имел»? Так значит, Его очей потухших не ласкает?» И видя, что замедлил я ответом, Он навзничь пал во гроб и больше не вставал[18], —

как бы второю смертью умер.

Снова и здесь, все в той же «механике взрывов», две точки – два слова: «имел – упал», ebbe – ricadde: и между ними молчание – взрыв:

Великая меня смутила жалость[19].

Богом осужденных грешников жалеть – значит восставать на правосудие Божие: Данте это знает, и все-таки жалеет Франческу, Пию, Кавальканти, Фаринату, Уголино, отца невинных, в земном аду замученных детей; жалеет все «обиженные души»[20], – всех «мучеников» ада[21].

Злейший в мире человек не пожелает врагу своему злейшему вечных мук ада. А Бог пожелал? Если вечно будет грызть Уголино череп Руджиеро, «как жадный пес грызет обглоданную кость»[22]; если муки ада вечны, то, в лучшем случае, Бог и дьявол – два равных в поединке бойца, а в худшем, – дьявол сильнее Бога.

«Как оправдается человек перед Богом?» – это один вопрос Иова-Данте (Иов. 9, 2); но есть и другой, умолчанный Данте, произнесенный Иовом: как оправдается Бог перед человеком?